Мама дорубила редьку, подняла доску, чтобы соломку тоже смахнуть в тазик, застыла на полсекунды и почти незаметно мотнула головой в сторону микроволновки. Прическа качнулась, как шторка на сквозняке. Мама очистила доску, грохнула ее на стол и принялась перемешивать шкворчащее мясо на сковороде.

По ходу, это должно было значить «Сам бери, не маленький».

Ну, я такие вещи тоже понимаю. Открыл микроволновку, обнаружил там макароны с тефтелями, взял тарелку, подхватил бесхозную вилку у одного из тазиков и молча ушел к себе в комнату. Все остывшее, конечно, но не греть же в таких обстоятельствах. Уже за столом, разгребая учебники, я сообразил, что надо было поблагодарить. Не, не надо было. Демонстративно получилось бы – все равно что в пояс поклониться и слезливо выкрикнуть: «Ну спасибо тебе, мамочка, за все хорошее!» Фу, не люблю.

Прохлада не сделала тефтели невкусными, или я просто такой голодный был. Поел, немножко успокоился и даже развеселился. Не хватало чая, но нетушки, на кухню снова не пойду. Я разобрал рюкзак, нацепил наушники и сел за уроки.

Сколько нам задают – это копец. Каникулы через неделю, можно угомониться, нет, каждый день одно и то же: восьмой класс определяющий, многие предметы идут прямо в ЕГЭ и еще в какие-то госаттестации, троечники и серость нам не нужны, больше никто вам потакать не будет – ну и так далее. Прям раньше кто-то кому-то потакал не переставая.

Первым делом я врубился в алгебру и ползал по ней полтора часа. Я же знаю милую манеру Венеры Эдуардовны спрашивать тех, кому на прошлом занятии поставила пятерку. Чтобы сильно не расслаблялись и не думали про два снаряда в одну воронку. На последнем упражнении чая захотелось совсем остро – может, потому, что к мясным и овощным запахам с кухни добавилось что-то с корицей. Я сглотнул и сделал погромче – там как раз играла «Pretty Funeral», восьмая песня дебютника Black Heaven’s Rule. И боковым зрением заметил что-то красное у порога. Чуть покосился – точно, мамина красная кофта. Пришла, стоит, наблюдает. То ли побеседовать хочет, то ли проверяет, уроки я делаю или через сетку с пацанами время теряю. Я нахмурился и сосредоточился на упражнении. Надо будет – по спине щелкнет или еще как-то обратит на себя внимание.

Не обратила.

Я добил алгебру, быстренько покончил с русским и татарским, увяз было в физике – и опять, вытаскивая справочник из стола, краем глаза засек красную кофту почти за спиной – за левым плечом, вернее.

Что за дурацкая манера над душой стоять.

Я хотел было повернуться и осведомиться, ну чего надо уже. И тут наконец понял, что атомная масса не три, а четыре, и, значит, все делится поровну и задача, считай, сделана. Быстренько дописал решение – действительно быстренько, еще «Final Slash» не кончилась, а она четыре с половиной минуты идет, – захлопнул тетрадь, стащил один наушник и недовольно спросил:

– Ну чего?

Мне не ответили.

Я оглянулся. Кроме меня, в комнате никого не было. На кухне, судя по звукам, тоже.

Я стащил второй наушник, встал и прислушался.

Было абсолютно тихо, даже густые ароматы с кухни растекались совсем беззвучно, не доносилось оттуда ни стука, ни шипения с журчанием.

– Мам, – сказал я вполголоса.

Молчание.

Я осторожно вышел из комнаты, осмотрелся еще раз, заглянул на кухню. Она уже была вылизана и по-чистому заставлена парадно приготовленными блюдами. Елки-палки, там, кроме лагмана, гуляша и картошки по-французски, был еще торт «Зебра» и два салата, в том числе мой любимый зимний. В самом деле праздник, что ли?

– Мам! – сказал я громче.

Молчание.

Я заглянул в Дилькину комнату и, помедлив, в родительскую спальню. Везде было тихо, прибрано и темно. И явно не было мамы.

За Дилей ушла, понял я, повернулся – и опять краем глаза поймал красное пятно.

Вздрогнул, остановился, медленно развернулся.

Рукав красной кофты торчал между тумбочкой и кроватью.

У нас мама чокнутая насчет чистоты и аккуратности.

Она моет полы три раза в неделю и каждые выходные устраивает генеральную уборку.

Она не кормит ни нас, ни папу, пока мы не заправим постели и не повесим форму или там куртки.

Она устраивает мне выволочку, если я, когда развешиваю выглаженные вещи, напяливаю на одни плечики летнюю и фланелевую рубашки.

И она никогда не оставляет свои вещи где-то, кроме шкафа. Она никогда не бросает их на пол. И уж совсем никогда не перекручивает их, как половую тряпку.

Кофта была скомкана и перекручена, будто мама снимала ее неуклюже, одной рукой, а потом, вместо того чтобы расправить и повесить на плечики, скомкала и запихнула в узкую щель, подальше от глаз.

Я присел на корточки перед кофтой, осторожно протянул к ней руку, увидел, как в полумраке трясутся пальцы, и только тут понял, как испугался.

Я тронул рукав указательным пальцем. По пальцу щелкнула мелкая искра. Я вздрогнул и нечаянно заорал:

– Мама!

– Да, Наиль, – глухо откликнулась мама. – Ты пришел уже? Я все, открылась.

Я вскочил и побежал к ванной, дернул дверь.

Ванная была вся в пару и в цветочных запахах. Мама в халате расчесывалась перед влажно протертым зеркалом.

– Ох, мам! – выпалил я, собираясь заорать, как она меня напугала и вообще.

Но мама, весело глядя на меня в зеркало, сказала:

– А ты давно пришел? Я и не слышала – лежу в ванной, песенки пою. Тухватуллин сегодня всех пораньше отпустил по случаю праздника – мы такую прибыль показали, рекордную. Завтра, говорит, маленький корпоратив устроим, принесите кто что сможет. Ну вот я немножко приготовилась и нам заодно сделала, взмокла как лошадь, думаю, в ванной поваляюсь. Чуть не заснула, очнулась, на телефон смотрю – батюшки, шестой час, Дильку забирать пора, а я нежусь тут. Хорошо хоть ты пришел. За Дилькой сходишь?

Она, наверное, так и любовалась на меня в зеркало с лукавой улыбкой. А я смотрел куда-то в ноги и видел коврик, мамины тонкие икры и ступни и цветасто-голубые полы халата. Того самого халата, в котором она и бегала по кухне. А с утра она уходила на работу в сером костюме. И ни тогда, ни после красной кофты не надевала. И не стояла у меня за плечом, потому что последние полчаса была в ванной.

С ума я начал сходить, что ли?

Но если это я схожу с ума, почему она говорит, что не видела, как я пришел из школы?

– Мам, – сказал я медленно, – ты меня в самом деле, что ли…

– Наиль, ну время уже, – сказала она с мягким нетерпением. – Папа, кстати, сегодня тоже грозился пораньше подъехать. Звонил давеча, сказал, его сегодня опять в район вывезли, в Лаишево, что ли, зато попробует пораньше вернуться. Так что тащи сестру скорее, есть пора.

– Мам, – повторил я упрямо, – ты меня действительно…

– О! – опять перебила мама. – А вот и папка. Давай пулей.

Входная дверь мягко щелкнула, папа радостно закричал:

– Гости, прочь, хозяин дома! А-а! Какие запахи – я с ума сойду. Вы где, народ?

– Беги-беги, – шепнула мама и, засияв, побежала обниматься с папой.

Я немножко постоял на месте, помотал головой, как собака от мухи, и пошел в прихожую – обуваться и здороваться с отцом. Который, естественно, днем меня не видел, возле подъезда с дядей Ромой не стоял и, уж конечно, не курил.

Дильку правда пора было забирать, Алла Максимовна из ее продленки – тетка вредная, опять начнет вопить, что из-за нас одних до ночи сидит. Поэтому я решил выяснить, что происходит, вечером.

Но вечером все были такие веселые и добродушные, так дружно смеялись над папой, который опять насыщался в режиме земленасоса, а он знай кивал, рассказывал ржачные анекдоты и со страшной рожей подбирался к блюдам, отложенным мамой для работы, – что я не решился начать неприятный и дурацкий, честно говоря, разговор.

Отложил на потом.

Потом стало поздно.

Дилька заметила неладное в тот же вечер. Вообще не понимаю как. Вернее, может, она и раньше заметила. Но именно после этого бравурного ужина поманила меня в ванную, где чистила зубы, и тихонько спросила сквозь белые пузыри: