Генерал сам инструктировал командира взвода пешей разведки в одном из своих полков. Дело, о котором шла речь, было чрезвычайно важное, и для выполнения его требовались особенно смелые и решительные люди. Комдив долго думал, кому поручить это задание, и остановил свой выбор на лейтенанте Чернове. Приехав в полк, генерал заявил его командиру, подполковнику Шатову:

- Заберу я у тебя Чернова. Хватит ему взводным быть, пусть растет дальше. Вот он мне еще одно дельце сделает, и заберу. У тебя Нурбаев хорош будет. Парень, как говорится…- Генерал потряс кулаком в воздухе.- В полковой разведке вполне справится.

Подполковник Шатов, соглашаясь, что Нурбаев со взводом справится, про себя подумал, что Чернов неплохо мог бы продолжать службу и в своем полку - замечательный был бы помощник начальнику штаба. Однако спорить с комдивом не приходилось, и Шатов промолчал.

Сейчас все трое - генерал, подполковник и лейтенант Чернов - сидели в одном из домиков польского села, недавно освобожденного от немцев. По селу методически била вражеская артиллерия. Местные жители еще отсиживались в погребах, овощных ямах и щелях, прислушиваясь к тяжелому грохоту разрывов, гремевших через каждые три минуты с чисто немецкой пунктуальностью. В домике, кроме генерала и двух офицеров, никого не было.

Объяснив Чернову задачу, генерал сказал:

- Результат поиска должен быть у меня через сорок восемь часов. В течение этих двух суток боев на нашем участке не будет. По крайней мере, мы не начнем. За немцев не ручаюсь, но думаю, что первыми они не полезут. Немцы измотаны и копят силы. Людей с собой бери самых надежных, но немного. Только, смотри, выполняй основную задачу, разные фортели и выкрутасы не выкидывай. В прошлый раз ты мне притащил немецкого комбата. Это-то хорошо. Но за каким бесом тебе понадобилось тащить его любовницу?

Генерал пристально взглянул на разведчика. Чернов встал. Он был высокого роста и очень молод, не более двадцати пяти-двадцати шести лет. На загорелом лице его перекрещивались два шрама. Но шрамы не безобразили лица, только делали его суровым, а в бою, вероятно, страшным. Сухой, хрящеватый нос и тяжелый, упрямо выдвинувшийся вперед подбородок говорили о гордом и энергичном характере лейтенанта.

Чернов стоял вытянувшись, и его спокойные внимательные глаза выдержали прямой, испытующий взгляд генерала. Разве только в самой глубине их сверкнул на секунду озорной блеск и сразу же потух. Но генерал заметил это и, вдруг рассмеявшись, махнул рукой.

- Ну, чего вскочил? Садись. Ты вот своим солдатам в свободное время стихи читаешь. Так ты смотри, не особенно там напирай на это… как его…- и неожиданно генерал с выражением проскандировал: - «Безумству храбрых поем мы славу! Безумство храбрых-вот мудрость жизни!» Храбрость-то - дело хорошее и нужное,- продолжал он, - а вот безумство оставь только для стихов. Ясно? Сиди, сиди. Ну, что ты смеешься?

- Вспомнил, товарищ гвардии генерал-майор, как вы нам тоже один раз стихи читали,- лукаво улыбаясь, ответил Чернов.- Это когда нас на Донце немцы отрезали. Вы тогда нашим полком командовали. Помните: «Смерть в горячей схватке ярче и моложе жалкого бессилья дряхлых стариков».

- Вот тоже вспомнил,- с притворно сердитым видом сказал генерал.- Это когда было?.. Из окружения выходили, а патронов по одному на брата. Штыками пробивались. Тут, дорогой, не такое начнешь читать. Ну, да что там. Тебя разве убедишь! Сведения через сорок восемь часов должны быть у меня, а действовать - твое дело. Только… Ой, смотри, гвардеец… Не посчитаюсь с тем, что ты со мной еще простым солдатом воевать начал. Не посмотрю, что я тебя три года назад сам рекомендовал в партию. Будь храбр, но не безумствуй. Понятно?..

- Понятно, товарищ гвардии генерал-майор. Быть храбрым, но не безумствовать!

- Ну, бывай здоров, лейтенант Чернов. Иди.

Чернов круто повернулся и вышел из хаты.

Озорные огоньки снова блестели в глубине его глаз, но теперь, не встречая строгого генеральского взгляда, они уже не гасли.

Пройдя двор, Чернов через низенькую плетневую калитку вышел в небольшой, густо заросший вишняком садик и стал спускаться по тропинке к речке.

- Эй, лейтенант! Куда торопишься? Зачем друзей забываешь? А еще земляк! - раздался веселый окрик. В звонком голосе ясно звучал мягкий восточный акцент. Командир роты автоматчиков капитан Розиков сидел на лужайке в тени густого кустарника. Рядом с ним расположились и его командиры взводов - лейтенанты Мальцев и Ляпин и старший сержант Гопоненко. Перед ними на траве стоял большой поднос с целой горой спелых вишен.

- Заходи, друг, заходи. Кушать будем. Сейчас Зина придет,- кричал Розиков Чернову.- Она уже тут с польскими девушками дружбу завела,- меду продать обещали. Сам знаешь, вишня с медом - кушанье, которым наш мусульманский аллах в раю собирался кормить правоверных. На каждого святошу по пять гектаров вишневого сада и под каждым кустом полный казан меда стоять будет. Так и в коране написано. Ей-богу, не вру. Сам читал. Садись, земляк!

Собственно говоря, тридцатипятилетний ферганский узбек, капитан Розыков Ильяс, превращенный в Илью Розикова вначале полковыми писарями, а потом и всеми солдатами и офицерами полка, мог только с большой натяжкой считаться земляком донского казака Чернова. Всего за несколько лет до войны красноармеец-кавалерист Чернов приехал отбывать срочную службу на одну из среднеазиатских пограничных застав и… с тех пор навсегда полюбил Узбекистан. Но встретились Розиков с Черновым только здесь, на войне, и подружились быстро и крепко - по-фронтовому. Будучи на десять лет старше Чернова, капитан

Розиков в первые же дни знакомства безапелляционно заявил:

- Ты совсем как мой младший брат. Он, как и ты, на молодого петуха походит. Горячий и дурной. Зачем на каждое дело сам ходишь? Ты офицер. Твое дело - командовать умело, а ты сам погибнешь - и люди погибнут без тебя.

Впрочем, благоразумная осторожность далеко не всегда руководила капитаном, и обычно Чернов, выслушав очередную нотацию Розикова, насмешливо спрашивал:

- А за что тебе, Ильяс, позавчера командир полка голову намылил? Опять впереди своих автоматчиков в село забрался? Ох, не сносить тебе головы! Пропадешь ни за грош. И сделает какой-нибудь фашист из твоей «правоверной» башки обычную пиалу. Хотя фашисты, наверное, по глупости и не догадаются, какая бы хорошая пиала из нее вышла.

Капитан смущенно крутил головой:

- Вот совсем, как мой младший брат, как есть молодой петух. Не понимает мудрого слова.- И, внезапно делая страшные глаза, кричал на Чернова: - Ну, что ты пристал, ей-богу? Я с первого дня воюю. С самого Перемышля. А ты когда пришёл? В сорок втором? Так слушай, когда старший говорит. Я скоро седой стану. Знаешь, как наш народ говорит? «Что знает седой человек, того никто другой не знает». Понял? Вот и слушай, когда тебе старшие говорят.

Но эти споры не омрачали их настоящей фронтовой дружбы.

Сейчас Чернов, взглянув с сожалением на вишни и пожав руки Розикову и его сотрапезникам, отказался от угощения.

- Некогда, Ильяс, спешу. Дел много.

- Э, мой дорогой! Всех дел не переделаешь.

Все равно кому-нибудь после нас доделывать придется. Смотри, вот и Зина с медом пришла. Садись, кушать будем.

К друзьям подошла невысокая тоненькая девушка, одетая в красноармейскую форму.

- Смотри, Зина,- продолжал Розиков,- лейтенант не хочет даже твоего меда кушать.

- Что я могу сделать, товарищ гвардии капитан,-с улыбкой ответила девушка,-если даже вы, старший по званию, и то его удержать не можете.