– Ты спросила, почему меня это волнует. В офисе, – он замолчал, и Гермиона качнула головой, давая себе время на то, чтобы кивнуть и вспомнить. – Дело в том, что я не знаю. Понятия не имею, почему меня всё это волнует. Я этого не хочу. И отдаю себе отчет, что это не те слова, которые мужчина должен говорить женщине, ожидая, что та их нормально воспримет или начнет прыгать от радости. Ну, или как-то так. Но я пытаюсь быть честным, Грейнджер, потому что знаю, сколько это для тебя значит. Честность. Так вот, честно говоря, я не знаю. Я никогда не хотел, чтобы ты мне понравилась, не хотел никоим образом переживать за тебя, и я без понятия, почему так произошло. Хотя знаю… У меня есть масса серьезных и куча мелких причин – и все они связаны с тем, что ты за человек…

Он издал звук, что-то среднее между вздохом и рычанием, снова откинул назад волосы, покачал головой, отчего челка опять упала на глаза. Гермионе он показался очаровательным, сексуальным и просто… всем. Всем, прямо вот здесь. Она скучала по нему. Так скучала, и сейчас, когда Малфой оказался перед ней, понимала, что тосковала еще сильнее, чем ей думалось. Ей не хватало даже таких моментов, когда она стояла перед ним и чувствовала себя неловко.

– Дело в том, что… Мне не всё равно. И, может быть, то, как ты куда-то попал, совсем неважно по сравнению с тем фактом, что ты туда всё же добрался. Я не… Я извинился за всё и знаю, что для тебя это значит немного, но я был искренен. Я всегда делал то, что, по моему мнению, надо было сделать, Грейнджер, и никогда не руководствовался никакими иными причинами. Я не хотел… чтобы всё повернулось так, как вышло.

– Малфой, я не помолвлена, – она выпалила это действительно быстро, – пока он не начал говорить снова.

Не то чтобы она не хотела услышать продолжение его речи, но Гермиона чувствовала себя ужасно. Он пытался быть честным, но думал, что она собирается замуж и… И Гермиона просто хотела прояснить этот момент до того, как всё зайдет дальше, потому что так было правильно, и именно так она жила.

Он взглянул на нее.

– Ох.

– Да, я просто… Газеты, они… они видят что-то и выдумывают всякое и… вот.

И вот. И вот, потому что сейчас у нее не хватало мозгов ни на что, кроме как на то, чтобы ловить каждое его слово. Потому что иногда ты делаешь паузу. Иногда ты знаешь, что происходит нечто по-настоящему важное, на что стоит обратить всё свое внимание.

Казалось, он не дышал несколько секунд, а затем кивнул.

– Это хорошо.

Действительно, действительно чертовски хорошо.

– Ты… ты все еще не сказал мне, почему ты здесь, – она немного задыхалась.

– Ты знаешь, почему, – иногда он называл ее тупицей, имея в виду именно то, что говорил, а временами требовал от ее мозгов невозможного.

Хотя она знала. По крайней мере у нее были на этот счет серьезные подозрения. Но Гермиона хотела это услышать. Хотела видеть, как он мнется, сбивается и заикается, потому что заслужила. Каждое слово и каждый жест.

– Скажи это, – он ведь знал, насколько плохой лгуньей она была, так что Гермиона даже не пыталась притвориться, что не понимает, о чем речь.

– Ты… понимаешь… воздух.

– Воздух.

Он кивнул, подходя ближе.

– Молекулы воздуха. Я думаю, когда ты со мной, они уравновешиваются. Потому что, Грейнджер, когда ты сошла с поезда, я ощутил себя не в своей тарелке. Почувствовал себя странно, неловко, всё было наперекосяк, и это твоя вина. Ты полностью виновата в моем состоянии. В том, что проникла мне под кожу. Я… Я долго думал. О том, как легко мог теперь без тебя обходиться, и как мне не нравилось даже то, что ты была рядом, не говоря уж о том, чтобы захотеть твоего возвращения. Думал, как я теперь буду счастлив, избавившись от тебя, и какой ты была раздражающей, и насколько мы с тобой разные. А затем понял, что я себе вру. При мысли о тебе и Краме… и я просто…

– Ты что? – прошептала она.

– Я думал. О нашем путешествии и обо всем, что произошло. И пытался понять, как ты умудрилась так сделать, но этого я тоже не знаю. Я очень многого не знаю, когда дело касается тебя.

И Гермиона прекрасно могла его понять – в отношении него она чувствовала то же самое.

– Но кое-что я осознал. Кое-что большое, просто огромное, что даже не приходило мне в голову, пока ты не сошла с поезда. Пока тебя не было рядом в течение нескольких дней, и мне не пришлось иметь дело с последствиями. Это как… это как равновесие, Грейнджер.

– Равновесие, – она помнила тот их разговор в хостеле о массе и воде, о безопасности и страхе.

О том, как он верил, что всё в мире нуждается в своей половине, чтобы сохранять баланс. Любовь и ненависть, добро и зло, лево и право, улыбка и хмурый взгляд. Абсолютно всё.

– Да. Ты приводишь в равновесие воздух. Ты… ты уравновешиваешь меня. И не… Я знаю, что ты жутко романтичная, Грейнджер, но я не собираюсь называть тебя своей родственной душой. И не говорю, что влюблен в тебя, или еще какую-нибудь подобную хрень. Я просто… Я просто говорю, что лучше, когда ты со мной рядом. Воздух. И моя голова. И я, и вся моя жизнь, ясно? Я не чувствую, что без тебя я в порядке. Я не потерян, не опустошен, так что прекрати так глупо улыбаться. Просто… не в порядке. Просто несбалансирован. И я более… Я злой человек. Во мне много злости и еще всяких плохих вещей, и я… я не лучший человек. Ты… ты такая положительная. И я… я нравлюсь себе больше, когда ты рядом.

Ее сердце молотом бухало в груди, и Гермиону лишь совсем чуть-чуть волновало, что этот орган может сломать внутри что-то важное и убить ее прямо сейчас. А ведь за ребрами стучало достаточно сильно, чтобы опасения были не беспочвенными.

Но ей было плевать на такую ерунду. Она даже не могла заставить себя отметить это, чтобы обдумать позже, – всё ее внимание целиком и полностью было сосредоточено на Малфое, его словах и движениях.

Она боялась, что может заплакать. И взорваться. И начать улыбаться как идиотка.

– Может быть, я думаю, что ты тоже немного меня уравновешиваешь, Малфой.

Его губы дрогнули, он кивнул, глядя на свои ладони.

– Так я могу теперь перестать быть сентиментальным?

– Это едва ли считается сентиментальностью.

– Ты должна знать меня достаточно хорошо.

Она знала.

Он выглядел таким нерешительным и сомневающимся, что Гермиона подумала было проверить его на Оборотное зелье. Ее Малфой всегда был уверен в себе, даже если для этого не было особого повода. И вот он стоял здесь и сейчас, растерявший перед ней всю свою невозмутимость. Перед Гермионой Грейнджер. Перед девушкой, которая никак не должна была быть той самой.

Он сделал шаг вперед, другой, всматриваясь в ее лицо в поисках одному ему ведомых признаков, и поднял свою руку на несколько сантиметров. Достаточно для того, чтобы коснуться кончиками пальцев ее костяшек.

– Я всё ещё зла на тебя, – кивнув, прошептала Гермиона.

– Это нормально.

– Но ты можешь меня поцеловать. Всего секундочку.

Его рот чуть приоткрылся, а взгляд скользнул по лицу к изгибу губ.

– Всего секундочку?

Он обхватил ее запястье большим и указательным пальцами и потянул на себя, сокращая расстояние. Ее тело врезалось в его, и Малфой положил ладонь на ее спину, прижимая крепче к себе. Гермиона выровняла дыхание в такт подъемам его груди.

– Да, – она даже на две трети не злилась так, как всего лишь пять минут назад, а значит, Гермиона уже не сердилась совершенно, но все равно произнесла именно это.

Просто чтобы Малфой знал, что не всё может сойти ему с рук. Чтобы знал, что ему еще придется кое-что исправлять. Вопрос пока не закрыт. Он не может просто появиться, поцеловать ее – неважно, насколько это было удивительно – промямлить самое жуткое признание в чувствах, которое она когда-либо слышала, и полагать, что теперь всё в порядке. Она давала ему шанс. Вот и всё. Просто один последний шанс.

Его рот мазнул по ее губам, вверх-вниз, его дыхание, теплое и долгожданное, опалило ее кожу. Он поцеловал ее, едва-едва, и чуть отстранился – так, что его губы почти касались ее.