Впереди их — еще смерти. Шесть охранников у внутренних ворот. Дюжина священников, спящих в своих постелях: они окружают их с мечами наизготовку и вонзают свои лезвия в то же самое мгновение, чтобы никто не проснулся. Человек, возвращавшийся из туалета, полусонный, весь в сонных мечтах о женщине — не его жена — с гирляндой цветов. Они надевают ему кровавое ожерелье, и он не успевает даже понять этого.

Когда они захватывают внутренний двор, они посылают за их именитыми вожаками — это люди, которые не сражаются из-за их возраста, но хотели бы увидеть славную победу. Они перерезают глотки двум охранникам, стоящим у дверей дома Первосвященника в Храме, когда один из охранников решает найти место помочиться, а другой следует за ним, чтобы увидеть, куда тот направился.

Они думают, что Первосвященник сбежал и спрятался где-то в здании Храма. Однако, тот ожидает их у кабинета в своем небольшом доме. Скорее всего, он не мог представить, что произойдет подобное. Или же, как его отец, он свято верит в силу своего положения и убежден, что никакого вреда ему не причинят. Кто оскорбит или ударит Первосвященника? И, наверняка, он сможет убедить их. Наверное, еще не слишком поздно для заключения мира.

Здесь появляется Бар-Аво в теплой меховой робе и с четыремя бойцами рядом с ним. Они оставили ему последнее дело. Он уже старик, но все еще вызывает у окружающих такое же уважение, как и в свои годы расцвета — Ав-Рахам научил его этому. Он приходит, завернутый в слои теплых одежд, и один из его людей держит капюшон над его головой, чтобы дождь не намочил его голову.

Когда вступают они на порог Храма через открытые сейчас ворота, Бар-Аво вновь вспоминает того человека, распятого вместо него Пилатом полжизни тому назад. И как тот был уверен, что мир приближался к своему концу, и как, скорее всего, все еще приближается, и как, скорее всего, всегда он должен был приближать этот конец.

Они входят в кабинет Анануса. Он более всего похож на своего отца, самый достойный надеть мантию Аннаса, если говорить о дружеском расположении к Риму. Он все пытался сохранить бесполезный мир, он извинялся за Рим и находил вечные оправдания для него. Он делал ежедневные жертвоприношения Риму в святом Храме. Его старшего брата Йонатана уже убили по приказу Бар-Аво. Ананус не знает имени Бар-Аво, но знает, кого бояться.

Когда он видит вошедшего, его тело напрягается. Он начинает дрожать. Губы белеют. Он пытается позвать охрану, но останавливает себя, спрашивая: «Нет, нет, они же уже мертвы, так? Мертвы, потому что ты приказал их убить, так? Да, я знаю, что это так».

Бар-Аво бьет его по лицу. Не тяжелым ударом. Только никто не бил Первосвященника уже очень долгое время, скорее всего, с тех пор, когда он был мальчиком. Лицо белеет. Начинает ли он понимать, насколько серьезна его ситуация?

«Что ты хочешь?» спрашивает Ананус.

Бар-Аво улыбается в ответ. «Просто поговорить, Первосвященник. Сейчас, пока только поговорить».

«У меня нет ничего сказать такому человеку, как ты».

Бар-Аво снова бьет его по лицу. Словно идет некая игра. Спокойствие Бар-Аво не меняется после этих ударов Первосвященнику, и он садится в кресло и говорит: «Ну, хорошо тогда. Я скажу тебе несколько слов».

Внезапно, происходящее напоминает ему о другом разговоре, когда стоял он, а его собеседник сидел таким же спокойным за столом. Теперь он — Пилат? Каждый человек, у которого в подчинении достаточно мечей — тоже Пилат?

Начинаются обычные танцы.

Бар-Аво интересуется, что ему известно о крепостях города, об оружии в Храме. Ананус отказывается отвечать.

Бар-Аво льстит ему, говоря, что у Первосвященника есть огромное влияние на людей, и простая речь его поднимет их на бой с римлянами.

«Если каждый человек среди них взял бы меч», мечтает Бар-Аво, «они бы не устояли против нас. Объединившись, нас никто не победит».

«Ты убьешь всех таких, как мы», возражает Ананус. «Ты и твоя *** клика, ты и твоя армия в десять тысяч человек, а знаешь ли ты, что пятьдесят тысяч человек служат Храму? Ты не думаешь, что они более важны, чем ты? Только считая их. Не начиная считать всех других».

«Предатели», говорит Бар-Аво, «соглашатели. Рим будет контролировать Иерусалим десять тысяч лет, если бы они решали все. Страна должна быть свободной. Люди жаждут свободы».

«Людям все равно!» кричит Ананус. «Они поддерживают тебя, потому что ты даешь им хлеб и воду, и кору ивы для их лихорадок».

«Это уже больше того, что делаешь ты».

Ананус слегка наклоняет голову.

«Мы тоже раздаем хлеб. И мы даем им место для разговора с Богом. Большинство людей… послушай, обычные люди» — Ананус еще никогда не звучал так аристократически — «из тысячи человек, знаешь, что хотят девятьсот девяносто? Хорошую цену за их урожай, хорошего мужа их дочерям, хорошего дождя в сезон и хорошего солнца, когда надо. Им все равно, кто правит. Им все равно, кто контролирует святым Иерусалимом, пока они могут ити в их Храм и мирно поклониться Богу. Большинство людей хотят, чтобы мы нашли возможность мирно жить с Римом».

«С Римом, который убивает их сыновей? С Римом, который насилует их дочерей?»

«Даже и так. Будут еще дочери и еще больше сыновей, благодаренье Богу. И всех их тоже надо принести в жертву невыигрываемой войны?»

«Мы победим», говорит Бар-Аво, «и с нами Бог».

Ананус качает головой. Ему уже много лет, но у него все еще проницательные глаза и ясный ум. Когда-то он был высоким и сильным, как его отец. Самый лучший из всех братьев, как говорили люди, лучший из всех пяти братьев, с мускулами на плечах — будто тугие узлы старого каната. Но сила сознания теперь не в его теле. Он не смог бы сразиться с этими людьми.

«Бог с победителем», говорит он, «только это Бог и делает. Послушай», — он кладет руку на стол, словно пряча свой трюк под ладонью — «еще не слишком поздно решить все миром. Люди помнят моего отца. Те, кто были его друзьями — теперь мои друзья. У меня много влияния. Я могу поговорить по твоему поводу. Возможно, заключим какие-то соглашения. Твои силы сильнее всего на востоке, так? Возможно, мы сможем договориться с римскими полководцами на востоке, чтобы ты контролировал тот район…»

Бар-Аво бьет рукой по столу.

«Мы не устраиваем переговоров», заявляет Бар-Аво, «с захватчиками. Вся страна — наша».

Ананус не сдается. Никто, для кого важен мир, не перестанет за него бороться. Даже сейчас, когда напротив него лежит нож на столе.

«Наступят лучшие дни, чем сейчас», убеждает он, «и будут лучшие возможности. Бог обещал нам эту землю. Разве ты не понимаешь, что только Он сможет выполнить Его обещания в то время и теми способами, удобными лишь Ему?»

Буря вновь усиливается, и ветер стонет вокруг небольшого кабинета Анануса, и сгустки дождя, похожие на разбрызганную по углам жертвенника кровь агнца, залетают в открытое окно, и гремит гром, и сверкает молния, потому что гневается Бог на эту землю, хотя Ананусу никак не понять, как бы он сделал все по-другому.

Он жил всю свою жизнь словами отца, теми же самыми словами, которыми жила вся его семья: охраняй мир, охраняй Храм работающим, охраняй жертвоприношения, которые позволяют нам каждодневно обращаться к Богу. Это он, кто смог установить добрые отношения между новым правителем и Храмом, кто поддерживает старые отцовские связи с Сирией и Египтом, с осведомителями в Риме и по всему побережью. Каждый человек должен выбрать цель своей жизни, и он сделал выбор: мир. Не справедливость, потому что мир и справедливость — злейшие враги. Не месть, не верность, не гордость, не семью, не друзей, не — как иногда — достоинство. Только и один лишь мир, который требует всю человеческую жизнь целиком. Но его жизни, как получается — недостаточно.

Он громко зовет стражу, когда они приближаются к нему, хотя и знает он, что охранники мертвы, и ветер уносит его слова, и гром топит их грохотом.

Бар-Аво касается места на его лбу, между глазами, но это касание не успокаивает его. Тогда он накрывает ему лоб ладонью, и их взгляды встречаются.