– Знаешь, Гир. А ведь я с ней виделся. Виделся, когда на ней появились первые отметины. Даже касался ее. – Гирид морщится и отстраняется назад. – Но смотри, на мне ничего. Не надо делать такой вид. Он плакала, она хотела избавиться от этого. И видел, как ей помогли?

– Так ведь она совсем разум потеряла. Озверела, зубы скалила.

– Твою мать! – бьет кулаком в стол Гремори. – А ты не разозлишься, если завтра тебе будут плевать в рожу все те, кто раньше жал руку? А? Будут кидать камни, бить палками, а потом выволокут твою жирную тушу и под торжественные возгласы, благочестивых идиотов прикончат тебя. Заколют, как свинью! Будешь ли ты улыбаться и кричать, мол, да, по заслугам мне, твари черной, демону проклятому?! – Он резко замолкает, видя рассеянный взгляд Гирида, и залпом осушает полный стакан.

– Ну что ты сразу так.

– А как еще? А если это коснется твоей жены, ты не думал об этом? Или ты по-прежнему веришь в то, что тебя и твоих близких это не коснется?

– Ты же сам знаешь, – внезапно Гир заговорил серьезным тоном. – Знаешь, что ничего против этого сделать нельзя. Ведь народ боится себя же. Ты говоришь, что это неправильно, а какого тогда хрена, ты сидишь здесь и пьешь, как последняя скотина? Почему не действуешь?

– Потому что я предвижу тщетность этих действий. Что я могу? Повернуть «серых» против «летунов»? Они не пойдут за мной. Сила на стороне летающих, а у нас только пьяницы с вилами и мотыгами. Пообещать что-то? Тоже не могу. Это сравнимо с враньем.

– Твоя правда. «Серые» – мясо. А если верить истории, мясом и были в войне с шиагаррами.

Зарница молнии на мгновение превращает реальность в белый лист, после чего небо сотрясается от грома.

– Ух! Разыгралась погодка ведь. Слушай, а может, тебе это, к тем податься, что за воротами живут? Отшельники! Я их видел как-то раз: крылатые, сволочи, здоровые, и не скажешь, что побираются по лесам и болотам. Говорят, уходили еще «серыми», а теперь – крылатые!

– А ты их знаешь? Кого-нибудь из них? – Гремори ощущает, как много сил он прикладывает, чтобы язык не заплетался от выпитого.

– Не-а, никто их и не знает, – шумно вздыхает Гир. – Но они периодически приходят, тьфу!.. То бишь прилетают, что-то выменивают, чем-то торгуют. Ха! Мало им, значит, лесных орешков! Я бы и сам ушел отсюда к чертовой матери, только это, жена у меня…

Гремори слышит ту пьяную заносчивость, которая всегда означает только одно. Начало пустой пьяной болтовни. Он улыбается себе, и решает, что можно и отвлечься, перебрасывая друг другу бессмысленные фразы. Собственно, а для чего еще придумали самогон?

***

Утро вонзается в голову и сразу же взрывается тошнотой и головной болью. Гремори встает с постели, чтобы смочить ссохшуюся глотку, медленно шагает по деревянному полу, скрип которого скребет по нервам щербатыми когтями. Через мгновение он слышит булькающий звук на кухне: Гир, похоже уснул под утро прямо за столом; а теперь свисает по пояс из окна, вытряхивая из желудка все, что попало в него ранее.

Гремори набирает воду из ведра, и первый стакан выливает себе на голову. Вторым полощет рот, оживляя язык.

– Водички? – спрашивает он, обращаясь к заднице Гира в оконном проеме.

– Вы очень любезны, – натужно отвечает тот. – Пожалуй. Не… не откажусь.

Судя по звуку, его рвет снова. После чего, стеная и пуская ветры, Гир вползает обратно с той грацией, что свойственна хромой кобыле, которая сдает задом.

– Прошу прощения, любезно, но такова, как говорится, реалия, мать ее так.

Гремори наблюдает, как его друг выпивает предложенный стакан воды. Зачерпывает еще. Снова. А с улицы дует прохладный ветер, который остужает боль в голове.

– Пожалуй я это, пойду, – Гирид шумно икает. – А то жена волнуется, наверное. Всего вам доброго.

Он снова икает, а затем уходит покачиваясь.

Значит, отшельники, думает Гремори, смотря в окно. Крылатые отшельники, понимающие, что бороться бесполезно, поэтому лучшим решением для них явилось бегство? Бросить гниль догнивать дальше? Что-то не вяжется здесь. Внезапно перед глазами вновь возникает Гирид, но уже с лопатой в руках. Гремори вопросительно смотрит на него, а тот отвечает на немой вопрос:

– Я же благочестивый хегальдин! – Гирид выкапывает неглубокую ямку и сгребает в нее выблеванное; забрасывает землей, а затем театрально улыбается, показывая большой палец. – Благочестивый!

Гремори еще сидит какое-то время, откусывая от яблока. Ветер подхватывает роняемую небом морось, гоняет ее вдоль улиц, как мошку; брызгает в открытые окна. Повсюду огромные лужи и грязь. Видно, как дощатые тропки шатаются под ногами проходящих мимо «серых». Проглотив последний кусок, Гремори резко встает, но сразу же хватается за голову, забыв о последствиях прошлой попойки. Тише, говорит он себе, тише. Медленно и аккуратно. Вот так. Хорошо.

Гремори выходит из дома и направляется к воротам. Отшельники, думает он, отшельники. Крылатые, свободные, счастливые. Прямо какое-то подполье. Непросто же так они приходят в Эрриал-Тея. Непросто. И, похоже, нечасто. Надеюсь, попасть к ним возможно.

Он встряхивает крылья, выходя за стены, где поселения «серых» разрастаются все гуще, где новые поля и новые фермы. Немного отдалившись от основного тракта, Гремори усаживается под коренастый дуб, подпирает ствол своей спиной и ждет.

Это потребует какого-то времени, говорит он себе. Может, день, а может, и два… месяца. Нужно надеется. Нет! Нужно не надеется, нужно просто ждать. К черту надежды, к черту веру! Необходимо заполнить мозг предстоящими действиями. Рациональными. И сейчас это?.. Ожидание. Гремори, удобно расположившись между корнями, накрывает плечи крыльями. Земля здесь сухая, а ствол за спиной теплый.

По дороге проезжают несколько телег, груженные мешками. Периодически бегают дети. У самих ворот стоят двое солдат, опирающихся на копья.

Гремори вздрагивает, потирает лицо. Вот ведь, думает про себя, вот так и просплю. Просплю своих отшельников. Он меняет позу на более неудобную, чтобы не задремать снова. И вновь ощущает тяжесть в веках, ощущает, что мышцы могут расслабиться в любой позе. Надо встать. Немного размяться, разогнать кровь. Гремори вскакивает и начинает ходить кругами. Хорошо, что место довольно отдаленное, отмечает он про себя, и не просматривается с позиций патрулей. Слишком густые ветви у этого дуба; а местные хегальдины страшны.

Шаг за шагом, круг за кругом, пока не надоедает настолько, что Гремори начинает вести счет каждому шагу. Каждому кругу. А если попросить кого-нибудь из местных «серых» сообщить о приходе? Но это означает, что придется вновь полагаться на надежду. Ну уж нет. Только не теперь.

Вокруг дуба уже образуется натоптанная тропинка; только изредка Гремори останавливается, чтобы нарисовать очередного человечка с крыльями или геометрическую фигуру; или домик.

– М-да…

Морось прекращается, а ветер усиливается; серое небо лишь меняет оттенки от светлых к более темным. День подходит к концу и Гремори, стуча зубами, возвращается домой.

Он подсчитывает те деньги, что остались с прошлых месяцев работы – немного, но какое-то время продержаться можно. И даже если отшельников, не дождусь, то уйду сам, решает Гремори. К черту такую жизнь, к черту такой порядок. Легче принять законы природы, чем подчиняться воле избалованных идиотов.

На следующий день он берет с собой одну из книг, что достались ему от бабушки; теплее одевается, смотря на пасмурное небо за окном.

Под дубом по-прежнему виднеется натоптанную ранее дорожку. Гремори поудобнее устраивается у ствола и позволяет словам со страниц беспрепятственно врываться в сознание яркими образами. Где существует добро, существует четкая грань между ним и злом. Наверное, так делается специально, чтобы годы спустя, ребенок сломался, осознав, что все прочитанное ранее, все является лишь сказками, что ласкали слух, все это бред. Красивые бред, которым хочется обмануть себя, размышляет Гремори, наблюдая краем глаза за трактом. Вот так растешь, веришь, а потом врезаешься в стену, и остаешься «серым» навсегда. Пернатым посмешищем.