Шамиль поднялся, вышел из дому. Никакие дела не могли отвлечь его от мыслей о девушке…

Через несколько дней Шамилю сообщили о прибытии из Моздока посланцев купца Улаханова. Имам поручил переговорить с ним казначею Юнусу, предупредив его, чтобы он ни за какие деньги не соглашался возвратить девушку.

Юнус с помощью переводчика Казимира сказал, что имам за деньги не вернёт девушку, добавив от себя, что он, может быть, обменяет её только на своего сына Джамалуддина, выданного русским в аманаты.

Ни с чем вернулись делегаты в Моздок.

Шамиль стал ждать второго тура переговоров. Но ждал их с беспокойством. Раньше на женскую половину он почти никогда не заходил. Теперь же, особенно по вечерам, он стал чаще появляться у матери. Дверь в её комнату была рядом с застеклённой наполовину дверью помещения, где жили пленницы. Идя по темному коридору, он обязательно останавливался и, поглядев через стекло на пленницу, быстро отходил.

Анна, заметив его, бросалась к Эддит, говоря:

– Вождь смотрит, я боюсь…

– Ну что ты, милая Аннушка, успокойся, ничего он тебе не сделает, – шептала англичанка. – Ты присмотрись к нему: он красив, держится с достоинством, как благородный человек, и вовсе не похож на разбойника.

– Вы правы, Эддит, – соглашалась девушка. – Они здесь серые и убогие, но весьма воспитанные и не похожи на дикарей. А тётушка Меседу просто прелесть.

Анна была права. Меседу была готова разбиться, чтобы угодить любимому племяннику. К тому же ей было очень жалко пленниц, особенно молодую, которая часто плакала. Не зная по-русски, женщина добрыми улыбками старалась объясниться со своими несчастными гостьями. Она угадывала малейшее их желание. Не пожалела для пленниц даже куска ароматного туалетного мыла, подаренного ей когда-то на свадьбе.

Обучая невольниц аварскому языку, Меседу и сама учила русские слова. Особенно помогал ей в этом Казимир. В день по несколько раз посещала Меседу оружейную мастерскую Казимира, которая была расположена рядом со складскими помещениями во дворе дома Шамиля.

– Гей, Казимир, как сказать по-русски «иди сюда», «кушай»?

После объяснения, повторяя на ходу слова, она спешила к пленницам, восклицая:

– Эддит, иды суда! Анна! Кушей, знаешь!

Пленницы иногда покатывались со смеху, слушая весёлую душеньку-Меседушеньку, как они называли тётку имама… Прошли лето, осень, зима. Пленницы не теряли надежды на освобождение. К вечерним безмолвным визитам вождя они привыкли, считая это своеобразной проверкой, и даже огорчались, если он не появлялся за стеклом двери. Не скрылись от глаз бонны лёгкое кокетство и позы, которые принимала Анна, садясь на тахту перед появлением Шамиля.

– Теперь ты не боишься его? – спрашивала англичанка.

– О нет! Напротив – мне кажется, он боится меня. Если я гляну, вождь опускает глаза и быстро удаляется, – смеясь, говорила девушка.

– А мне кажется, имам немножко нравится моей барышне, – заметила бонна.

– Да, романтическая личность! Какой-то он величественный. Особенно необыкновенны глаза, они с грустной поволокой и проницательны, несмотря на спокойное выражение.

– Боже мой! Барышня, кажется, влюблена в вождя дикарей! – восклицала, шутя, Эддит.

В апреле к Шамилю в Дарго приехали из Кази-Кумуха устад Джамалуддин-Гусейн и купец Муса. Их приезд и бесконечные новости отвлекли имама на время от пленницы. Но это время оказалось слишком коротким: на вторую же ночь он вновь появился в тёмном коридоре за дверным стеклом. Только теперь не заходил к матери, а возвращался в гостиную, через которую вела дверь в его спальню.

На третью ночь, когда гости и все остальные в доме улеглись, Шамиль встал с постели, накинул чуху, пошёл в кунацкую. Там спал Джамалуддин-Гусейн.

– Отец мой, проснись, – шепнул имам, осторожно касаясь плеча устада.

Джамалуддин открыл глаза, сел.

– Что-нибудь случилось? – спросил он.

– Нет, поговорить хочу поделиться.

– Слушаю тебя.

– Что-то происходит со мной, помоги советом.

– Что именно?

– Потерял сон. Иногда лежу до утра с раскрытыми глазами, смотрю на луну, звезды, плывущие белые облака. Молитвы не приносят успокоения, дела не отвлекают, не хочется выезжать из дому. Жена сама приходит ночью, посидит у постели, оба молчим. Не сказав ничего, она уходит, я не задерживаю, а раньше рад был её ласкам. Но что самое страшное – это робость, которая охватывает меня при виде её.

– Кого?

– Пленной иноверки.

– Кто она? Откуда взялась?

– Наиб Ахвердиль-Магома захватил её вместе с обозом под Моздоком. Её отец – один из богатейших купцов города. Она невеста генерала, который дрался с нами под Ахульго.

– Может быть, ты влюблён?

– Не знаю, но только образ её преследует меня всюду день и ночь, манит и волнует. Пойдем, взгляни на нее, и ты убедишься, что нет подобной во всей Вселенной.

Устад поднялся, накинул халат и последовал за Шамилем. Они вышли в тёмный коридор, остановились перед стеклянной дверью. В комнате горела чуть прикрученная большая керосиновая лампа – Анна боялась спать без света.

– Смотри на тахту, – шепнул имам.

На тахте, разметав длинные волосы по белоснежной подушке, лежала девушка.

Шамиль, потянув за рукав халата, отвёл удивленного учителя.

– Да, сын мой, соблазн велик! Она неотразима. Красавица из сказок Шахразады! – сказал старик, входя в кунацкую. – Теперь всё понятно, сын мой, это любовь – великое, властное чувство, которое можно умерить только сближением…

– Сближением? – переспросил Шамиль.

– Да.

– Как можно? Она ведь не жена мне и к тому же христианка. Я не могу прикоснуться к ней…

– Почему? Ведь касались и касаются халифы и султаны чужеземных красавиц-наложниц гарема?

– Зря ты, учитель, сравниваешь меня с царственными особами стран Востока. Твой ученик – простой уздень. Но даже будь я потомственный владыка халифата, не последовал бы дурным примерам и ни за что не пошёл бы на беззаконную близость не только с иноверкой, но даже с мусульманкой.

– Напрасно. Ты, имам, такой же властелин, как любой шах или султан. Никто не осудит тебя за близость с той, которая по праву принадлежит тебе.

– По какому праву? – спросил Шамиль.

– По закону войны, – ответил устад.

– Но об этом нигде не сказано в Священном писании.

– Это диктуется волей победителя, – возразил устад и, помолчав немного, спросил: – А если она не даст согласия принять ислам и стать твоей женой? Что будешь делать тогда?

– Буду переживать до тех пор, пока со временем чувство не уляжется, или мечтать до конца дней. Иначе, если я сделаю то, что советуешь ты, подчиненные мне муртазагеты, следуя примеру имама, начнут предаваться разврату с каждой встречной, – ответил Шамиль.

Учитель не нашёлся, что ответить ученику.

– Прости, отец, что потревожил сон твой. Я поделился с тобой сердечной тайной, которую до сих пор не раскрыл никому. Прошу, сохрани и ты её, как храню я в глубинах души, – сказал Шамиль, поднимаясь.

Казикумухский купец Муса, окончив медресе ещё в годы юности, не порывал связи с учителем Джамалуддином-Гусейном. Он был убеждённым шариатистом, благосклонно относился к мюридизму. Но коммерческая жилка в его характере уводила его в торговые дела. С имамом он был знаком ещё в бытность его в Гимрах. Народ подвластных имамату аулов и само маленькое государство имама нуждалось в предметах быта, оружии и во многом другом. Нужны были рынки для сбыта предметов кустарного производства и приобретения промышленных изделий и товаров. Базары, которые собирались в крупных аулах, не обеспечивали нужд населения, хотя сюда и проникали бродячие купцы-коробейники с товарами. Этих мелких торгашей, способных на обвес, обсчёт и обмер, горцы не любили. Не терпел их и Шамиль, хотя всячески старался поощрять торговлю и даже выдавал из казны ссуды отдельным предпринимателям. Купцы и торговцы имамата несли воинскую повинность наравне со всем населением. Они участвовали в походах и обязаны были являться к местам сбора войск по первому зову. А те, кто отсутствовал из-за срочных торговых сделок, по возвращении должны были дать объяснения наибам о причине неучастия в экспедициях.