"Ты дура, - выстукивал Алик эсэмэску для Ренаты. - Все твои рассуждения о хирургии души не стоят... - он задумался над сравнением и быстро нашелся, - не стоят сведенной татуировки. Вчера она была, а сегодня нет. Ты просто упиваешься своими страданиями, хотя должна сказать спасибо Грете за то, что она избавила тебя от твоего казановы. Все твои тонкие переживания - чистой воды идеализм. Это ты не знаешь, чего хочешь..."
Алик случайно отправил неоконченный текст. Его требовалось завершить какой-то сильной фразой, убеди-тельным силлогизмом, в крайнем случае - горьким упреком. Однако запал прошел вместе с отлетевшей эсэмэской, и фраза не клеилась. К тому же, поезд начал приторма-живать перед станцией. "... а не я." - отправил Алик вдогонку квинтэссенцию обуревавших его чувств и выскочил на платформу.
- Ну и сколько ты собираешься ее обхаживать? - раздраженно спросила Мила.
- Не знаю, - Алик, сидя за кухонным столом, сосредо-точенно крошил в пальцах апельсиновую корку.
- А почему с Миркой быстро получилось? С Ашхен?
- Ты еще про Эстер спроси, - насупился Алик. - Рената не такая.
- Да что ты говоришь! И какая же она?
- Она красивая, - задумчиво произнес Алик.
- О господи! - всплеснула руками Мила. - Этого еще не хватало. Ты понимаешь, что мы на финишной прямой?
Алик кивнул.
- Ты помнишь, сколько нам светит за это денег?
Алик не успел ответить. В прихожую ввалился Загреб-ский. С его бороды падали тяжелые капли.
- Как успехи? - весело спросил он. - Крепость пала?
- Загер, прекрати пошлить, - поморщился Алик. - Ме-жду нами ничего не было.
- Наш мальчик, кажется, некстати влюбился, - мрачно вставила Мила.
- Почему же некстати? - искренне удивился Загреб-ский. - Так даже легче до сути добраться...
- Заткнись! - голос Алика взлетел до фальцета. - Не смей так о ней говорить!
- А что я такого сказал? Ренатку по-любому надо до-жать. И если у нее там чисто, то переключишься на эту козу Ингу. Надеюсь, я к этому времени ее найду...
Алик выскочил из-за стола, грохнув табуреткой.
- Алька, погоди, - схватил его за плечи Загребский. - Я ж ничего такого не имел в виду. Просто задачу прооптими-зировал. Использовал метод ранжирования промежуточных проблем...
Алик дернул плечами, освобождаясь от рыжих волоса-тых лап.
- Представляешь, если отметина все таки у Ренатки? - не унимался Загребский. - Это же готовая богатая неве-ста...
Алик резко развернулся и схватил не в меру разговор-чивого бородача за отвороты куртки.
- Если ты сейчас не заткнешься, - выкрикнул он, дав петуха, - я тебе морду набью, понял?
Он натянул куртку и вышел, хлопнув дверью.
- Кажись, и вправду влюбился, - Загребский озадачен-но примолк.
- Короче! - Мила поднялась со стула. - Раз эта хирурги-ня гейдельбергская целку строит, значит надо срочно разы-
скать Ингу. Загер, на тебя вся надежда.
Среди ночи Алик услышал тонкое козье блеяние, озна-чавшее получение свежей эсэмэски. Он торопливо схватил телефон и озадаченно прочел всплывший в рамочке текст: "Согласна с двумя первыми словами. Все остальное - чушь."
Наутро Алик столкнулся с Загребским на выходе из общежития.
- В Гейдельберг собрался? - проницательно спросил бородач. - Понимаю... Ночные разговоры с самим собой рождают массу вопросов, на которые хочется получить не-медленные ответы.
- Не знаю, - вздохнул Алик. - Не уверен, что мне во-обще светит какой-то ответ после ночного текста.
- Какого текста?
Алик молча протянул Загребскому телефон.
- Мдаа... И что же тебя смущает?
- Как что? Она считает, что я несу чушь.
- Правильно считает. Но разве ты не понял главного?
- Какого главного?
- Что она признает себя дурой. На языке женщин это означает капитуляцию.
Алик недоверчиво покосился на бородача.
- А ты куда собрался?
- Ты будешь смеяться, но нам опять поможет Габи. Сказала, что знает, где найти Ингу. Но по телефону эта цаца делиться информацией не желает, поскольку у нее железный принцип - деньги вперед. Так что придется снова ехать в Страсбург... Эх, бешеной собаке семь верст - не крюк. Давай-ка я тебя подвезу, Ромео. Заодно потолкуем по дороге...
- Мне кажется, я до конца жизни буду ездить вдоль Рейна-батюшки, - мрачно сказал Алик, когда Загребский вырулил на знакомый автобан.
- Я тоже когда-то думал, что до пенсии проработаю в родном "почтовом ящике". А остаток жизни буду ковыряться на своих шести сотках.
- Но судьба, как водится, распорядилась иначе...
- Вот-вот. Мне казалось, что в нашей замечательной стране работа, наконец, отделена от частной жизни. Но я ошибался. Стоило разок засветиться на митинге против съехавших с катушек кремлевских штукарей, как начальник пригрозил увольнением. А тут еще выплыла эта история с жуками...
- Которых для прослушки под плинтус засаживают?
- То жучки. Принцип тот же, только жук, которого мы делали, мог не только слышать, но и видеть. И даже летать. Влетает такой красавчик в форточку, растопыривает лапки-антенны, распахивает глазки-камеры и начинает вести трансляцию, как с футбольного матча.
- Этот жук может опрокинуть фарфоровую ступку? - спросил Алик, борясь с внезапно подступившей тошнотой.
- Какую ступку? - удивился Загребский.
- Извини, к слову пришлось. Давай дальше.
- Рассказывать особо нечего. Разработка была призна-на бесперспективной. Жука никак не удавалось сделать достаточно маленьким. Отечественная микросхема не вле-зала.
- И ваш "ящик" закрыли?
- Ящик работает до сих пор. Более того - процветает, благодаря современной тематике. Сейчас в российской обо-ронке столько денег, что их разворовывать не успевают...
- Так за что же тебя уволили? Гражданская позиция не позволила тебе прекратить оппозиционную деятельность, и ты снова пошел на митинг?
Загребский изумленно рассмеялся.
- В гробу я видал оппозиционную деятельность. А зао-дно и гражданскую позицию. И на митинги я больше не хо-дил. Просто толканул партию некондиционных жуков слу-чайному барыге. Их все равно списывать собирались...
- А как ты попал в Германию?
- Через жену.
- Она немка?
- Не думаю... Но ей удалось раздобыть справку, что ее бабушка была жертвой холокоста. По немецким законам это облегчает въезд в страну и дает право на материальную компенсацию.
Алик рассмеялся.
- Что тут смешного?
- Извини. Просто представил себе сегодняшнего рос-сийского немца, потребовавшего у российского же прави-тельства компенсацию за отобранное имущество и насиль-ственную депортацию.
- Ну да, сегодня это опять смешно, как, скажем, в се-мидесятые. А в девяностые, под сквознячок свободы, сдуру пытались требовать. И немцы, и крымские татары, и все остальные, кого Виссарионыч на восток в скотских вагонах переселял.
- Им тогда что-то дали? В девяностые?
- А как же. Разрешение на выезд в Германию. Это уст-роило и российских немцев, и принимавшую их Германию, и кремлевскую власть. В России ведь чем меньше людей, тем она богаче.
- Ну, ты загнул, - снова засмеялся Алик. - Чем меньше людей, тем меньше страна производит всякого богатства. Простая арифметика. Возьми хоть Китай...
- Россия - не Китай. Арифметика тут совсем другая. России незачем производить какое-то там богатство, ей это даже не к лицу. Национальное достояние хлюпает под нога-ми, и чем на меньшее число людей его делить, тем они богаче. Поэтому и население сокращается. Ферштеен?
- Какой-то автогеноцид...
- Что поделаешь, если к мазохизму и суициду склонны не только отдельные люди, но и целые народы.
- Нда... И как вы адаптировались на новой родине?
- Великолепно. Жена пошла работать в пекарню, а ме-ня взяли на завод рабочим.
- Как-то я с трудом тебя у станка представляю...
- Это было не самое трудное. Проблема была в другом - моя супруга стала делать стремительную карьеру.
