Парень оглядывается на лежащий в снегу батальон. Неужели он видит нас и думает о нас? Чего он затеял, отчаянная голова? Зачем? Отцепись от пулемета, вдавись в снег, отползай!
Но нет, совсем непонятное делает парень. Он продолжает тянуть на себя пулемет. Сумасшедший. Ты же не осилишь! Тебя же сейчас накроют. Вертайся!
Но тихо, братцы, тихо. Не дышать. Замереть. Парень, парнишка, что ты делаешь?!.
Батальон, как один человек, закрывает на миг глаза, чтобы в следующий миг, открыв их, увидеть лежащего на стволе пулемета боевого товарища, сердцем своим заглушившего проклятый говор пуль. И тогда раздается то самое слово, полное отчаяния и скорби, ненависти и порыва, которое поднимает батальон, как ветром.
- Вперед!
Нечто подобное произошло тогда и у северо-западной окраины крепости, с которой прорвался в логово врага богатырский экипаж советских танкистов. Все рванулись вперед, как за знаменем, факелом, солнцем.
- В атаку!
- Смерть душегубам!
А танк Павла Шеметова уже единоборствовал в крепости. Он в упор расстреливал и давил минометные расчеты, бил по подвалам и дзотам, опрокидывал машины и повозки, загонял фашистов, как мышей, в подземелья.
О чем он думал в те минуты, командир танка Павел Шеметов? Что думали его боевые друзья? Они еще имели возможность, наделав в крепости переполоха, вернуться назад. Доложить командиру, что задача выполнена, может быть, похвастаться перед товарищами.
Как мы мало знаем законы поведения людей в критическую минуту. Меряем на свой аршин. Ахаем и хватаемся за голову. Строим страшные глаза: не может этого быть.
А это бывает. Так было и с экипажем Павла Шеметова. Он не собирался назад. Он ждал, когда в крепость ворвется пехота и закончит начатое им дело.
А пехоты все не было и не было. Ну что ж, подождем. А пока пошвыряем фрицев, дадим им, стервам, прикурить. Вот из окна целится какая-то сука. Дай туда залп, братишка. А это кто такой перебегает двор? Прострочи из пулемета.
Стоять, ребята, насмерть. Нас поддержат. Вот-вот поднимется на вал пехтура. Ей нелегко. Не надо торопиться. У нас снаряды еще есть.
И танк дерется. Один среди шестисот головорезов. Один на ста гектарах земли, в своеобразном маленьком городке.
А пехоты все нет и нет. Страшная догадка начинает вкрадываться в сердце. От этого оно закипает еще большей злостью. Танк расходует последние снаряды, давит гусеницами, все, что может.
Его не берут пулеметы. Для минометов не та цель. Выскочить с гранатой не решается ни один фриц.
Давно передано за внешнее кольцо окружения о советском танке в крепости. Сообщены расчеты для наводки дальнобойных орудий. Фон Засс решается вызвать огонь на себя, лишь бы убрать с глаз долой чудовище-танк.
Исполнитель рискованных замыслов получил, наконец, возможность отличиться. Пожертвовать сотней своих солдат, но поразить советский танк. Эффектно, гениально, бесстрашно. Не зря барон фон Засс награжден крестом.
Ничего не знал об этом уральский парень Павел Шеметов. Он думал совсем о другом. Танк продолжал сражаться на последнем пределе.
И вот началось неожиданное - во дворе крепости стали рваться снаряды. Что они делают, эти безмозглые пушкари. Бьют по своим. Стойте, остановитесь. В крепости советские танкисты.
Но снаряды ложатся и ложатся. Они корежат каменные стены крепости. Все ближе и ближе подбираются и к танку Павла Шеметова. И тут командир понимает: его экипаж расстреливают комбинированным ударом дальнобойные орудия и фаустпатроны.
Фашистам удалось поджечь танк. Спасения нет. О сдаче в плен не может быть и речи. Все труднее становится дышать. Возвращаться к своим у машины нет сил.
Охваченный пламенем танк рванулся к озеру. Озеро во дворе крепости небольшое, но глубокое. Оно почти на середине. Немцы передали за кольцо окружения о прекращении артиллерийского огня. Любопытные высунули головы из укрытий. Что делают советские танкисты?
А танк уже совсем у берега. Вот он спустился на лед. Прошел несколько метров и начал погружаться в пучину. Тут открылся люк, и немцы услышали песню, запрещенную в их стране. Танкисты умирали с "Интернационалом".
Это были герои 13 отдельного гвардейского тяжелого танкового полка. Они пожертвовали своими жизнями в последней, генеральной разведке боем по овладению крепостью и этим вписали бессмертную страницу в историю освобождения Великих Лук от гитлеровских захватчиков.
Вот имена этих пяти верных сынов нашей Родины:
Шеметов Павел Иванович, гвардии младший лейтенант, командир танкового взвода.
Ребриков Петр Георгиевич, гвардии техник-лейтенант, старший механик-водитель.
Пряткин Михаил Федорович, гвардии старший сержант, старший радиотелеграфист.
Гудков Семен Алексеевич, гвардии старшина, командир орудия.
Касаткин Андрей Ефимович, гвардии старший сержант, младший механик-водитель.
Одна из улиц города Великие Луки названа улицей Пяти танкистов.
Опасный сигнал
Каждая наша разведка под крепостью немедленно становится известной немцам за внешним кольцом окружения. Фон Засса подбадривали и поздравляли, фельдмаршал фон Клюге сулил новые награды, генерал Шерер наращивал силы прорыва. Противник рвался на соединение с блокированным гарнизоном крепости.
Мы находились в городе, но хорошо слышали и видели кипевший рядом бой. Посланцем соседей явился экипаж Павла Шеметова. Нетрудно было представить, какие храбрецы сдерживали врага на западных и северо-западных подступах к Великим Лукам. Там героически сражались главные силы третьей ударной армии. Бои шли в полосе до восьмедесяти километров. Наша дивизия должна была удержать город, быстрее расправиться с последними очагами сопротивления гитлеровцев.
Неопределенное положение Великих Лук, продолжавшееся почти две недели, стало порождать всевозможные нелепые слухи. Их разжигали немецкие листовки, в изобилии сбрасываемые над городом. За чтение их сейчас никто не преследовал. На листовки просто не обращали внимания. Не хотели верить и тому, что за нашей спиной, не далее как в трех километрах, стоят отборные дивизии врага. И не просто стоят, а занесли над Великими Луками меч.
Так смотрели на вещи солдаты. Но залпы с запада и листовки с самолетов делали свое дело среди гражданского населения. Энтузиазм, с каким принялись люди за восстановление советских порядков в городе в первые дни после освобождения, стал снижаться. Этому способствовали шепотки тех самых крепких мужичков-жалобщиков, что плакались в жилетку по своим курам и огурцам.
В политотделе появлялся растерянный Сметанников.
- Помогайте, товарищи. Опять потек народ из города. А это на руку местным бандитам.
- А что же Прилюстенко? - интересовались в политотделе.
- Воюет. Расстрелял нескольких грабителей.
- Как расстрелял? Без суда и следствия?
- Так вооруженное же сопротивление.
- Ну, знаете ли, товарищи, это перегиб.
- Вот и прошу помощи.
Конечно, жалобы Сметанникова не были совсем неожиданными. О непорядках в городе и перегибах Прилюстенко кое-что слышали и в штабе дивизии, и в политотделе, и в трибунале. Но все были увлечены крепостью, и тыл, так сказать, отходил на второй план.
А у него, у города, отбитого у врага, была своя жизнь. Он жадно стремился к обновлению, хотел быстрее сбросить с себя путы, освободиться от всей ненавистной накипи, покрывшей его тело и душу за время оккупации. А накипь приросла к кое-кому накрепко и сейчас, в самые критические для города дни, давала о себе знать.
- Говорят, Гитлер прислал в Новосокольники десять дивизий. На днях двинет на Луки.
- Откуда ты знаешь?
- Ванька Кривой перебежал сегодня ночью.
- Слушай больше ванек.
- А ты слушай не ванек, а пушки, что ухают под Маленками. Чуешь? Три километра.
- Ох, пресвятая богородица, уйти от греха подальше. И некоторые уходили. Деревня Маленки действительно была рядом и там на самом деле ухали пушки.
