Вот и я выступил против матриархата. Никаких институтов!

И пошел учиться на кузнеца в техучилище.

Маманька, конечно, в слезы. «Тебя ж теперь, дурень, в армию заберут!» – причитала она. «Отслужу, как надо, и вернусь», – парировал я.

Так все и случилось. Отучился я, получил «корочки» кузнеца ручной ковки 3-го разряда, а следом и повестка пришла.

Наша четверка в военкомате собралась, и мы все, в одних труселях, ввалились в кабинет военкома. Так, мол, и так, войдите в положение, товарищ полковник, – учились вместе, хотим и служить в одной части!

А в кабинете еще один чин сидел, повыше званием. Красномордый, сердитый. Думаю – все, сейчас ка-ак рявкнет!

А он заулыбался и говорит: «Молодцы! Хвалю!»

И угодили мы все вчетвером на одну погранзаставу. Стерегли границу с Китаем. Шпионы не попадались, контрабандистов ловили в основном.

А погранцы – как десантники, всегда в боевой готовности. Иначе говоря, гоняли нас усиленно, по принципу – чем больше пота с вас сойдет, тем лучше наука побеждать усвоится.

В первый же месяц службы мне пришло письмо от маманьки. Помимо обязательного нытья и мощного сюсюканья она сообщала о большой неприятности – дед Антон пропал. Без вести, без следов.

А ты служи и думай – то ли студентка какая увела старого, то ли что посерьезнее случилось. С такими вот мыслями и бдел на границе, высматривая супостата.

После дембеля мы всей четверкой вернулись, устроились, кто куда. Колька в «манагеры» пошел, бумагами шуршал в офисе, Мишка в магазин бытовой техники устроился продавцом-консультантом, а Яшка свой бизнес завел – мастерскую открыл, чтобы мечи, ножи да топоры ковать.

Поначалу я думал, что зря он в долги залез, кредитами обвешался, а оказалось, что желающих заиметь клинок хватает.

Ручная работа, не какая-нибудь поделка фабричная. Короче говоря, устроился я к нему, генеральному директору фирмы «Амос», кузнецом.

Не стану злословить насчет Яшкиных регалий – дескать, начальство «ооошки» с персоналом на три с половиной ставки обязательно мнит себя гендиром. Ну, нравится ему, что на визитке пропечатана такая должность, и пускай. Чем бы великовозрастное дитя ни тешилось…

И пошла, поплелась, поползла моя жизнь. Из дома на работу, с работы домой. Сиживал с друзьями, погуливал с девушками.

Маманька уже тревожиться стала. Внуков-то нет!

Ничего, думаю, потерпишь. Будут тебе внуки. Со временем.

А время шло. Вот уже и двадцатый день рождения отпраздновал, и тридцатник разменял…

Яшка еще больше усох и почернел, жилистость обрел, юркость. Колька красавчиком стал, хоть в рекламе его снимай, а Мишка раздобрел, основательности набрал… Килограммов двадцать лишних.

Я один не изменился – каким был, таким и остался. Хмурым мачо. Плечи широкие, бедра узкие – фигура, как у треугольника. Красны девицы заглядываются на такого добра молодца, а самому молодцу иное невдомек – дальше-то что?

Что, так и жить с маманькой до пенсии? Кислород потреблять, не давать унитазу бездействовать? За аванс с получкой расписываться, в «финку» наезжать… И это все?

В начале зимы бабушка померла. Маманька, конечно, не поехала на похороны – как разругалась когда-то со свекровью, так и навек, – я вдвоем с Мишкой в Новгород явился.

Все сделал, как полагается. Мужики из ритуального агентства могилку вырыли, опустили гроб, закопали, памятник немудреный установили.

Поминки устроили скромные – кроме нас с Михой, соседка Вера Павловна пришла да двое худых аспирантов. В свое время дед их натаскивал, а бабушка подкармливала.

Борщ. Пюре с котлетой. Солянка. Салат. Морс. Водка.

Выпили трижды по стопочке, не чокаясь, закусили, посидели, поговорили и разошлись.

Ныне лето на исходе, я уже и забыл обо всем, как вдруг Вера Павловна звонит. Все, говорит, сроки вышли, пора в наследство вступать. Ну пора так пора.

Постучался в начальственный кабинет и заглядываю.

Генеральный директор важными делами занят был – мастерил бумажные самолетики и запускал их, не вставая с роскошного кожаного кресла.

– Яш! Мне в Новгород надо смотаться. Отгул дашь?

– Дашь, – согласился Амосов. – Хоть отгул, хоть отпуск. Все равно на ремонт закрываемся. Я тебе не говорил еще?

– Не-а.

– Надо, надо офис в цивильный вид привести, – вздохнул шеф. – Да и мастерскую оборудовать пора. А то зимой дует, а летом не продохнуть.

– Горячо поддерживаю и одобряю.

– А чего ты в Новгороде забыл? – вяло поинтересовался Яков. – На даче чего?

– Да не, картошку я еще на выходных выкопал, – отмахнулся я и сказал со значением: – В наследство вступаю!

– А-а! – протянул Амосов. – Вот оно что… Поздравляю. – Внезапно он оживился и предложил: – Слушай, а давай вместе сгоняем?

– Да ради бога! – согласился я. – Только сам поведешь – я на твоем автомате не привыкну никак.

– Собирайся тогда, я за тобой заеду.

– Лады!

Побегал я по кабинетам, оформил все, и Яша подъехал к самому бабушкиному дому – старинному четырехэтажному зданию из темного кирпича, чудом уцелевшему в войну. Я поднялся на знакомый этаж и позвонил в дверь Веры Павловны.

Старушка долго не открывала, но вот послышалось шарканье.

– Кто там? – спросил дребезжащий голос.

– Это я, теть Вер! Игорь!

– Ах, Игореша…

Дверь открылась, и щупленькая Вера Павловна выглянула на лестничную площадку.

– Здравия желаю, Вера Павловна! – гаркнул Амосов по-строевому.

– Здравствуйте, Яша, – церемонно ответила старушка. – А я тут приболела немного, сквозняки же кругом, не убережешься… Вот ключики, Игорек.

Сморщенная лапка, похожая на куриную, протянула мне брелок с парой ключей.

– Спасибо, теть Вер, – сказал я, плохо скрывая нетерпение. – Выздоравливайте!

– Ага, ага…

Я открыл дверь и вошел в квартиру номер пятьдесят. Я помнил тут все – и блестящую дверную ручку, и порез на дерматиновой обивке, и скрипучий паркет. А квартира помнила меня.

Стояла тишина, даже напольные часы в зале не отбивали секунды – кто бы за ними смотрел? Это только все бабушкины цветы Вера Павловна перетащила к себе, а механизм ей не было жалко.

Неожиданно я почувствовал разочарование. Квартира словно выдохлась, я не воспринимал тех привычных мне запахов, которые создавали ранее незримую ауру дома.

– Ну вот, – сказал Яша с удовлетворением, – теперь ты наконец сможешь купить себе отдельную квартиру. В Питере жилье подороже будет, но площадь тут – ого-го! Да и дачу продашь заодно, и гараж… Нет, денег хватит! Улучшишь жилищные условия.

– Пожалуй… – рассеянно протянул я.

Пройдя в дедов кабинет, я остановился. Все было, как прежде. «Дон Антонио» не позволял бабушке убирать здесь, сам наводил порядок. И тут я поежился – дверь в тайную комнату была закрыта, но вожделенный некогда ключ торчал в замке.

– А книг-то сколько… – пробормотал Яков. – А это что? Инка… Иконо…

– Инкунабула, – подсказал я.

– Дорогущая, наверно…

Не ответив, я повернул ключ в замке и толкнул дверь. За порогом было темно. Рука сама нашарила выключатель на стене, и яркий свет залил небольшое квадратное помещение.

Я обомлел. Не зря, ох, не зря я так рвался сюда в детстве.

Тайная комната была набита сокровищами!

Нет-нет, передо мной не сверкали золотые самородки, а из ларцов не вываливались груды бус, ожерелий и прочих колье, как в фильмах про графа Монте-Кристо.

Справа располагался стеллаж, сколоченный из досок, заваленный футлярами с папирусами; ножнами с кинжалами, кривыми и прямыми, одинаково разукрашенными каменьями; парой кожаных панцирей, наколенниками, налокотниками, наплечниками, поножами, кольчужными рукавицами…

Тут же лежала толстенная книжища, переплет которой застегивался хитроумными замочками, стояло несколько мраморных бюстов, изображавших кого-то из римских императоров, статуэтки-ушебти из египетских гробниц, кубки из полупрозрачного алебастра, целый сервиз тарелок китайского фарфора и настоящая коллекция шлемов – круглого с выкружками для глаз, который напяливали викинги, остроконечного – именно такой в мультике нахлобучивали на Илью Муромца или Добрыню Никитича, хотя додумались до них ромеи, то бишь византийцы. И бронзовый, с нащечниками, шлем легионера тут присутствовал, и рыцарский топхельм.