— Ни капельки. И не жалею об этом. Именно поэтому я смог стать таким сейчас.

Это были самые счастливые три дня в моих жизнях — той и этой. Я постараюсь навсегда запомнить такого Тори: счастливого, разнеженного, выпачканного в муке, когда мы готовили блины. С рожками из мокрых волос после умывания, которые я накрутил ему. С рисунком смешной рожицы из варенья на животе, когда я слизывал его с тела мужа. Таинственного и загадочного Тори, когда он в последний день подвел меня к тому дубку, который я орошал слезами, и показал одну волшебную штучку – в маленьком углублении дерева была вставлена плотная бумажка, на которой было написано:

М

+

Т

=

Л

Бумажка была закрыта куском стекла и зашпаклевана по краю варом и мхом.

— Через несколько лет, когда Бубочка подрастет, мы привезем его сюда и покажем ему это место, где его папы были счастливы. — Тори держал меня за руку и улыбался, глядя, как я ошарашенно часто моргаю глазами, чтобы не заплакать. — Дерево будет обрастать вокруг стекла и наша тайна будет здесь скрыта от всех. Только мы будем видеть и знать это место.

Телефон Тори здесь не ловил, но зарядки хватило на несколько фотографий. Когда он нарисовал на моем животе точку, точку, улыбку и сказал: — Замри! На фотке я был томный, с разметавшимися после секса волосами и улыбкой на животе. Рисунок был выведен нашей смешанной спермой, и меня это нисколько не коробило. Наш секс был частым, спонтанным, желанным, волшебным и крышесносным каждый раз. Кстати, да, аристократы в рот берут без вилочки. И даже мизинчик не оттопыривают. Я специально приподнимал голову и смотрел, как Тори сосал. О, он умел все. Он умел так сосать мои пальцы, что у меня почти начиналась течка. Он мог ласкать и доводить меня до экстаза даже без проникновения. Он мог просто посмотреть на меня своим коронным взглядом, приподнимая бровь, и вся кровь бросалась вниз, тут же вызывая дикое желание.

Он и меня научил сосать, лизать и доставлять ему удовольствие такое же, как он доставлял мне. Предварительно я заклеивал суслу рот скотчем и закрывал его в норке, привалив камнем, и на третий день, последний день безграничного счастья, я решился и попробовал мужа на вкус, взяв в рот капельку. Ну-у-у, нормальный вкус. Не сгущенка, но проглотить можно. Наверное. Потом.

Секс в килте. Секс в гольфиках. На столе. В саду. В баньке. Стоя. Сидя. Вот только на голове не пробовали — Бубочка же.

А когда я уговорил надеть костюм Тори — м-м-м… Я думал, обкончаюсь без секса. Костюм был ему маловат, и пиджак распахивался на груди, делая его еще более сексуальным, хотя казалось, что дальше уже некуда. А килт на длинных волосатых ногах, держащийся только на косточках — это было умри_все_живое!

Тори кормил меня смолой с дерева, вязнущей на зубах, и я все-таки попробовал травинку из муравейника. Мне досталась кислая.

Я кормил Тори блинчиками и фруктами, сидя у него на коленях, и каждый прием пищи заканчивался одинаково — сексом. Но он был разным: быстрым, нежным, долгим, страстным, коротким и яростным.

Я запретил себе прокрастинировать и не думал ни о чем. Только купался во внимании и ласке мужа.

А потом приехал дед и отвез нас к себе.

Мы с Тори последний раз посмотрели на место, где были безмерно счастливы, и я с тоской понял, что счастливые дни закончились. В машине Тори не мог понять моего изменившегося настроения и бодро выспрашивал Аши о делах, о здоровье отца и папы, как продвигается возведение вышки. Он все-таки настоял на своем, и всему поселку провели связь. Теперь там можно было пользоваться телефонами и интернетом.

Дед довольно поглядывал на меня и с удовольствием отвечал на вопросы Тори грубоватым голосом.

Кутерьма по приезду закрутила нас с мужем и развела до ночи по разным уголкам. Я отвечал на пропущенные письма и звонки, узнавал, как дела с книгой и сайтом. Зори замучил меня подробностями своей беременности и радостным воссоединением с мужем. Люсий с Радом тоже соскучились и долго рассказывали о новой работе, новом садике, новой квартире и новых друзьях.

Решив насущные проблемы, я наконец-то остался один и в ожидании Тори понял, что буду делать дальше. Вася был против моего решения. Как он уговаривал меня, какие только доводы приводил, но все было бесполезно. Я больше физически не мог обманывать мужа. После трех дней счастья, когда я отодвигал принятие решения, оно зрело во мне и наконец-то оформилось в четкое понимание того, что дальше нести эту ношу в одиночку я не смогу. Он должен знать. Пусть он разлюбит Бубочку и меня, но так будет честно. Так будет правильно.

Когда Тори, уставший и измотанный, дополз до кровати и посмотрел на мое осунувшееся лицо, он хотел обнять меня, но я ему не позволил. Он тут же собрался и сел на стул, собираясь выслушать меня.

Начало речи было давно заготовлено, но его пришлось выдавливать из себя рваными фразами. Я сел на кровать и смотрел в одну точку за окном, монотонно рассказывая.

— Когда я очнулся, я не знал, кто я, как меня зовут, где я нахожусь. Но постепенно узнавая, я влюбился в тебя, Тори. Даже сквозь твое презрение и ненависть. Я ничего не мог с собой поделать, это выше меня.

Тори улыбнулся, расслабившись.

— А потом, на дне рождения, дядя Рикки заставил меня сделать тест и рассказал, что Габриэль Войто — которого я тоже не знаю и не помню — встречался со мной, вызывал препаратами течку и в тот раз, когда вы нас нашли в отеле, был секс.

Я посмотрел на закаменевшего мужа и бесцветным голосом продолжил:

— Я не знаю, чей ребенок во мне. Вернее, я знаю — это мой ребенок. Я люблю Бубочку. Но я не знаю, кто его отец. Дядюшка Рикки был с пистолетом и угрожал всем разослать фотографии, на которых я с Габриэлем Войто занимаюсь сексом. Это его родной сын. Он скрывал ото всех эту информацию, а мне признался.

— Почему ты мне сразу не сказал? — низкий рык Ториниуса затронул какие-то нервные окончания во мне и мне захотелось зарыться под линолеум.

Но я продолжил таким же безжизненным голосом:

— Потому что тогда я не знал, какой ты, Тори.

— А сейчас, значит, знаешь? — его голос похолодел на несколько градусов и напитался ядом.

— А сейчас не могу больше скрывать от тебя то, что знаю сам.

— И для чего это все было?

— Дядюшка Рикки хотел, чтобы ребенок, если он от его сына, стал наследником двух семей.

— Я спрашиваю, для чего ты соблазнял меня и заставил влюбиться неделю назад? — тихо и яростно спросил он.

— Потому что… Потому что… я стал другим. Я больше не тот Милош, который встречался с Войто. Не знаю, как можно было променять тебя на…

— Черт бы тебя побрал, Милош, — крикнул Тори с болью в голосе. — Я знал, что тебе нельзя доверять. Знал и поверил!

Ториниус вышел из комнаты, хлопнув дверью.

«Ну, теперь ты доволен?» — Васятка скорбно скорчил рожицу и заплакал.

А я лег на кровать, уставившись сухими глазами на потолок, и молча, без слез, застыл, опустошенный, понимая, что моя жизнь кончена.

====== 30. ======

К утру, почти без сна, я вместе с Васяткой думал-думал и надумал остаться у деда на несколько месяцев. Сейчас у меня девять недель беременности, два-три месяца я смогу посидеть в глуши, прийти в себя, дописать вторую книгу. Интернет есть, общаться не помешает, зато буду подальше от Рикки-шмикки, Шиви-паршиви, Войто и прочих, желающих откусить от меня кусок. И от Тори.

«Ты не имеешь права быть слабым. Ты — папка», — сусел направлял мои мысли в нужное русло. — «Теперь ты сильным, умным и мудрым должен быть.»

«Ага. Ёж птица гордая. Пока не пнешь — не полетит.» — грустно улыбнулся. — «Тори никогда меня не простит, если ребенок будет от Войто.»

«А ты его простишь, если ребенок будет от Тори?»

«Как говорил Бродский, с неприятностями верный выход один: чем быстрее коснешься дна, тем быстрее всплывешь.»

«Ох, Тасенька! Мне кажется, дно мы еще с тобой не нащупали», — загрустил Васятка.

«Василий! Срочно выпусти пейсы из-под кипы и давай, поддерживай меня всеми четырьмя лапами. Мне сейчас надо распланировать свое будущее.»