Литмир - Электронная Библиотека

Первый бой на этой войне Максим принял довольно необычно для него - на учениях ему приходилось изготавливаться для стрельбы по воздушным целям, но стрелять - еще ни разу. Отчего-то цель - кривокрылый угловатый самолет с крестами - сходу показался ему омерзительным... и опасным. Максим успел подумать - может это и есть тот самый "Гитлер"? И выпустил в сторону приближающегося самолета длинную очередь трассирующих пуль. Собственно, бой на этом и закончился - самолет беспрепятственно улетел, не причинив никому вреда, а Максим затаил неприязнь ко всему летающему.

Дальше потянулась обычная боевая жизнь - Максим снова, как когда-то на финской, приходил в ярость, видя стволом серо-зеленые фигурки, все надеясь, что где-то среди них тот самый "Гитлер", фырчал перегретым паром, жадно поглощал ленту за лентой... Он уже считал себя немолодым, и не стал бы хвастаться - но за своей железной душой имел не один десяток навсегда уложенных на землю и снег врагов. Зимой их часть вывели ненадолго в тыл - и Максима впервые с рождения разобрали до винтика, выкупав в керосине, протерев, собрав и смазав. Блаженно жмурясь, Максим Иванович, как назвал его мастер-оружейник, принимал это как должное - заслужил. И еще заслужит! Настроение немного портили только собиравшиеся в углу мастерской для чтения газеты солдаты. Расходились они хмурые и невеселые, и Максим слышал непонятные фразы: "Давит, сволочь!" и "К Волге, гад, рвется...". Кто рвется, и что это за "Волга" Максим не знал. Может, это опять тот самый "Гитлер", мать его в душу, как любил выражаться Василий, рвется к неведомой "Волге"? Но зачем? И, если это он рвется - отчего же Максим стоит здесь, а не у той самой "Волги" - он бы с радостью встретил рвущегося... если только, конечно, тот не на танке. Танки Максим не любил, с тех пор, как увидел раздавленного молодого соседа. Впрочем, минометы, пушки и самолеты он тоже не любил. А вот пехоту...

...Перед этим боем внутри железной души Максима было как-то неспокойно. Третьи сутки они отступали, причем солдат после каждого боя оставалось все меньше, Василий все скупее сыпал очередями, воду в кожухе давно никто не менял - откуда в жаркой степи вода? И вот - какая-то балочка, поросшая убогим кустарником, примчавшийся на броневичке командир, приказ, и обустройство наспех позиции. И томительное ожидание...

... Третью ленту Василий расстреливал уже совсем скупыми, короткими очередями. Первые две он экономить не стал - больно уж удачно подставились вражеские пехотинцы, першие в атаку на остатки роты. Вот им во фланг и вкатил Максим со всей своей пролетарской ненавистью. Оставалось еще пол-ленты, когда вдруг по щитку звонко простучала чужая очередь, а Василий вдруг охнул, и завалился прямо на короб Максиму. "Неужели опять пробили кожух? Где же здесь они найдут мастерскую?" - подумал Максим, снова ощущая, как что-то горячее стекает на станок. Вот только текло отчего-то не спереди щитка, а за ним. А потом Акбай, взревев кабаном, откинул в сторону тело Василия, и, грубо схватив Максима за рукоятки, начал поливать огнем вскочившие было серые фигурки. Морщась от такого отношения, Максим все же постарался посылать пули поточнее, насколько мог - он уже понял, что лилось на станок, и четко осознал - этот его бой - последний. К сожалению, лента кончилась слишком быстро, и тут же затрещали выстрелы врагов. Акбай, взвыв, откинулся на спину, брызгая горячим на Максим. Пулемет лишь виновато фыркнул перегретым кожухом - он уже ничего не мог сделать. Ему было тоскливо - очень не хотелось попасть в плен. И он был благодарен Акбаю, который, прерывисто дыша,с размаху стукнул о короб огромной кастрюлеобразной гранатой.

...Полсотни лет спустя по искореженным остаткам Максима стукнула лопата. Изуродованный пулемет подслеповато щурился на ставший уже непривычным белый свет. Какие-то люди ходили вокруг, и зачем-то собирали в мешки кости Василия и Акбая. "Грустно, - подумал Максим, - Я привык к моему расчету, привык, что мы всегда вместе..."

Они и сейчас вместе - над братской могилой, где лежат все тридцать четыре неопознанных бойца их роты, стоит памятник, сваренный из стволов винтовок и остатков двух пулеметов - старого Максима и заносчивого Дегтярева.

Карабин Маузер 98к

Маузер родился в Руре, в огромной плавильной печи. Потом его долго и старательно ковали, выпиливали, точили, нарезали и еще полусотней всяческих способов изготавливали. Маузер был не слишком сентиментален и, прямо скажем, не стремился блеснуть умом. Он был солдат. Его отец был солдат. И дед их был солдат. И все служили Кайзеру. И Кайзер думал за них. А он служит Фюреру - и Фюрер думает за него. Маузер был педантичен и сух. Стрелял точно, штык на нем не болтался, ремень не скрипел. Хозяева у него менялись часто - солдаты то и дело становились фельдфебелями, а на их место приходили новые. Три первых года своей жизни Маузер провел в постоянных караулах, стрельбах, штыковых упражнениях и в маршах на плече пехотинца. В общем-то, он был доволен такой жизнью, и на вопросы соседей, ночью, в оружейке, отвечал не слишком искренне. Те спрашивали - хочет ли он воевать? Маузер не хотел воевать. Его вполне устраивали маневры и учения. Почему-то он не любил войну... и даже боялся ее. Наверное, у соседей партия металла была помоложе, а то и вовсе новая - то-то такие жизнерадостные щенята, в бой рвутся. А Маузер не рвется. Нет, он солдат, и не его дело решать, конечно. Фюрер прикажет - пойдем все в бой. Зиг хайль!

В бой пришлось идти в осенний нежаркий день. Самое смешное, что Маузер увидел у солдат противника - точно таких же маузеров, как он сам. Ну, практически таких же. И свист их пуль выдавал, что стреляют они точно таким же патроном. Одеты, конечно, иначе, чем его хозяин, белобрысый Вилли. Но об этом думать не надо. Надо стрелять и попадать точно. Маузер старался, и два раза за всю польскую кампанию он наверняка попал.

Потом была Франция, где и пострелять-то пришлось совсем немного, потом какие-то горные страны, названия которых Маузеру ничего не говорили вообще. Тут стрелять пришлось много, и наверное - даже попадать, но в этом сам Маузер не был уверен, так как стреляли чаще в темноте да по кустам. Под финал всего этого непотребства Вилли схлопотал дурную пулю в грудь, и уехал в госпиталь. А Маузер перешел в руки новобранца Эрнста, высокого неразговорчивого брюнета с лошадиной мордой.

..Июньским утром, в неплотном сыром тумане, расходящимся от реки, Маузер терпеливо ждал сигнала атаки. Ему не нравилось настроение Эрнста - кажется тот... боялся? Какая чушь - впереди всего лишь варварская Россия, и после успехов Фюрера на прочих фронтах - разве можно сомневаться в его гении? Русский колосс на глиняных ногах рухнет под первыми же ударами. А потом - мир. Огромные территории и богатства... В оружейке один старый маузер рассказывал им о времени оккупации южной русской провинции в восемнадцатом году... Жирные земли, простор, богатые недра! Правда, на вопрос - отчего же эта земля не осталась германской - ветеран начал ругаться и велел всем сосункам заткнуть пасть.

...Генрих был уже шестым владельцем Маузера. Эрнста убило осколком под Вязьмой, Йозеф получил пулю в живот под Москвой. Еще двое обозников поочередно погибли под налетами "бетонных самолетов" - дьявольского порождения проклятых большевиков. За солдат этих обозников Маузер не считал, и даже имен их не запомнил. И вот теперь этот крепкий парень с рунами на петлицах крепко сжимает цевье, готовясь встретить русскую атаку. Плохо будет, если эти варвары дойдут до окопов - рукопашные Маузер не любил. Однажды это закончилось долгим оттиранием приклада от крови и еще чего-то не менее мерзкого, другой раз едва не сломалась о край вражеской каски шейка приклада. Все же - стрелять это как-то лучше. Он же винтовка, а не копье или дубина! Поди, объясни это эти русским дикарям. Впрочем, Генрих тоже хочет жить, и полный магазин патронов, несомненно, использует по назначению, вот только - поможет ли это?

2
{"b":"614846","o":1}