Пользуясь тем, что мы с Егором остались наедине, я попросила его помочь добраться до туалета, благо санузел находился прямо в палате. Соболев, ясное дело, порывался помочь и внутри помещения, но был бескомпромиссно изгнан. Не хватало еще, чтобы жених мне помогал нужду справлять. Тем более, я еще не оправилась от катетера, торчащего прямиком из интересного места, и маячившего перед глазами изображения туфель, покрытых едва переваренным содержимым собственного желудка. Не удивлюсь, если нашли меня, лежащей прямо в зловонной луже. Интересоваться этим на досуге уж точно не стану во избежание вечной ненависти к себе. Ах да, и припишите туда еще банку с неизвестным содержимым, в которую я вынужденно "сходила" в кладовке.

Помещение приятно удивило наличием душевой кабины, но повязки на руке и ногах тонко намекнули, что воспользоваться душем в ближайшее время скорее всего не удастся. Я немного повздыхала, глазея на "запретный плод", и направилась мыть руки. Зеркало, повешенное над раковиной, не иначе как для того, чтобы угнетать пациентов, явило мое собственное отражение во всей красе. От чего у меня тут же зачесались руки, чтобы разбить поганую стекляшку. После случившегося я вообще стала какой-то не в меру агрессивной.

-- Да блииин! -- простонала я, кинув один только взгляд в зеркало: ярким пятном на бледно-сером осунувшемся лице выделялась насыщенно-малиновая шишка аккурат посреди лба.

Тут же со скоростью сторожевого добермана в помещение влетел Соболев, расценивший восклицание, как сигнал бедствия.

-- Что случилось? Болит где-то? -- он одновременно обнимал меня и оглядывал, будто пытался найти источник моего мучения по внешним признакам.

-- Это, -- я хлюпнула носом и ткнула пальцем в шишку.

-- Тебя расстроила шишка? -- не совсем понял меня жених.

-- Даааа, -- заревела я, уткнувшись носом в жениха, -- Опять такая же. А по-потом глаза заплывут. А е-еще я с лысиноооой, -- стресс наконец взял свое, и я все-таки разрыдалась, выплескивая со слезами все пережитые недавно эмоции.

Егор гладил меня по голове и шептал, что до свадьбы обязательно заживет, что мы опять все вылечим чайными пакетиками и что я буду еще краше, чем прежде. В конце-концов, когда я стала уже икать от слез, он взял меня на руки, отнес на койку и напоил еще теплым чаем. Силы окончательно покинули мой организм, и я незаметно для самой себя провалилась в сон.

На ожоговом отделении я провела в общей сложности четыре дня, за которые только и делала, что спала, ела и смотрела телевизор. Каждый вечер приезжал Егор и уезжал, убедившись, что я уже крепко сплю. Пару раз ненадолго наведывался Леха и поднимал настроение чем только мог. Например, рассказывал, что грозит каждому из моих обидчиков. Я улыбалась и про себя потирала руки, пророча тем на редкость аморальных соузников.

Синяк конечно же сполз под глаза, и спитые чайные пакетики опять прописались на моей прикроватной тумбочке. Но то ли мне кололи какие-то странные обезболивающие, то ли во второй раз было уже не так обидно, глаза-щелочки не вызывали былого огорчения. Вообще все мое пребывание в этой палате было пронизано загадочным спокойствием и апатией. Тем не менее, копаться в себе и выяснять, чем они были вызваны, не хотелось вовсе.

В день выписки погода стояла по-осеннему дождливая. Серые облака нависали низко над городом, периодически проливаясь дождем, и до боли напоминали осень в родных местах. Я облачилась в привезенные Егором джинсы, лонгслив и кожаную куртку и стояла посреди палаты, упершись взглядом в окно. Со второго этажа сквозь крупные капли и подтеки воды было прекрасно видно, как желтеющие деревья то и дело теряют лишенные жизненных сил листья под натиском ветра и непогоды. Я попыталась провести аналогию с собственной жизнью, но, как ни старалась, не могла. Не романтик я, видимо.

Судя по всему, моя личная черная полоса подошла к концу, и на носу висела ее белоснежная сменщица. Впереди ждали работа мечты, семейное счастье со всеми вытекающими... Однако, на душе было неспокойно. И еще неспокойнее было от того, что причину собственного непонятного беспокойства выяснить не удавалось.

-- Готова? -- от бесполезного копания в себе меня отвлек вошедший Егор.

-- Да, -- просто ответила я и, развернувшись, пошла на выход.

Личных вещей у меня с собой не было, а одноразовые, предоставленные клиникой, остались на попечение уборщицы. Без сумочки в руках было жутко непривычно и все время казалось, будто чего-то не хватает. Наверное, так себя чувствует курильщик, твердо решивший избавиться от вредной привычки и недоумевающий, чем бы таким занять руки. Лично мне пришли на помощь задние карманы брюк.

Егор пристроился рядом и, приобняв меня за плечи, направлял в нужную сторону. Встреченные по пути медсестрички учтиво улыбались и желали скорейшего выздоровления. Я же желала поскорее оказаться дома, так что право раскланиваться в ответ предоставила Соболеву. С чем он, надо заметить, справлялся превосходно. Еще и успевал между делом рассказывать мне о назначениях врача. Лечебные предписания я пропускала мимо ушей, взяв за основу исконно русское "само как-нибудь заживет".

Улица встретила нас прохладой и запахами сырой земли и мокрого асфальта. Не самое приятное приветствие, но все же несравнимо лучше коктейля из больничной еды, медикаментов и спертого воздуха палат. Егор раскрыл над нами зонтик, а я напялила на нос очки, висевшие до этого момента на вороте футболки и поморщилась от вопиющего диссонанса. Благо машину жених оставил недалеко, и сверкать затемненными стеклами под дождем на потеху прохожим мне пришлось недолго. В не успевшем за короткое время остыть салоне я блаженно растянулась на полюбившемся сиденье и порадовалась тому факту, что Соболев нашел время забрать машину из сервиса.

Дорога до дома прошла в молчании. Егор, видя внезапно охватившую меня меланхолию, с разговорами не лез и растормошить не пытался: лишнее доказательство, что со спутником жизни я не ошиблась. За что огромное ему спасибо.

В квартире я все никак не могла найти себе места, как будто вошла туда в первый раз. Я то и дело перебирала вещи, слоняясь из комнаты в комнату и больше напоминала безмолвное привидение: ты живешь своей жизнью, оно -- своей, но все же в твоих владениях кто-то присутствует.

Егор незримо ушел в сторону, давая мне заново освоиться на территории, и напоминал о себе лишь в те моменты, когда нужно было поесть или сменить повязки. Ах да, и приложить чайные пакетики.

-- Тебе не обязательно сторожить меня. Если нужно, можешь ехать на работу, -- обратилась я к Егору, сидящему напротив с тарелкой супа.

Он отложил ложку и поднял перебинтованные руки.

-- Я на больничном, -- пояснил он и хитро улыбнулся.

В ответ я рассмеялась и в порыве хорошего настроения съела всю тарелку. Такого аппетита у меня не было с тех пор, как я буквально за пару минут проглотила гору булочек сразу после того, как пришла в себя в больничной палате. Сейчас же казалось. что с того момента прошла вечность... Соболев это дело никак не прокомментировал, но я и так видела, что жених чрезвычайно доволен. Будто я была школьником, который без напоминаний сделал все домашнее задание, а не вполне себе взрослой женщиной.

Под вечер внезапно распогодилось, и Егор вытащил меня в парк. Идти с ним под ручку было умиротворяюще приятно. Гравий чуть слышно скрипел под подошвами кроссовок, а разноцветные листья, на которые я по-детски старалась не наступать, радовали глаз. Как в старые добрые времена мы болтали одновременно ни о чем и обо всем на свете, и если бы не бросающиеся в глаза повязки и очки на моем лице, можно было бы представить, что ничего плохого с нами не случилось.

У пруда Егор жестом фокусника вытащил пару кусочков хлеба и принялся крошить их местным уткам. Я с радостью включилась в забаву. Мы даже умудрились посоревноваться, кто точнее попадет птице в клюв. Нужно ли упоминать, что я с разгромным счетом проиграла? Зато утки остались довольны.