И строились – стук топоров, визг пил, скрип тёсел доносились отовсюду. Ударная феодальная стройка.

Покрутившись, я выбрался на берег Волхова. Детинец на том берегу не внушал особого почтения – крепостца как крепостца.

И базар при ней, то бишь Торг, также не выглядел очень уж оживленным. Да оно и понятно, Новгороду всего несколько лет исполнилось, не все еще и слыхивали о нем. Основное торжище расположено на другом конце Волхова, возле устья, в Ладоге. Ее еще Альдейгой называют.

Ладоге уже больше ста лет. Тут я усмехнулся – не прошли даром дедушкины штудии, все в памяти держится!

Углядев торговца, разносчика снеди, я мигом ощутил голод. А тут и запахи такие накатили, что я чуть слюной не захлебнулся. Достав из кошеля дирхем, я призадумался.

На лотке у торгаша румянились кулебяки, пирожки, расстегаи, а то и просто куски отварного мяса, завернутые в лепешку. Вкуснятина, конечно, но за дирхем я легко куплю десяток кур или шкурку куницы. Или нож.

Короче, надо разменять.

– Кулебяку мне, два расстегая и… Пирожки с чем?

– С ягодой и медом! – залучился представитель местного фастфуда.

– Четыре давай!

И протянул дирхем. Торговец довольно кивнул и вытащил нож. Прямо на ближайший пень положил мою серебряную монету и приставил к ней нож. Поднял голову, молчаливо спрашивая: так пойдет?

– Если кусок холста найдешь, чтобы завернуть, и хороший кусок мяса, да с хлебом, – сказал я, – то режь пополам.

– Найдем!

И протянул мне сдачу – половинку разрезанного дирхема. Аккуратно завернув мой заказ в чистую холстинку, вручил узелок мне.

– Благодарствую, – сказал я и объявил перерыв на обед.

Что сказать? Очень даже ничего. К пирожкам тем еще бы и чайку…

Но это уже капризы избалованного индустрией организма. Зато в потребленных мною яствах точно нет никаких последов цивилизации – всяких консервантов, ароматизаторов да стабилизаторов.

Поев, я украдкой глянул на часы и засобирался «домой».

Пока дойду, пока то, сё… Лучше обождать, чем опоздать.

Бодрым шагом я отправился назад, сытый и довольный. Все слопать я не смог – ничего, угощу жителей XXI века от щедростей IX.

К месту встречи я добрался в половине седьмого. Солнце уже закатилось, начало темнеть, и я нетерпеливо ожидал, когда же в воздухе очертится ярко-лиловый квадрат.

Часы пискнули, озвучивая «19.00». Я сидел на поваленном дереве, рядом с тем самым запущенным идолом, и неторопливо поднялся, готовясь сказать что-нибудь умное, типа «маленького шага человека» – как там Олдрин зачитал придумку земных пиарщиков.

Пять минут спустя мое растущее нетерпение сменилось глухим беспокойством. Прошло еще с четверть часа, и я сел обратно на бревно. Идол, как мне показалось, злорадно улыбался.

Я нисколько не сомневался в друзьях, они просто не способны были бросить меня. Значит, это МВ забарахлила.

Хотя какая мне разница? «Эмвешка» у нас не на гарантии. Кто, даже в том веке, возьмется чинить машину времени, возможно, обломок корабля пришельцев-негуманоидов?

А что? Придумали же Стругацкие звездолет-гравитабль, запитанный от «двигателя времени»? Потерпел такой гравитабль аварию в незапамятные времена, негуманоиды его починили, негодную деталь выбросили, а дед ее раскопал. И запер в тайной комнате…

Господи, поморщился я, и о чем только у меня мысли! На часах восемь скоро, ночь на дворе, а он всякой ерундой голову забивает!

И пошел я в сторону заката, ночлег искать – спать под деревом меня как-то не тянуло…

В город меня не пустили – с наступлением темноты все ворота Окольного города (то есть внешней стены) закрывались, и откроют их только утром.

Стражи на башне вошли в мое положение и дали совет – топать вдоль стены до моста, перейти на тот берег и встать на постой в Детинце. Там даже ночью принимают гостей – мало ли какой купец запоздает.

Я последовал совету и побрел к мосту. Вообще-то Великий мост впервые упомянут в летописи за XII столетие, но кто сказал, что его не построили раньше? Вот сейчас и проверим…

Я вышел на берег и осмотрелся. Яркая луна превращала течение реки в широкую серебряную ленту, поперек которой чернели быки моста – их тут называли городнями.

Городня – это крепкий бревенчатый сруб, заостренный против течения и набитый камнями.

Волхов – очень своенравная река, зимой она почти не замерзает, зато весной по ней сходит лед, сносимый с Ильменя, – не всякий мост выдержит подобный напор.

Я поежился. Моста не было.

Мастера местные выставили десять или больше городней, а вот сами пролеты между ними только-только начинали класть. Лишь у самого берега были уложены бревна в один слой по всей ширине моста, а дальше были сплочены где три, где всего парочка ошкуренных стволов.

Тяжко вздохнув, я пошагал. Бревна сидели крепко, но балансировать на двух бревнах, сохраняя равновесие над бурливой рекой, – то еще удовольствие.

Один раз нога соскользнула – я мигом присел, перебарывая желание двигаться дальше на карачках, и медленно выпрямился.

Нам ли, волхвам, на четвереньках бегать? И выбрался на западный берег.

В Детинец меня пустили без разговоров. Тиун, местный чиновник (и видно, что хитрован), тут же подкатился, став в позу «Чего изволите?»

– Мне бы переночевать, – сказал я со значением, – но чтобы не где попало.

– Постоялые дворы почти полны, господине, – зажурчал тот, – лишнюю койку найти трудно, потому как дешева. А вот в гостином дворе и выспитесь на мягком, и попотчуют вас горячим. Если помыться желаете с дороги, то тут недалеко торговая баня[5] Гостяты.

– Ну, я пока не слишком запылился… Веди меня на гостиный двор.

– Вот и правильно, вот и ладно! – обрадованно зачастил тиун.

Видать, перепадало ему от местных «отельеров».

Гостиный двор меня не впечатлил особо. Больше всего он напоминал три барака, сложенных из бревен буквой «П», лишь над средней «планкой» возвышался второй этаж.

Внутри царил полумрак, разбавленный огнем свечей. Хозяин, увидев дирхем, мигом расстарался, погнал сонных девок стелить мне в горнице наверху да ужин подавать.

– Все еще горячее, – уверял он, – прямо из печи! Поснидайте.

Я только рукой махнул – неси!

Днем я был бодр, а вот ближе к ночи словно иссяк во мне заряд. Или это от того, что расстроился я, не попав домой? Не знаю, устал, короче.

На ужин подали кашу с мясом, пирожки да сбитень горячий. Несмотря на тревогу и беспокойство, аппетита я не потерял.

Полати, на которых мне постелили, ничем особенным не отличались от привычной мне кровати – на решетке из кожаных ремней лежала перина, набитая, правда, не пухом лебяжьим, а гусиным пером, но я не привередлив. Лишь бы чисто все было.

Раздевшись, я лег, положив пистолет под подушку. Этот предмет постельной роскоши на Руси был редок. Простолюдины спали, подложив под голову одежду, но у меня в «номере» имелась арабская подушка – расшитая узорами, с кистями и бахромой.

Укрывшись стеганым одеялом, я закинул руки за голову да призадумался. Правда, долго размышлять мне не пришлось – скрипнула дверь, и вошла девица в расшитой рубахе. На поставце горела всего одна свеча, так что разглядеть прелестницу было трудно. Но можно.

Хорошенькая. А грудь такая высокая, что можно сверху книгу положить – не упадет.

Девушка вынесла грязную посуду и вернулась с еще одной свечой. Накапав воска, она ее установила и спросила, дразняще выгибаясь:

– Чего еще желаешь, господине?

– Тебя, – ляпнул я.

Думал, она обидится – нет, девица улыбнулась, расстегнула свою понёву, спустила рубаху… Свет двух свечей облил оранжевым стройные ноги, крутые бедра и роскошную грудь.

Красавица изогнула свой стан, расплетая косу, и легла рядом.

Никакой напускной стыдливости я в ней не почувствовал – девица сразу прижалась ко мне, ее ладонь огладила мне живот, спустилась ниже… Задыхаясь, я стал ее лапать и тискать.