Эйлин смотрела на нее широко распахнутыми, как у ребенка, глазами, полными сомнения и надежды. Перед этой юностью и наивностью Розамунда почувствовала себя старой и мудрой, носительницей тайного знания. А Эйлин — просто жалкая маленькая дурочка. Надо бы как-нибудь помягче развеять ее иллюзии.

Но, едва открыв рот, Розамунда поняла, что помягче не получится.

— Думаю, Линди с самого начала прекрасно разбиралась в собственных чувствах, — ровным голосом произнесла она. — Она точно знала, чего хочет. И как этого добиться.

Эйлин наконец учуяла враждебность.

— Нет, ты несправедлива к Линди! — выкрикнула она. — Как все! Все думают, она отчаянная кокетка, охотница за чужими мужьями и все такое. Ничего похожего! Как раз наоборот!

Розамунда припомнила, как недавно на что-то в этом роде намекал Бэйзил. На минуту ее ожесточение сменилось любопытством.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она так же, как спрашивала Бэйзила. — Что все это напускное, эти манеры femme fatale^[10]?

— Нет, не напускное! — Эйлин, ощетинившись, бросилась на защиту сестры. — Последние несколько лет она изо всех сил работала над собой, старалась стать более привлекательной. Что в этом плохого? — Она с вызовом глянула на Розамунду, хотя та и слова не вымолвила. — Так или иначе это делают все женщины!

— Да, конечно, — мягко согласилась Розамунда. — Естественно. Мы все так поступаем. Просто — если говорить о Линди — слишком уж она выкладывалась, отдыха себе не давала. И непонятно, чего ради так надрывалась. Я бы сказала, она и без того достаточно привлекательна.

— Это верно, — поспешила сказать Эйлин. — Но видишь ли, ты не знаешь, какой она была раньше, а то бы ты лучше поняла. Знала бы ты, видела бы ее пять лет назад. Хочешь верь, хочешь нет, но она выглядела зрелой женщиной. Правда. И я это замечала, и мои школьные подружки тоже. Они к ней относились так, будто она одна из мам. Она была ужасно стеснительная — я это теперь поняла — и никуда не ходила. И ухажеров у нее не было, и одеваться не умела, и я не помню, чтобы она хоть когда накрасилась или сделала какую-нибудь прическу. Ничего. Но она не виновата — это я тоже поняла, — у нее не было возможности. Ей ведь пришлось растить меня, когда умерли наши родители… И она невольно начала себя вести как взрослая женщина, так и не успев стать по-настоящему молодой! Теперь понимаешь?

— Да, конечно.

Розамунда ответила автоматически. В тот миг она была далека от понимания. В ней закипала совершенно неожиданная ярость от нового взгляда на характер Линди. «Как это в ее духе! — в бешенстве размышляла Розамунда. — Украла моего мужа, а теперь ее за это надо еще и пожалеть! Я должна испытывать жалость к бедненькой застенчивой простушке, которой пришлось так тяжко потрудиться, чтобы стать достаточно привлекательной и суметь разрушить мою семью! Я, видите ли, должна восхищаться ее мужеством! Понимать, через что она прошла! Не буду! Не буду, и все тут! Не желаю понимать, никогда! И если я уже ее не убила, то, черт меня возьми, сделаю это, как только она попадется мне на глаза! И никаких подсознательных фокусов — на этот раз я получу удовольствие по полной программе!»

Могут ли подобные мысли прийти в голову настоящей убийце? Определенно нет! Тем не менее Розамунда ужаснулась необузданности собственных эмоций — поводу они точно не соответствовали. Она самым тщательным образом проанализировала свои чувства и обнаружила, что их всплеск далеко не в последнюю очередь вызван смехотворным ощущением, будто Линди нарочно погубила свою юность, дабы проступок Розамунды (в смысле — убийство Линди) выглядел еще более гадким. Абсурдность этих переживаний — размышлениями их едва ли можно назвать — отрезвила ее; Розамунда постаралась худо-бедно справиться с собой. На помощь пришло естественное любопытство.

— С чего вдруг Линди решила измениться? — поинтересовалась она.

— Ну как же ты не понимаешь! Как только я слезла с ее шеи, как только она перестала чувствовать себя ответственной за меня, вот тогда-то у нее наконец и появился шанс пожить так, как живут молодые! Но ей к тому времени уже перевалило за тридцать, в этом возрасте просто так молодым не станешь — этому надо учиться. Я так радовалась, глядя, как она пробует экспериментировать с волосами, с разной губной помадой, как учится быть занятной, остроумной и говорить о вещах, которые интересуют мужчин. Я так хорошо понимала, что все это для нее значит! А больше никто не понимал, даже Бэйзил… Ах!..

Дверь распахнулась, и Эйлин на полуслове осеклась с таким видом, что вот сейчас сорвется с места и с распростертыми объятиями бросится через всю комнату. И странно было, что ничего такого не произошло, — как она сидела на диване, так и сидит, прямая и напряженная.

— Привет, Бэйзил, — едва слышно пролепетала она.

Он тоже неподвижно стоял в дверях и просто смотрел на нее. Интересно, подумала Розамунда, а он сам догадывается о собственной силе? И интересно, что ей-то делать в данной ситуации? Уйти прямо сейчас и оставить их наедине?

— Приятно увидеть вас здесь, миссис Филдинг, — вежливо произнес Бэйзил.

— Розамунда, не уходи, пожалуйста! — очень искренне прошептала Эйлин.

Розамунда колебалась. Может статься, своим присутствием она действительно поможет: вроде как буфер, призванный смягчить удар первого соприкосновения, которое, даже если они его искали, непременно должно было доставить и ей, и ему столько же смущения, сколько и радости.

— Я рад, что Эйлин нашла себе подружку, — заявил Бэйзил, войдя наконец в комнату. — Расскажите-ка, о чем вы тут болтали. По-моему, о чем-то захватывающем. По-моему, обо мне! — Он нетерпеливо переводил взгляд с одной на другую, как самонадеянный мальчишка, и Розамунда едва не рассмеялась.

— Мы говорили… Эйлин говорила, что никто из нас по-настоящему не понимал Линди и что…

— Не говорила я! Нет! — Эйлин так переполошилась, что Розамунда подивилась — что она сказала не так? — Я только сказала, — Эйлин старательно подбирала слова, — что, может быть, нам не стоит слишком волноваться из-за Линди, то есть из-за того, что она пропала. Я просто говорила, что, мне кажется, Линди могла сбежать, потому что поняла, что влюбилась в мужа Розамунды…

— Чушь собачья! — Вся робость Бэйзила улетучилась, он уселся верхом на плетеный стульчик, обнял его спинку, с превеликой радостью восстанавливая исключительное право мужа опровергать все, что ни скажет Эйлин. — Линди никогда никого не любила и не полюбит, и я абсолютно уверен, что муж миссис Филдинг не влюблен в Линди! Вы ведь не думали, что он на самом деле ее любит? — Он повернулся к Розамунде.

— Ну… я…

— Нет, конечно, она ему нравится, — продолжал Бэйзил с самоуверенным видом знатока, что в данном случае скорее умиляло, чем раздражало. — Как и многим мужчинам. А кому, скажите, не понравится, когда с тобой носятся, льстят тебе? Но по-настоящему она их нисколько не привлекает. И сама это знает. Вот и старается — льстит, резвится. Все — имитация. Как я вам рассказывал, это «веселье» началось недавно. Оно не в ее природе, потому как от природы она — чучело гороховое. Ну, я рассказывал.

— Нет, не чучело! Просто пока она заботилась обо мне, у нее не было возможности…

— Брось, Эйлин! «Не было возможности»! Не существует такой штуки! Девушке, которая умеет нравиться, не помешает и младшая сестренка на шее! Ты сама посуди. Линди этого не умела и до сих пор не умеет, хотя, надо отдать ей должное, здорово научилась ломать комедию. Но то, что и ты на это купилась, — просто ни в какие ворота!.. Когда дело касается Линди, все твое чувство юмора куда-то девается и ты превращаешься в жуткую маленькую зануду! Знаешь, вот этого я никогда не мог ей простить. Ничего не имел против фишек старушки Линди — этих ее дурацких вечеринок, свечек и прочей ерунды. Ради бога, думал, пусть себе забавляется, если так хочется. Но когда дошло до того, что мне начали запрещать подсмеиваться над ней или говорить что-то, что могло подпортить миленькую маску, которую она на себя нацепила… А потом еще стоять и слушать, как она несет всякую чушь о тебе, — да, Эйлин, сама знаешь, так оно и было, — а ты безропотно это все глотаешь…