– Этот кубок твой, – заговорил Белламус поанакимски, – …если вдруг захочешь.

Женщина не пошевелилась.

– Должно быть, мы заняли твой дом, – продолжил Белламус. – Мои искренние извинения! Очень скоро мы уйдем, но к тому времени проведем приятную беседу, и ты будешь вольна остаться.

– О чем мы будем говорить? – спросила женщина.

– О вас, – ответил Белламус, ласково улыбнувшись. – Прости меня за столь личную тему, но там, на юге, я обладаю редким ремеслом – знаниями о твоем народе. И от меня, наверное, не было бы никакого проку, если бы я эти знания регулярно не пополнял. Если я не буду этого делать постоянно, то быстро потеряю преимущество. Другие увидят в этих знаниях ценность и попытаются меня превзойти. Поэтому я всегда должен оставаться лучшим экспертом в своей области. По крайней мере, относительно других… Поэтому я был бы рад, если бы ты помогла мне с некоторыми словами. – Белламус взял свободной рукой пергамент со стола и посмотрел в него. – Кип-сан-га… Я правильно говорю? – Он пододвинулся к женщине поближе. – Кипсанга?

– Кипсэнга, – поправила Адрас.

– Кипсэнга. Что это значит?

Некоторое время Адрас смотрела на Белламуса, не отвечая.

– Самый лучший друг.

– Объясни мне, – попросил Белламус, глотнув еще вина.

Адрас снова замолчала, затем взяла кубок. Она понюхала вино, глянула на Белламуса (делавшего вид, что внимательно изучает список слов) и сделала глоток.

– Кипсэнга – это друг, которого вы уважаете и с которым особенно хорошо ладите. – Она прекратила говорить, но увидев на лице Белламуса искреннее любопытство, улыбнулась и продолжила: – Может, у вас с ним очень похожее чувство юмора, или вам приятно проводить с ним время. Но вы также уважаете его за характер.

– А есть еще другие виды друзей, кроме кипсэнга? – спросил Белламус. – Может быть, коллеги?

– Есть три типа друзей, – ответила Адрас. – Кипсэнга соединяет два важнейших элемента дружбы. Анга – это когда есть только один: в том случае, если с кем-то хорошо ладишь, но не восхищаешься им, как личностью.

– Ты можешь привести пример?

Адрас пожала плечами:

– Может, он доброжелателен к вам, но не проявляет доброты к другим. Или с ним интересно общаться, но иногда он пытается вами манипулировать. Или… – она глубоко задумалась, – он ленив и трусоват, и не хочет исправлять свои недостатки…

Белламус стал быстро записывать. Заметив, с каким любопытством Адрас смотрит на его занятие, он поднял бумагу повыше и показал ей.

– Пишу, – пояснил он. – Мы используем это, чтобы хранить слова. Думаю, память сатрианцев значительно уступает вашей, но бумага помогает нам помнить все точно. Та память, что в голове, часто искажает действительность. Пожалуйста, продолжай.

– Третий тип противоположен анга. Мы называем его бадарра: это когда вы испытываете к кому-то огромное уважение или даже привязанность, но общаться у вас не получается. Например, он добрый и щедрый, но у него тяжелый характер. Или он имеет отличное от вашего мнение, но восхищает вас как человек, отстаивающий свою позицию. Или, может, просто тот, с кем у вас уже нет общих тем для разговоров, но осталось взаимное уважение.

– Это восхитительно! – пробормотал Белламус, не переставая писать. – Люди вашего народа удивительно объективно смотрят на своих близких.

Адрас пожала плечами:

– Конечно.

Белламус любил начинать беседу с самого простого: со слов. Откровенно говоря, он и раньше знал, что означает кипсэнга. Он специально произнес это слово неправильно, чтобы получить от Адрас первый крошечный кусочек информации. Знал он и об анга и бадарра. Это был легкий способ разговорить информатора и проверить, насколько тот готов к сотрудничеству. Несмотря на простоту понятий, для их разъяснения требовалось прилагать некоторые усилия. Кроме того, затрагивая тему дружбы, Белламус рассчитывал на то, что Адрас станет позитивнее относиться к их разговору. После этого можно будет перейти к более сложным вопросам.

Какую ценность представляет дикая природа?

Чем анакимская память отличается от его собственной?

Почему анакимы не бегут от наступающей армии?

Почему, несмотря на свой суровый и бескомпромиссный образ жизни, они ни разу не восставали?

Каким образом осуществляется такое жесткое управление, если у них нет письменности?

Чтобы ответить на подобные вопросы, информатор должен был обладать исключительным умом, красноречием и, самое главное, желанием. Адрас в этом смысле была многообещающей кандидатурой, и Белламусу пришлось использовать все имеющиеся у него возможности, чтобы попытаться привлечь ее на свою сторону.

Здесь, к северу от Абуса – темной полоски воды, пересекающей Альбион, – изучать анакимов было проще, чем находясь по ту сторону. Оттуда Черная Страна казалась порождением ночного кошмара. Земли южного берега были тщательно возделаны и обработаны: местность поднималась уступами, образуя несколько упорядоченных уровней, на которых можно было выращивать урожай. В Черной же Стране плодородные земли цеплялись за крутые склоны гор или были настолько обезображены корнями гигантских деревьев, что на их окультуривание не приходилось надеяться. И все же анакимы явно не испытывали здесь никаких трудностей. Леса, которые сжигали сатрианцы, были переполнены призрачными руинами – каменными скелетами великих городов и храмов, некогда укрывавших древних созданий, проживавших на этих землях. Теперь зияющие останки домов стали прибежищами для гигантских короткомордых медведей, нападавших на фуражные команды – словно из солидарности с жителями деревень, скрытых среди деревьев. Сами деревни словно вырастали друг из друга, а анакимские дороги скрупулезно повторяли изгибы ландшафта. Их почти невозможно было заметить издали. Чтобы проложить дороги, не тронув холмы и деревья, анакимами проделывалась огромная работа. Они не прорубали прямые просеки, как это было принято на юге, а аккуратно огибали все встречающиеся на пути препятствия.

Эта земля обладала необыкновенной силой. Почва отличалась таким плодородием, что, если ее перевернуть, начинала гнить. Птицы, пролетавшие над головой, напоминали призраков. Крики животных, метавшиеся эхом среди деревьев, были настолько странными, что Белламус не мог вообразить, какие чудовища могли их издавать. Сон его, обычно глубокий и безмятежный, здесь наполнялся довольно затейливыми сновидениями. По ночам его разум тревожили огромные, как башни, тени, странные существа и необычные запахи. Приходил во сне и страх – такой сильный, какого Белламус никогда не испытывал наяву. Часто случалось так, что он взрагивал и просыпался (или думал, что проснулся), и тут же слышал странную неземную музыку, льющуюся из-за стен его палатки. Три раза он даже вскакивал в непроглядной ночи, выбегал наружу, спотыкаясь о полог, и среди клубящихся серебряных теней пытался высмотреть ее источник. Но каждый раз музыка медленно затихала, и он оставался стоять – тихий и одинокий в залитом лунным светом лесу, – размышляя над тем, не являлась ли она продолжением его ярких снов. Должно быть, это было именно так, поскольку от каждой ноты вздрагивало сердце, и Белламус не мог потом вспомнить ни малейшего фрагмента из услышанной мелодии. Все, что оставалось, – только воспоминания о тех чувствах, которые он при этом испытал.

Даже историческое прошлое не казалось здесь далеким. На юге земля перепахивалась и засеивалась заново настолько быстро, а жители строили дома из таких непрочных и пожароопасных материалов, что за пару поколений все изменялось до неузнаваемости. Черную Страну же приходилось буквально вдыхать с каждой пройденной милей. Как бы ни пытался Белламус огнем утвердить свое присутствие на севере, но лесов всегда оставалось больше. Нападение на Черную Страну было похоже на избиение горы: на все его усилия она реагировала с абсолютным безразличием. И это была не просто видимость: в каком-то смысле эта земля оставалась единым мощным организмом – неимоверно древним и могучим.