— Не знал, но надеялся.

У меня кружится голова, и я берусь за перила. Не находя в себе сил взглянуть на него, я фокусирую взгляд на Эйфелевой башне вдали, которая ярко сияет, освещая вечернее небо. Я пытаюсь как-то объяснить свое внутреннее смятение, возникающее из-за этого сводящего с ума человека, но все бесполезно. Причин, логики нет. Как можно облечь в слова то, что он пробуждает во мне одной своей близостью, если я едва могу это понять?

— Мне нравится, как сверкает Эйфелева башня.

— Эти золотые огни загораются по ночам каждый час.

— Красиво. Кажется, будто она осыпана звездами. Кстати, отличная вечеринка.

— Теперь — да.

Покраснев, я делаю вид, что не услышала, но мои ноги внезапно становятся ватными. С улыбкой, играющей на губах, я обвожу кончиком пальца перила, втайне лелея в сердце его слова. Как у Себастьена получается быть настолько абсурдным и в то же время таким привлекательным?

Он подталкивает меня плечом.

— Я сказал что-то смешное?

Я качаю головой, думая, что сейчас идеальный момент сменить тему.

— Как прошел ваш день?

Краем глаза я вижу, что он улыбается, словно знает, что я только что сделала и почему.

— Валентина, серьезно? Дальше, наверное, вы решите поговорить о погоде.

Я смеюсь.

— Мне показалось, спросить будет вежливо.

На соседний балкон выходит еще одна пара. У женщины белокурые волосы и длинные красные ногти. Я морщу лоб — что-то в ней кажется смутно знакомым. Не теряя времени даром, пара сливается в жарких объятьях.

— Итак… Париж. Как он обращается с вами? — слышу я вопрос Себастьена, и мое внимание вновь переключается на него.

— Ну и кто теперь вежлив?

— Пытаюсь вести себя хорошо.

— Серьезно? — Я выгибаю бровь, дразня его. — Чтобы вы да вели себя хорошо? Такое бывает?

— Время от времени — да.

— Как сейчас?

Я завороженно смотрю, как Себастьен поднимает руку и костяшками пальцев проводит по моей щеке. На его лоб падает прядь волос. Взгляд полуприкрытых глаз опускается на мои губы.

— Oui, моя совушка, — произносит он с грешной улыбкой, — хотя хорошее поведение — это последнее, что у меня на уме в данный момент.

Я смеюсь, ощущая, как от его слов сквозь меня проносится волна возбуждения, обволакивая мое тело теплом. Я хочу его. Хочу, чтобы он взял меня. Хочу познать вкус его семени. Силу его толчков. Но больше всего я хочу просто все это. Смех. Внутренний трепет. Его самого. Я перевожу взгляд на бессмертную архитектуру вдали и делаю вдох, пытаясь усмирить голод тела и сердца. Потом откашливаюсь.

— Итак, Париж. На днях я гуляла по городу. Можно сказать, заново открывала его.

— Забавно. Я думал, вы здесь впервые.

— Нет. — Качнув головой, я снова встречаюсь с ним взглядом. — Но я в первый раз здесь одна.

— Ясно. — Его лицо омрачается тенью, которая гасит свет его глаз. Но потом он моргает, и тень исчезает. — И что, Париж изменился?

— Не особенно. Но изменился мой взгляд на него. Смотрели «Сбежавшую невесту»?

— Не припоминаю. — Он вытягивает из внутреннего кармана смокинга сигареты, предлагает одну и мне, но я вежливо ее отклоняю. Кивнув, он прикуривает, затягивается и выдыхает дым через нос. — Хороший фильм?

Пока дым змейкой завивается в воздухе, меня тянет попросить затянуться, чтобы можно было приложиться губами к месту, только что побывавшему у его губ…

Сосредоточься. Точно. Кино.

— Мне кажется, да, но я могу быть необъективна. Романтические фильмы это мое все. — Усмехаясь, я бросаю на него заговорщицкий взгляд. — Особенно самые сопливые — праздничные.

Он тоже хмыкает.

— Правда?

— О да. Я большая поклонница мелодрам. В общем… о «Сбежавшей невесте». Там есть одна сцена, где Ричард Гир спрашивает героиню Джулии Робертс, в каком виде она любит есть яйца. Я не помню точно ее ответ, но она сказала что-то вроде: «Как нравится вам или какие есть». Понимаете, она не знала, в каком виде любит есть яйца, потому что всегда ела их приготовленными так, как предпочитал мужчина, с которым она была в тот момент.

Сигарета вновь у его губ. Вдох. Выдох.

— Похоже, она плохо знала себя.

— Именно. Потом герой Гира спросил ее: «Нет, в каком виде их любите вы?». — Я делаю паузу и закусываю губу. Боже, я бы сейчас убила за сигарету. — В последние дни я много думала. Занималась самокопанием — так, наверное, можно сказать. И вдруг поняла, что, как и Джулия, тоже не знаю, в каком виде мне нравятся яйца. Где-то на полпути я забыла, кто я. Что я люблю, а что нет. Я была так сосредоточена на своем муже, так хотела вписаться в его жизнь, в его мир, что забыла себя.

— Не поймите меня неправильно, — продолжаю я. — Его вины в этом нет. Он никогда не принуждал меня измениться. Я поступала так, потому что хотела сама.

Моя тетя однажды сказала, что женщины выходят замуж за мужчин, надеясь, что те изменятся, а мужчины женятся на женщинах, надеясь, что те не изменятся. В итоге и те, и другие неизбежно разочаровываются. Но встретив Уильяма, я не увидела в нем мужчину, который должен был измениться, чтобы подойти мне. Он уже был идеален. Я захотела измениться сама, чтобы стать достойной его.

Покачав головой, я невесело улыбаюсь.

— Извините, что вывалила на вас весь этот груз… Вряд ли вам интересно выслушивать бредни запутавшейся домохозяйки.

Не будь так строга к себе. Мы все совершаем ошибки. Любовь может быть и такой. Может вознести тебя так высоко, что ты, ослепленная, не заметишь, что начала падать. А если даже заметишь — и поймешь, что, упав, разобьешься, — тебе будет плевать, потому что на пике было неописуемо хорошо.

Откашлявшись, я отворачиваюсь и смотрю вниз, на проезжающий по улице автомобиль — так я меньше рискую своим душевным спокойствием и своим сердцем. Но стоит мне только подумать, что шторм миновал, что я осталась в живых, как Себастьен бережно, мягко берет меня за руку, и это прикосновение интимнее, разрушительнее, чем любой поцелуй. Все атомы моего тела настроены на него, умоляют не отпускать меня — никогда, — просто быть со мной рядом и держать меня за руку. Он переворачивает ее ладонью вверх и накрывает своей. Молча. Слова не нужны. Тишина успокаивает, точно ласковый бриз.

— Куда вы двинетесь дальше?

— В каком смысле?

— Человек должен жить, Валентина. Спотыкаться. Падать. Вставать. Жизнь чересчур коротка, чтобы не знать, в каком виде вы любите яйца.

— Не знаю. — Я замолкаю и смотрю на прохожих внизу, представляя, куда они могут спешить, думая о Гийоме и его магазине цветов, о том, как здорово было найти работу и ощутить себя нужной. — Может… Может, узнаю, нравится ли мне танцевать под дождем. Или каково не спать всю ночь напролет и встретить рассвет. Или забавы ради притворюсь на день кем-то другим.

— Посмотрите на меня, — приказывает он нежно.

Я заставляю себя поднять взгляд на него — нерешительно, как всегда рядом с ним.

— Валентина, вы много лучше, чем думаете о себе.

— Не уверена, — фыркаю я, пытаясь спрятать свою тонкую, как стекло, уязвимость за побитой броней.

— Знаете, что я вижу, когда смотрю на вас?

Я качаю головой — еле заметно.

— Когда я смотрю на вас, я вижу женщину, которая, возможно, сбилась с пути, но я знаю, ей хватит смелости снова его отыскать. И она тоже знает об этом. Ей нужен всего лишь толчок в правильном направлении.

Вокруг нас вырастает, как дерево, и распускается тишина. Он поднимает руку — медленно, словно в кино или во сне, — и, проникнув под мои волосы, берет мой затылок в ладонь. Его пальцы ласкают мою разгоряченную кожу, заменяя кровь в моих венах расплавленной лавой.

— О чем вы думаете? — шепчу я.

Себастьен наклоняется, и наши лица оказываются до опасного близко. Здравый смысл приказывает мне уходить, но я неблагоразумно игнорирую его и ныряю в океан синевы. Все мое тело звенит.

— О том, что никого еще не хотел поцеловать так сильно, как сейчас вас.