— На улицу я сегодня не выходила, — уверенно проговорила Розамунда, и это, по крайней мере, было правдой. — Возилась целый день в доме — мыла, убирала, то да се…
Она подошла к камину и опустилась в кресло напротив мужа. Боже, какое блаженство — она сидит! Наконец-то. Сейчас бы закрыть глаза… Но надо держаться.
Она заметила, как Джефри окинул глазами ее вытянутые ноги.
— Ты что, и в саду искала? — удивился он.
Розамунда испуганно проследила за его взглядом. Ее почти новые черные лодочки были сплошь заляпаны грязью — толстым слоем полузасохшей грязи, с прилипшими к ней травинками. В голове, словно приступ внезапной боли, появилось мучительное ощущение… чего-то. Мелькнуло и исчезло прежде, чем Розамунда успела осознать, что это было, оставив ее в не меньшем изумлении, чем Джефри. Вместе с ним она озадаченно уставилась на туфли.
— Нет, не искала. — Розамунда была совершенно сбита с толку. — Только прошла по боковой дорожке и по бетону возле стеклянной двери. Понятия не имею, где меня угораздило так вывозиться.
Она с недоумением взирала на испачканные туфли до тех пор, пока они не стали казаться ей чужими. Туфли то увеличивались в размере, то сжимались, то уплывали куда-то далеко, то снова плавно возвращались на ее ноги. Вот именно — на ее ноги. Нельзя забывать, чьи это ноги шлепали по неведомой грязи неизвестно куда. Но она уже так долго молчит — что подумает Джефри?..
Однако это продолжалось, должно быть, не дольше пары секунд. Когда Розамунда взглянула на мужа, он больше не смотрел на ее ноги, махнул рукой на эту загадку.
— Ну что же, — он поднес к глазам часы, прикидывая, что делать дальше, — Эйлин скоро будет здесь… Она говорила — через час или около того…
Джефри встал, подошел к окну и, небрежно откинув в сторону плотную штору, замер на долгую минуту.
— Туман определенно рассеивается, — объявил он через плечо. — Если ее где-то задержал туман, то теперь путь свободен…
Розамунде и с противоположного конца комнаты было видно, с какой пытливой дотошностью он вглядывается в темноту, словно хочет силой вырвать из нее знакомый силуэт; как внутри него зреет радость долгожданной встречи, рука готова взлететь в приветственном жесте, а сам он — рвануться к входной двери…
Надо бы ему сказать, подумала Розамунда. Не дело заставлять его так ждать и надеяться… И в то же мгновение до нее дошла вся абсурдность этой мысли. Ей же нечего сказать. Ей известно не больше, чем ему, — даже меньше, потому что это не она, а он последним видел Линди, последним с ней говорил.
— Это точно она тебе звонила? — услышала Розамунда свой вопрос и сама поразилась — что за чушь лезет в голову?
Джефри резко повернулся в ее сторону:
— Ты о чем? Кто же еще это мог быть?
Хорошо ему спрашивать. Розамунда и сама хотела бы знать, о чем это она. Но теперь деваться некуда — надо сочинить что-нибудь мало-мальски подходящее или же откровенно признаться, что она не в себе из-за жара, и покончить с этим. Она представила скрытое раздражение, с которым Джефри встретит эту новость, его мучительно неловкие попытки проявить сочувствие и озабоченность по поводу этого довеска (или, скорее, помехи) к его тревогам. Нет, ни за что.
— Кто еще это мог быть? — повторил он.
— Ну, я подумала… — Розамунда лихорадочно соображала. — Мне только что пришло в голову: допустим, Эйлин. Все-таки они сестры, и голоса по телефону у них очень похожи. Допустим, это она хотела с тобой о чем-то посоветоваться, позвонила, решила, что ты узнал ее по голосу, и не удосужилась назваться. Могло такое быть? Ей же наверняка есть о чем посоветоваться. Бэйзил и все такое.
На какую-то секунду Джефри дал себя увлечь столь дикой идеей. Но ее слабые места были слишком очевидны и слишком бросались в глаза.
— Почему же она так прямо и не сказала, когда я ей только что звонил? Разумеется, это была не она! Не говоря уже о том, что она тоже не пришла… Нет, это объяснение совершенно никуда не годится!
Да, не годится. Вполне заслуженная нахлобучка — если слова встревоженного человека можно считать нахлобучкой. Розамунда умолкла, поглубже забралась в кресло и скорее почувствовала, чем увидела, что Джефри вернулся на свой наблюдательный пост у окна.
Должно быть, она ненадолго задремала, потому что в следующее мгновение у нее перед глазами оказалась Эйлин. Она стояла в центре комнаты, на светлых волосах поблескивали капли тумана, черты лица от холода заострились. Видимо, она только что вошла, так как все еще была в плаще, застегнутом на все пуговицы, от нее так и веяло улицей. Но они с Джефри уже о чем-то толковали, очень горячо и, как показалось Розамунде, оба разом.
— Нет, правда, Джефри, мне на самом деле ровным счетом ничего не известно! — уверяла Эйлин. — Она мне не говорила, что собирается тебе звонить или встречаться с тобой, вообще ничего. Понятия не имею, что бы все это значило.
— А она не говорила, что ее что-то тревожит? Я хочу сказать — независимо от того, хотела она со мной посоветоваться или нет, могла она из-за чего-то волноваться?
Короткая пауза. Эйлин чуть натянуто хихикнула:
— Разве можно хоть о ком-нибудь сказать, что ему не из-за чего волноваться? Все, что я могу сказать, это что я не знаю ни о какой особой причине для беспокойства.
Эйлин точно оправдывалась. С таким же видом она выслушивала Линди, когда та подтрунивала над ее аккуратностью или трезвостью. А еще было заметно, что ей неловко стоять вот так, не сняв плаща, словно она собирается уйти в любую минуту. Розамунда поднялась:
— Присядь, Эйлин. Джефри, возьми, пожалуйста, у нее плащ.
Когда все снова расселись, Розамунда с извинениями поведала Эйлин, как сегодня вечером вломилась к ним в дом.
— Правда, надо сказать, Фудзи-горка занял круговую оборону и не дал мне особенно разгуляться. Не хотела бы я оказаться на месте грабителя в вашем доме, Эйлин! Знаешь, он ведь не позволил мне и шагу ступить на лестницу. Можно подумать, вы там храните драгоценности короны!
В глазах Эйлин промелькнул испуг.
— Да, он у нас такой. Терпит чужих, только когда они ведут себя тихо, сидят там, где он привык их видеть, — объяснила она. — Если же они делают что-то, по его мнению, необычное — например, ты поднимаешься наверх, — тогда держись. Ты ведь ни разу не была у нас наверху, вот он и… А между прочим, зачем ты хотела туда подняться? Что ты думала там найти?
Тон Эйлин переменился, теперь она говорила почти резко. Розамунда, смутившись, объяснила насчет подушки и записки.
— Ах, вот в чем дело. Понятно. — Эйлин смягчилась. — Нет, Линди никогда бы не оставила записку на подушке. Начать с того, что она бы ее даже не написала. Ей бы и в голову не пришло, что я стану волноваться только потому, что ее нет дома. Мы уходим и приходим когда нам вздумается.
— Ты, значит, не переживаешь? — быстро спросил Джефри. — По телефону мне так не показалось. Но если Линди частенько такое выкидывает…
— Не в том дело… — Эйлин стиснула на коленях озябшие руки, как будто хотела подбодрить себя, и взглянула Джефри прямо в лицо. — Ты только спросил, не знаю ли я причину, заставившую Линди забеспокоиться. Я сказала, что не знаю. Но когда ты поймал меня по телефону у Молли, ты не говорил, что Линди обеспокоена. Ты сказал, она напугана. И больше ты об этом ни словом не обмолвился. Это правда?
Джефри смотрел на Эйлин с некоторым удивлением. Сейчас в ней странным образом сочетались робость и агрессия.
— В общем — да, — ответил он. — Само собой — правда! Возможно, я и не говорил об этом в тех же самых выражениях, но это потому… словом, я подумал, естественно, что… — Под осуждающим взглядом Эйлин он запнулся и заговорил снова: — Давай не будем спорить из-за мелочей. Начнем с самого начала. Ты знаешь, чего могла испугаться Линди?
Долго, очень долго, или Розамунде так только показалось, Эйлин молча не спускала глаз с лица Джефри. А еще Розамунде показалось, что по какой-то причине Эйлин для этого разговора пришлось собрать всю свою храбрость, всю до последней капли, выискивая ее по самым дальним закоулкам души. И все равно Эйлин отчаянно страшится, что даже всей ее храбрости не хватит совершить то, что она задумала.
