XVII

Из воспоминаний Дастина Томпсона

Поход на тонков прошел удачно. Воины вернулись с богатой добычей, большими табунами и множеством скальпов. Маленького Жеребенка чуть ли не боготворили. Дело в том, что поход затянулся, и у юноши появилась возможность совершить четыре величайших подвига. Тонкавы оказались сильнее, чем ожидалось. У костра воины рассказывали о том, как слаженно враги действовали в сражениях и как умело отбивались от нападений. Они, видимо, были готовы к набегам со стороны кайовов. В одном лишь рейде Жеребенок проделал то, о чем многие взрослые воины мечтали долгие годы. Он посчитал несколько "ку" на живых противниках, атаковал врага, прикрывая отступление соплеменников, которым отступать приходилось частенько, спас одного из воинов от перспективы быть сраженным копьем людоеда. Однако, по большей части, его восхваляли за то, что он, без чьей либо поддержки, лично атаковал предводителя вражеского отряда до начала боя. Этот поступок предполагал и несказанную отвагу, и неописуемое безумие. Этими качествами сын вождя гордого племени очень даже обладал. С того момента он стал катайсопан. Его почитали, как героя. На возраст больше никто не обращал внимания. Его приравнивали к таким воинам, как Сидящий Медведь! Думаю, болтуны не отваживались бы проводить такое сравнение в присутствии самого Сатанка, но в лагере Высокого Утеса этот дикарь никогда не появлялся.

Я прекрасно понимал, что меня теперь ждет. Вновь побои, унижения и издевательства. Я готовился мужественно преодолеть все испытания, которые только доведется мне пройти. Я понял: глупо было надеяться на то, что команчи попытаются забрать меня к себе. Они понимали, что за белого пленника их братья потребуют нехилый такой выкуп. Тратиться никто из Змеев не желал, особенно после удачного похода. Я на секунду вдруг задумался о собственной ценности. Мне казалось, что я многого стою, раз уж никто не храбрится меня выкупить. А потом до моей дурьей башки дошло, что никому я не нужен. У команчей было достаточно более толковых пленных.

Славное племя Змеев покинуло становище через два дня, после того, как миновало пиршество в честь великой победы. Они направились к Льяно. Все это время я пребывал в глубокой меланхолии. Пытался смириться с текущим положением дел, приноровиться. В общем, я делал все для того, чтобы не впадать в уныние, когда вновь придется вернуться к исполнению своих рабских обязанностей.

Быстрые Ноги с сожалением смотрел на меня, покидая лагерь. Он сказал мне, что Великий Дух будет благосклонен ко мне, если я мужественно выдержу предстоящие испытания. Его слова моего доверия в тот момент не вызывали. Я это, конечно, старался не показывать. Сказал что-то в духе "благодарю тебя, брат мой, думаю, все обойдется". Он крепко обнял меня, как родного брата. Мы были братьями по духу. Я, как и он, всегда, и особенно в те дни, грезил о свободной жизни. Он покинул меня, оставив лишь напутствия. Я не думал, что получу хоть какую-то поддержку с чьей-либо стороны, а потому его словам был очень рад. Приятным нравом обладал этот человек. Как же горестно теперь мне вспоминать о нем. Все мы допускаем ошибки, о которых впоследствии жалеем всю жизнь. Но об этом после...

Я очень быстро вновь превратился в тот кусок, допустим, грязи, который собой представлял перед отъездом военного отряда. Не хотелось бы снова вдаваться во все подробности тех ужасов. Скажу лишь, что с каждым днем смерть казалась предпочтительней такой "жизни". Смерть, в какой-то мере, стала моим приятелем. Я любил беседовать с ней вечерами, когда изможденным валился на оленью шкуру, когда-то подаренную мне Саймоном. В шкуре появились дыры. Я этого совсем не заметил. Порой всадник на бледном коне являлся мне в утренних видениях. Он манил меня к себе, частенько говорил о том, что за чертой жизни и смерти находиться прекрасный мир, где меня никогда не будут волновать проблемы этого мира, где я не буду испытывать тяжких страданий, и где никто не сделает меня своим рабом. Я отказывал. Каждый раз отказывал. Порой, когда хозяева были ко мне особенно жестоки, я клялся, что как только вновь встречусь с вестником смерти, соглашусь на его милосердное приглашение и прекращу свои страдания острием кинжала, что он всякий раз протягивал мне. Но все никак не решался. Считал себя трусом, слабаком. А потом убеждал себя, что поступаю правильно.

Тяжело вспоминать мне те дни. Во многом, должно быть, потому, что я плохо помню те события. Хотя существует и другая причина. Мне попросту придется повторяться. Постоянные взбучки, издевательства, плевки и язвительные замечания в мою сторону - вот, пожалуй, все, что следует отметить. Отчетливо помню тот момент, когда я едва не напал на старуху, колотившую меня дубинкой по спине и бокам. Я был готов выломать ей руки и вырвать глаза! Дикари сформировали мой характер на многие годы вперед. Лишь по прошествии этих лет удалось мне изменить в себе сей демонический норов. Основными же качествами же этого характера стали ненависть и злоба. Поразительно, какие дьявольские деяния может сотворить человек, в сердце которого живет такое зло! Если я думал, что никогда не опущусь до уровня этого сатанинского отродья, то очень сильно ошибался.

Высокий Утес покинул Педерналес через несколько дней после ухода Зимней Вороны. По пути вождя посетила тревога. Разведчики, посланные им вперед для осмотра местности, долгое время не появлялись. Обычно-то они в кратчайшие сроки оповещали его обо всем, что творится в округе. Через каких-нибудь полчаса изуродованные трупы лазутчиков были обнаружены. Все - оскальпированы. Многим недоставало пальцев на руках. Один из погибших лежал обезглавленным.

-Это тело Крапчатого Коня, - сообщил Маленький Жеребенок отцу. Тот понимающе кивнул.

Я догадался, что убитый, видать, насолил кому-то из вражьего племени, и его настигла рука мстителя. Выследить и убить разведчиков так, чтобы этого не заметил вождь, - настоящее оскорбление этого самого вождя и прямой вызов. Я помню, что в те времена дикарь, ищущий мести или желающий вызвать кого-либо на честную схватку, обычно оставлял какой-то знак. Что-то вроде трех щепок, связанных вместе красной лентой, раскрашенного по-особому наконечника стрелы или еще чего-то эдакого. Однако ничего подобного не нашлось. Выходит, все это время за нами наблюдали и ждали удобного момента для нежданного нападения. И теперь этот момент настал.

Более сорока воинов тонкава внезапно выскочили из пучины обильно росших здесь деревьев и кустарников. Кайова приготовились к обороне, велев женщинам и детям спасаться бегством. Пленникам тоже нечего было делать на поле боя. Мы бежали к ближайшему лесу. Не скажу, что он мог по достоинству называться лесом, но какое-никакое укрытие предоставить был способен.

Сил у меня почти не осталось. Бежал, не разбирая дороги. Оказывать помощь мне никто не собирался. Тогда я вновь подумал о том, чтобы сбежать. Но мысли о побеге покинули меня, как только я вспомнил о том, что бывает с рабами, желающими жить свободно. Воспользоваться сложившимся положением я не мог. У меня не хватило бы сил скрыться от жестоких преследователей и добраться до населенного цивилизованными людьми пункта. Поэтому я следовал за женщинами и детьми.

До нашего слуха доносилось множество воинственных криков, звуки ударов томагавков, хруст ломающихся копей и дубинок, ружейные выстрелы. Не вспомню точно, сколько продолжалось сражение. Сложно понять логику тонкавов. Их было, по меньшей мере, раза в три меньше, чем кайова. Быть может, предводитель этих каннибалов желал попросту отомстить Высокому Утесу за чью-то смерть, как уже сделал это с Крапчатым Конем. Не знаю, тяжко разбираться во всей этой кровной мести. У дикарей эта самая месть - обычное... Нет, почетное дело. Ради нее многие славные вожди готовы были жертвовать жизнями своих людей.

Короче говоря, тонков погнали в шею. Они потерпели сокрушительное поражение. Через несколько минут к месту, где мы укрывались от возможной опасности, прискакал вождь и, воздев к небу руку с зажатым в ней скальпом, надменно произнес: