– Ты чего-то хочешь, Грейнджер. Я думаю, это очевидно. Так чего же? Хммм? Чего ты хочешь? Пол или стена? Ты…
– Малфой, я хочу тебя, ясно? Хочу тебя, так что выбери что-нибудь и хватит уже об этом. Госп…
Похоже, этот ответ удовлетворил его больше, чем если бы Гермиона помогла определиться, и он снова поцеловал ее так, будто от этого зависела судьба мира. Она была так этим увлечена, что не заметила, как они двигались, пока ее спина не коснулась ткани. Малфой отстранился, встал на колени и, тяжело дыша, с жадностью разглядывал каждый сантиметр ее тела, словно потом собирался рисовать Гермиону по памяти. Она засмущалась, но то, с каким трепетом его руки заскользили по ее изгибам, удержало от того, чтобы прикрыться.
Он снял свои боксеры и снова обхватил Гермиону. Она же открыто изучала Малфоя, не задумываясь, что это может быть невежливо. Он наблюдал, как она рассматривает его, выписывая ладонями на ее животе такие же круги, которые сам рисовал на своей коже перед сном. Наклонился и поцеловал ее живот всего в нескольких сантиметрах выше того места, где бы ей отчаянно хотелось почувствовать его рот. Ее бедра приподнялись, дыхание сбилось, и он негромко рассмеялся.
Его губы двинулись выше, язык очертил углубление пупка, и когда Малфой поднял голову, чтобы взглянуть на Гермиону, та не смогла удержаться, потянулась и дотронулась до него.
– Я…Черт, я… Это… Грейнджер.
– Закрой рот, – она прикрыла веки, покачала головой, раздумывая о том, перейдет ли он к более активным действия, если она коснется себя сама.
– Мне нужно, чтобы ты была со мной честна.
Бушующие гормоны придали ей смелости, и пусть Гермиона и не могла смотреть ему в глаза, она сжала ладонью свою грудь. Малфой издал странный звук, то ли шумный выдох, то ли рычание, и схватил ее за руку.
– Грейнджер…
– В чем?
– Это нормально, если ты девственница, Грейнджер, но я… Я не уверен… Это же пол в какой-то… И я могу быть не таким внимательным. Я правда… Я просто даю тебе последнюю воз…
– Ну почему тебе так сложно поверить, что я не…
– Да потому что ты покраснела, как девственница, когда я спросил…
– Покраснела. Я так делаю. Я не девственница. Не то чтобы это было такое уж большое дело…
– Хорошо, – он сбросил ее ладонь и сам обхватил ее грудь.
– Я не понимаю, почему ты так…
– Потому что секс с девственницей требует особо…
– Господи, ты невыносим! Даже заниматься с тобой секс…
– Да? – судя по сердитому взгляду, эти слова ему не понравились, но когда он погрузил в нее два пальца, она чуть не всхлипнула.
Наконец-то, наконец-то, наконец-то. Даже его руки внутри ее тела вызывали фантастические эмоции, – желание на секунду сменилось удовлетворением, но потом накрыло новой волной. Она изогнулась, вбирая его в себя еще глубже, пока Малфой двигал ладонью. Закрыла глаза, откинула назад голову и простонала что-то, что ей самой показалось всего лишь шумом.
– Ты такая узкая, Грейнджер. Такая влажная для меня, – он шептал ей прямо в ухо, а она не имела ни малейшего понятия, когда Малфой успел так переместиться.
Желая быть ближе, подалась вверх и обхватила его талию ногами, притягивая. Но этого все еще было недостаточно. Мало.
– Невыносим, хммм? – он прикусил ее за мочку уха и потянул, неосознанно толкаясь бедрами в такт движению своей руки.
Гермиона обняла его за шею и распахнула глаза, ошеломленная накатывающими ощущениями: он смотрел прямо на нее, и в тот момент, когда она подняла веки, его пальцы выскользнули наружу. Она рвано выдохнула, с силой втянула в легкие воздух и разочарованно опустилась.
Затем коснулась его бедер, провела ладонями вверх, по спине и, добравшись до плеч, с силой нажала. Приподнялась за поцелуем, заставляя Малфоя сконцентрироваться на этом, и снова легла, увлекая за собой. Он перенес вес тела на другую руку и опустился, скользя по Гермионе кожа к коже.
Разорвав поцелуй, Малфой медленно выдохнул и замер. Глядя на Гермиону, направил себя в нее, и та захлебнулась воздухом. Вцепилась в его запястье, что застыло около ее виска, и напрягла мышцы ног. С трудом удержалась, чтобы не выгнуться, закидывая назад голову, и не начать просто двигаться, выпуская на волю все те чувства, что копились в ней и рвались наружу, – было тааааак хорошо. Но она хотела видеть Малфоя, его лицо, его реакцию, знать, каково ему рядом с ней. Не желала отводить от него глаз, не желала пропустить, как он задерживает дыхание, и как бьется на его виске вена, чью пульсацию до этого она видела лишь в приступах его злости.
Это было удивительно. Невероятно ощущать его в себе, чувствовать, как он растягивает, наполняет ее собой, пуская по всему телу волны удовольствия, эмоций, всего. И на мгновение Гермионе пришла в голову мысль, что она хотела бы оплести его и врасти в него навсегда, потому что так хорошо ей еще не было никогда. Она могла сохранить в себе эти переживания и перебирать их в памяти каждый раз, когда ей потребуется почувствовать эту наполненность, и Гермиона не понимала, как вообще она теперь может быть несчастлива. Ведь эта гармония, тепло, удовлетворение и все то, что она сейчас переживает, останутся с ней.
А потом все стало еще лучше.
– Господи, – она подавилась словами, и голова поплыла от захлестнувших эмоций.
Малфой издал сдавленный звук и будто бы задержал дыхание, которое все равно с силой выбилось из легких. Замер, вскинул бедра и с силой опустился. И это было просто здорово. Одна его рука упиралась в пол рядом с ее головой, и Гермиона пятками сжала его ягодицы, приподнимаясь навстречу толчку. Малфой распрямил локти и завис, внимательно смотря на нее и прислушиваясь к тем стонам, что она издавала. Гермиона же чутко ловила его звуки, двигаясь в унисон, ее юркий язычок лизнул его нижнюю губу. Малфой улыбнулся и ответил на поцелуй, врываясь в ее рот.
Ее руки гладили его везде, куда только могли дотянуться. Он ускорился, и вскоре вокруг не осталось ничего значимого, кроме этих движений в ее теле и во рту.
И это совсем не походило на проигрыш, – как вообще такое могло прийти ей в голову? Она не сдалась, она уступила. И то, что сейчас между ними происходило, было неизбежной необходимостью. Она понятия не имела, когда или как Малфой стал ей нужен, но всё оказалось именно так. Это не было чем-то критически важным, вопросом жизни или смерти, но было тем, о чем она никак не могла перестать думать, – и теперь у нее было очень хорошее оправдание.
Они оба уступили. Уступили потребности, которая каким-то образом вылилась в обоюдное желание. Возможно, дело в том, что они слишком много времени провели неразрывно вместе, или в том, что просто были мужчиной и женщиной, которые оказались достаточно честны друг с другом, или же всё случилось из-за того, что они, одинокие и измученные, очутились далеко от дома. Может быть, существовала еще некая причина, о которой Гермиона даже не хотела думать. Да какая разница, ведь всё, что имело сейчас значение, это реальность, которая была хороша. Гермиона давно не испытывала таких эмоций. И если это внутреннее ощущение правильности, близкое к идеальности, являлось ошибкой, пусть так и будет. Она обдумает это потом. Когда-нибудь, когда он даст ей повод для сожалений, она вспомнит обо всём, что толкнуло ее на эту глупость. Но сейчас… сейчас были только он и она, и толчки, и это было почти так же прекрасно, как и он сам.
Малфой наклонился слизнуть пот с ее плеча, ключиц, груди. Гермиона скользнула пальцами по его влажной шее, протяжно застонав, когда он резче подался вперед. Она хотела его сильнее, глубже, в самые кости, под кожу. Желала стать легкой, как воздушный шарик, тяжелой, словно неподъемный валун, цельной и полной, чтобы никогда больше не чувствовать пустоты.
– Назови меня Гермионой.
Он с шумом выпустил ее сосок и поднял голову, – чернота почти поглотила серую радужку глаз. Его потемневшая от пота челка прилипла к коже, и она убрала прядь волос с его лба, прочерчивая пальцем линию до самых губ. Он поймал языком подушечку, но Гермиона повела ладонью ниже, по горлу к груди, где обвела светлый сосок. Рукой он приподнял ее бедра, меняя угол проникновения, и горячее дыхание обожгло раковину ее уха.
