И подумала она горько: «Я не только его потеряла, я себя – ту, девочку любимую, любящую – потеряла».

И поразила ее, как вспышкой, эта внезапная мысль.

У той, любящей, любующейся женщины был любимый ее – Андрюшенька.

У этой: недовольной, непринимающей – Андрей.

Как будто два разных зеркальных отражения она увидела – тогда и сейчас. И горько было чувствовать – словно смотрит она сейчас в кривое зеркало.

И опять как-то неприятно и странно было осознавать – как все это пропало, исчезло. Как изменились они оба, как изменились их отношения. Главное – как перестали они любить друг друга. Кто из них перестал раньше? А кто – позже?

И странно было осознавать, что вот любили они тогда друг друга – и жизнь у них была одна. Теперь, когда не любят, – совсем другая. Да и разве это жизнью назвать можно?

И опять подумала: как, отчего, когда охладели они друг к другу? Что привело их к этой «другой», ненормальной жизни? А она и была ненормальной – именно сейчас она это увидела, вспоминая их прошлое, любовь их.

Нормально – это так, как было. Именно так – нормально.

А так, как сейчас, – не нормально и быть не должно.

– Так быть не должно, но так есть, – произнесла она вслух. И добавила: – Что-то с этим надо делать…

И опять – захотелось ей логическую цепочку выстроить.

Получается, что когда любила она его – он был другим.

Когда любил он ее – она была другой.

Когда любили они друг друга – жизнь была другой.

И, чтобы вернуться к этой другой себе, к другому ему и другой, нормальной, их жизни, – надо любить.

«Любить надо…» – подумала она. И вспомнила мамино: «Иди и люби мужа…»

И усмехнулась грустно – с этих слов сегодня все и началось. Этим и закончить надо ненормальную их жизнь.

– Иди и люби… Иди и люби… – повторяла она. И головой качала: понять бы только – как это сделать.

И словно подсказка в ней самой прозвучала: «Ты же знаешь как – ты же любила… Ты заботилась, ухаживала, уважала, вязала, любовалась, кормила вкусно… Иди и люби…»

И она пошла – куда ноги ее повели – на кухню. И подумала: что же он раньше любил есть, когда я ему готовила?

И руки сами из морозилки упаковку рыбного филе достали, а из шкафа – пакет с мукой… И уже спокойно, с каким-то внутренним узнаванием, стала она тесто замешивать, чтобы любимый его рыбный пирог испечь. И, пока размораживалась рыба, начала салат его любимый делать, с брынзой и зеленью.

И, пока готовила она ему любимые блюда, было отчего-то тепло внутри. Тепло и спокойно. И хорошо, как когда-то, когда ждала его с работы и готовила для него, любимого, ужин…

Она поставила на стол красивую миску с салатом, достала красивые тарелки, приготовила блюдо для пирога, уже готового, укутанного в кухонное полотенце, чтобы не остывал, – села у стола, глядя на эту красоту. И подумала – чего-то недостает…

И волнуясь, понимая, чего недостает, – начала искать чашки их любимые, боясь, что не найдет их – ведь давно уже была куплена новая посуда, подходящая к кухне по цвету, по стилю. И только вспомнив, что всю старую посуду, которой они не пользовались, вынесла она на балкон, уложив в коробку, стоящую высоко на полке, – успокоилась. Как будто чашки эти, когда-то важные и дорогие им двоим, которые достанет она из коробки, – поставят всё на свои места…

А когда нашла она эти чашки – с волнением вымыла их, любуясь яркими их сердечками. И поставила их на стол – друг напротив друга.

И сидела, смотрела на них, ни о чем не думая, просто – узнавала забытую картинку, картинку их любви.

Потом, словно какая-то сила ею управляла, – встала, погасила свет на кухне, с вешалки легкую куртку сорвала – прохладно уже на улице —, и легко, по-девичьи, по ступеням сбежав, направилась к скамейке в глубине двора. И, сев на нее, волнуясь отчего-то (как девочка!) стала ждать, когда в слабо освещенном проеме арки появится Андрей.

– Андрюша, – поправила она себя. – Андрюшенька…

И сидела тихо, ни о чем не думая. Просто сидела и мужа своего любимого ждала. Но подумала вдруг: «А если именно сегодня что-то случится, и он не придет?..»

И закричала где-то внутри: «Нет, я так не хочу!.. Я не хочу, как мама…»

И головой покачала несогласно. И с надеждой на темную арку посмотрела – пусть только придет, пусть только вернется… И подумала опять: «Я не хочу опоздать… Я не хочу мучиться оттого, что не отлюбила, что не отдала… – И сама себя успокоила: – Он сейчас придет – и все будет хорошо…»

И, словно услыхав ее мысли и согласившись с ними, муж вошел в проем арки. И она одновременно увидела его и услышала его шаги, узнала их.

И радость оттого, что она узнала эти родные шаги, словно сложилась с той радостью, когда она узнавала его шаги давно, в молодости. И она пружиняще, торопливо пошла ему навстречу, и издалека, в свете фонаря, увидев лицо его родное и удивленный взгляд – сказала только:

– Андрюшенька, я тебя ждала… Мне захотелось тебя встретить…

И близко подошла – ив объятия его упала, которые он, словно в нем Андрюшенька проснулся, – ей открыл. И несколько мгновений они так и стояли, обнявшись, а потом – пошли к подъезду. И она руку свою, которая его обнимала, – не сняла. И он свою не убрал. И так шли они до подъезда – одним целым, как давно не ходили. Молча, но ощущая, что они – вместе, поднялись в дом.

И только когда вошел он на кухню и увидел стол, накрытый для него, и две чашки – символ их любви, что-то в лице его дрогнуло. А она, ставя на стол любимый его пирог, спросила:

– Как дела, Андрюшенька? Как настроение?..

…Трели звонка звучали и звучали. И, уже просыпаясь, поняла она, что звучат они наяву, не во сне. С трудом отрывая от подушки голову, утомленная этой ночью, она увидела рядом крепко спящего мужа. Улыбнулась его крепкому сну, подумав: «Устал, дорогой…» – и, осторожно сняв с себя его руку, пошла в коридор на звонок.

– Мам, извини, что разбудила, я на минутку… – сказала Наташа, входя в квартиру. – Я только вещи возьму, мы с Машкой на дачу собрались ехать, а у меня дома теплого ничего нет…

Сумка с ее вещами стояла неразобранной – как принесла ее Наташа, поссорившись в очередной раз с мужем, в очередной раз расставшись с ним, так и ждала та своей хозяйки.

И пока Наташа быстро доставала теплую куртку, укладывала в пакет кроссовки, Катя молча смотрела на дочь. Спросила только:

– Иван дома?

– Дома, где ему быть, – холодно бросила дочь, и по лицу ее было видно: не рада она, что муж ее дома.

– Он с вами не едет?

– А чего ему там делать? – все так же холодно, недовольно, что мать завела этот разговор, ответила Наташа и пошла к двери.

– Знаешь, детка, что я тебе скажу… – произнесла мать, остановив дочь. Взяла ее за плечи, к себе развернула и глубоко в глаза ей посмотрела. – Бросай ты все эти вещи, бросай всю свою затею с дачей… Иди домой – и люби мужа…

И, глядя на удивленное, с широко раскрывшимися глазами лицо дочери, проговорила твердо и медленно:

– Иди домой и люби мужа!.. – И добавила: – Иди и люби!..

Это было детское ведерко Иришки. С ним она, малышка, сидела когда-то в песочнице, маленькой лопаткой старательно наполняла его влажным песком, потом переворачивала, стучала по его глянцевому синему боку с белыми ромашками – делала из него «куличик», который не хотел держаться, рассыпался.

Письма лежали на полу, рядом с ведерком. И то, что лежали они рядом – ведерко ее дочери и письма Димы, ее мальчика – было так символично, как будто встретились они, наконец, все вместе и все тайное стало явным.

«Нет, не стало…» – подумала она. И для того чтобы никогда не стало – она и должна сделать то, что задумала. На что ой как страшно ей было решиться. Но она сделает это, потому что это единственный выход…

Она села рядом с письмами, рукой их накрыла. И будто от стопки этой исходило тепло, жар. Так ей казалось…

Она знала их наизусть. Она узнавала их, едва на них взглянув, – каждый конверт. Она знала – что в нем, какой лист бумаги, какие чувства, какое настроение несет письмо… Она могла представить текст каждого письма, помнила, в каком месте, когда она читала его, ее бросало в жар, в каком – в висках стучало и сердце начинало биться быстрее…