Она вспыхнула, а кардинал с участием произнес:

— Дитя мое, я уверен, ты выполняешь свою обязанность.

— О… да.

— Это важно, чтобы у тебя был ребенок. Франциск ведь знает об этом? И ты знаешь?

— Да, мы знаем.

— Я надеялся, дофин достаточно возмужал. Моя бедная Мария, я просил бы Бога…

Мария ждала продолжения фразы, но он лишь глубоко вздохнул.

Он продолжил после паузы:

— Однажды ты осознаешь, сколь сильно я люблю тебя. Должен быть ребенок, Мария, обязательно должен быть ребенок. Если бы Франциск умер, не оставив детей, ты знаешь, что бы было с тобой?

— Нет, мне не известно.

— Дорогая моя, постарайся не забыть о своей обязанности. Это дело касается не только тебя, но всего нашего дома. Вся семья надеется на тебя. О моя Мария, я понимаю, то, что должно нести удовольствие, приносит тебе боль. Я читаю твои мысли, и ты ничего не можешь утаить от меня. Я вижу все в твоих глазах: робкое обращение… неумелый любовник. Ты могла бы радоваться с кем-то, достойным тебя. Ты могла бы наслаждаться своей молодостью, я вижу Женщину в этих нежных глазах. Каким счастьем было бы для кого-то стать твоим любовником. Но, Мария, должен быть ребенок, как угодно, но должен быть.

Марию трясло. Она была в ужасе от смысла, угадывающегося в его словах и от осознания, что мир вокруг совсем не такой, каким казался на первый взгляд.

* * *

Генрих де Монморанси танцевал с нею в величественной паванне.

Он пожаловался:

— Моя возможность говорить с вами столь мала.

Она подумала, что он хорош собой и полон изящества. Теперь она понимала, что означали его жгучие взгляды. Она испугалась, что не придала этому значения раньше. Ей было ясно, Генриха де Монморанси не остановило то, что она — жена дофина.

— Я должен выговориться, — сказал он. — Я люблю вас по-прежнему.

Он был дерзок; он происходил из дерзкой семьи.

— Будьте осторожны, монсеньер де Монморанси, — сказала она. — За вами сейчас наблюдает множество ваших врагов.

— Милая леди, это вам необходимо быть осторожной, у вас врагов больше, чем я когда-либо мог иметь.

— Врагов?.. У меня?!

— При Дворе Франции вас многие любят. Я имею в виду вас как женщину. Но некоторые глубоко ненавидят как жену дофина Франции.

— Мне неизвестны такие люди.

— Королева Англии ненавидит вас. Она никогда не простит вас. У меня есть кое-какие новости из Англии.

— Что плохого я ей сделала?

— То, что вас заставили сделать. Вы усомнились в ее правах. Вы уверены в ее безродности и называете себя королевой Англии. Другие тоже вели себя так, но вы та, кому такое не прощается.

Мария вскинула голову.

— Она далеко отсюда и не может причинить мне вреда. Ах, монсеньер де Монморанси, какое мне дело до женщины, называющей себя королевой Англии? Я умоляю вас, поговорим о чем-нибудь еще.

— Ваше желание — для меня приказ. Я скажу вам, что с каждым днем вы становитесь все прекраснее и когда я вижу вас, то любовь к вам полностью охватывает меня.

— Я вовсе не имела в виду, что вы смените тему на подобную этой, — сказала Мария так, словно и не думала запрещать. Какой вред мог быть в таких славных комплиментах этого милого молодого человека?

* * *

В течение последующих недель Мария отказалась от неприятных мыслей. Было так восхитительно быть женой дофина и ощущать свое возросшее могущество. Она избавилась от мадам де Паруа, а Екатерина даже не попыталась вернуть ее. Екатерина теперь обращалась к ней с величайшим уважением, осознавая ее положение в обществе, но Мария не питала от этого к ней большей симпатии.

У Марии был теперь собственный Двор — она и Франциск были в кругу своих друзей подобно королеве и королю. Она и Франциск редко оставляли друг друга — он зависел от нее более, чем когда-либо. Кардинал и граф де Гиз часто бывали с ними. Ее дяди попросили о разрешении бывать в их обществе, ведь Франциск приходился им племянником, как они объяснили. Франциск боготворил графа, но не мог пересилить ужас перед кардиналом.

Когда молодая пара держалась вместе, Мария всегда замечала, как непринужденно чувствовал себя дофин. Однако, когда его рядом не было, она испытывала некоторое облегчение. Она любила Франциска, но, бывая без него, не ощущала себя несчастной. Тогда она с вниманием выслушивала лившиеся рекой комплименты или с упоением танцевала и смеялась, возможно, веселее, чем кто-либо другой. Увы, будучи без дофина, она становилась более чем когда-либо обворожительной. Наблюдавший за нею кардинал знал: однажды один славный искатель приключений откроет истинную Марию; он сможет найти страстную женщину, скрытую в королеве.

Что это могло значить для Марии? Счастье на всю жизнь? Это вряд ли, она — королева. Трагедия на всю жизнь, возможно.

Кардинал с восхищением наблюдал за нею. Он чувствовал, что сделал ее великолепным произведением искусства. Игра политиков должна вестись с осторожностью, а главный интерес кардинала — власть, которая придет к нему через успех его дома.

Гизы пристально наблюдали за всем происходящим. Брак Марии с дофином был их триумфом, но теперь король и Диана демонстрировали недовольство заносчивостью Гизов, которое совсем не уменьшилось с момента свадьбы.

Король лелеял надежду о мире с Испанией, а граф де Гиз был против этого мира. Между ними были долгие ожесточенные споры, и король напоминал Франсуа де Гизу, что брак его племянницы с дофином не означает, что граф правит Францией.

Генрих был в гневе. Диана была права, отметив однажды, что Гизы становятся невыносимы. Все происходило как раз в то время, когда во Францию вернулся констебль де Монморанси, радевший за равновесие во власти. Мир означал бы возвращение томящихся в тюрьмах, а среди них и Монморанси; вот почему влияние де Гизов могло бы быть уменьшено. Граф, столь сведущий в вопросах войны, был менее полезен в мирных делах. Поэтому де Монморанси решился на договор в Като-Камбрези^[32] с испанским королем Филиппом.

Граф был в бешенстве:

— По этому договору легким росчерком пера отдаются все итальянские завоевания за тридцать лет. Ваше Величество, мы откажемся от Бреста, Бюже, Савойи… Пьемонта… от всего этого и других городов? Мы отдадим Валенсию Испании, Корсику Генуе, Монтеферрато…

— Не нужно продолжать, — холодно произнес король. — Нам нужен мир. Мы обязаны быть в мире. Тебе хотелось бы, чтобы мы изнуряли себя войной. Ты печешься не о благе Франции, а о славе де Гизов Лотарингских.

— Гизы Лотарингские есть Франция, Ваше Величество, — с вызовом произнес граф. — Позор Франции — наш позор.

Король резко отвернулся. Как все-таки вовремя возвратился ко Двору констебль де Монморанси — надежный союзник короля и старый враг Гизов.

Была и иная польза для Франции от этого договора. Когда бумаги будут подписаны, король Испании Филипп и французский король Генрих смогут вместе противостоять еретикам. Две страны смогут объединиться; а в таком случае, как это неизменно бывает, вершатся и королевские браки.

* * *

Не найдется никого в той громадной толпе, набившейся в день поминовения Святого Антония рядом с Ле Турне, где была сделана арена для турнира, кто смог бы забыть тот июньский день. По чистой случайности, этот день изменил жизнь многих людей и судьбу страны.

Была там бледнолицая принцесса Елизавета — шестнадцатилетняя молодая жена, ни разу не видевшая своего супруга, с которым была обручена согласно договору несколькими днями ранее. Великий Филипп, как ей сказали, сам не приезжает за своими женами — он посылает за ними. Вот поэтому граф Альба занимался этим.

Сестра короля, принцесса Маргарита, была среди присутствующих. Ей суждено было обвенчаться с графом Савойским — этот брак был также связан с договором в Като-Камбрези. Граф Савойский, облаченный в красный атласный камзол, малиновые туфли и плащ черного с золотом бархата, тоже был здесь в этот судьбоносный день, ведь турнир был устроен в его честь.