И снова я услышал чьи-то тяжелые шаги на лестнице, и затем грубый гортанный говор, что услышал первым.

-- Как дела?

-- Профессор наслаждается Бургундским, -- ответил вкрадчивый голос.

-- Профессор, вы злоупотребляете нашим терпением. Кстати, не ответите ли на некоторые вопросы. Первое: кто такой доктор Рейн? Второе: кто его убил?

-- Вам же известно, что я не убийца.

-- Профессор, факты -- упрямая вещь. Вы вошли в дом следом за доктором Рейном, а минуту спустя выбежали, будучи крайне возбуждены, сели в машину и умчались в неизвестном направлении. Все эти годы вы весьма успешно скрывались от полиции, жили под чужими документами. Пожалуй, вас пора отдать в руки правосудия... Или нет?

-- Оставьте меня... Мне уже все равно.

Я хорошо видел, как менялось лицо Томашевского: безразличное, оно вдруг стало зеркалом страданий, но скоро просветлело, приняло печать застенчивой решимости и злой иронии.

-- Время уходит, -- произнес гортанный говор.

Но Томашевский словно ждал этих слов. Рука его лежала на боковом кармане пиджака. Какое-то неуловимое движение -- и в ладони у профессора оказался крохотный пистолетик, который он направил на себя... Выстрел напомнил писк комара... Потом он медленно сполз со стула, губ коснулась вымученная улыбка.

-- Проклятье! Куда ты смотрел, Сэм! Шер, да сделайте же что-нибудь! -кричал и перепуганно, и с яростью, гортанный говор.

Первым к профессору бросился Сэм: склонившись над ним, он пытался нащупать пульс; затем, наверное, Шер, чернокожий крепыш с широким приплюснутым носом, он присел рядом на одно колено. Но через минуту Шер своим вкрадчивым голосом вынес безжалостный вердикт: "Он мертв!", "Точно, конец," -- согласился с ним Сэм.

А затем все закружилось в дьявольской круговерти, и я не скоро понял, что же происходит.

Все началось с короткого возгласа "О-ох!" и грохота падающего тела. Следующим был Сэм -- не успев поднять глаза на дверь, он рухнул сверху на Томашевского. Только Шер метнулся к дивану, на ходу выхватывая пистолет, но тут же дико изогнулся, упал, прополз с метр, ударился в судорогах головой о пол и замер.

На какие-то секунды все стихло. Потом кто-то прошелся по комнате, вслед за чем моему взору открылся бородач с огромной рыжей шевелюрой и безносый. Его могучее тело облегал блестящий комбинезон, но вместо рук, словно змеи, извивались щупальца, по одному слева и справа, достигающие ему до пояса. Теперь настал и его черед склониться над телом профессора. По-видимому, убедившись, что тот мертв, бородач подошел к окну как вдруг обратился к кому-то еще:

-- Черт возьми! Быстрее...

Как только они сбежали по лестнице, и хлопнула внизу дверь, Рейн прошептал на выдохе:

-- Кажется, ушли...

-- Кажется, самое время уходить и нам, -- заметил я, но все таки решился осмотреть Томашевского и тех, кто с ним был. Рейн встал у окна.

-- Морис, вот они,-- окликнул он меня.

Опустив на пол голову Шера, я возник за спиной Рейна.

-- Двое... Да, это они...

Они шли по противоположной стороне улицы, ближе к реке; один из них был, несомненно, бородач,-- я без труда узнал его по рыжей шевелюре, второй был в долгополом легком прозрачном плаще с оттенком серого, стройный, русоволосый, или поседевший. Они поравнялись со стоявшим на обочине желто-зеленым фургоном, и тогда бородач, развернувшись, сильным движением открыл дверь. Раздались выстрелы. Бородач отшатнулся, сделал шаг назад и упал вперед лицом вниз. Человек в плаще исчез в фургоне.

Где-то далеко взвыла полицейская сирена, и мы поспешно покинули квартиру Томашевского.

Едва мы вышли на улицу, как прогремел взрыв. Фургон разнесло на части, и, охваченные пламенем, они разлетелись по набережной на десятки метров вокруг... А я снова увидел черный "мерседес", сворачивающий за угол.

Полиция прибыла скоро, сразу за ней -- пожарные, и только потом врачи. Зевак собралось немного, но все же была надежда, что, смешавшись с ними, мы не привлечем к себе внимания. Полиция, кроме того, что взяла в кольцо дымящиеся останки фургона, тотчас направилась к квартире Томашевского. Не прошло и получаса, как санитары скорой помощи уже выносили оттуда одно за одним тела убитых. Такая осведомленность немало меня озадачила, я хотел что-то сказать по этому поводу Рейну, как услышал голос Куена:

-- Не правда ли, занятное зрелище? Четыре трупа в квартире и еще неизвестно сколько в фургоне.

Я стремительно обернулся. Райкард склонил голову в знак приветствия и спросил невозмутимо:

-- Вы, конечно, случайно здесь?

-- Вы правы, -- коротко ответил я.

-- И ничего не видели? Если вас не затруднит -- жду вас сегодня к шести часам вечера.

Он было уже отошел от нас, как повернул на 180 градусов и приблизился вновь.

-- Кстати, один небезынтересный момент: вчера ночью из клиники исчез Артур Крайс.

В машине между мной и Рейном состоялся нешуточный разговор, касающийся наших дальнейших действий. Раздражение и упрямство моего напарника я мог объяснить только одним -- Рейн был насмерть напуган. Однако, сколько бы раз не предлагал он все бросить, этот вариант меня не устраивал. Наконец Рейн смирился.

-- Ну хорошо, если вы не хотите понять, что игры окончены...

-- Что-то я вас не пойму, Рейн -- поиски убийц вашего отца были игрой? -- спросил я почти зло и с откровенной издевкой.

-- Нет, конечно же, нет, но мы знаем столько, что нам жить-то может быть... На наших глазах убили по меньшей мере четверых...

-- Достаточно! Я должен переговорить с Вильямом, он был моим другом.

-- Делайте, что хотите, -- пробормотал Рейн.

-- Вы слишком взволнованы и, кажется, утратили возможность здраво мыслить. У меня в руках письмо, фактически подтверждающее, что кейс у Скотта, и самое главное -- шифр. Я еду к Скотту немедленно.

27.

Я едва успел застать Скотта дома -- он собирался в клинику. Мне еще не доводилось бывать у него, и я поразился, с каким изощренным вкусом (именно изощренным) был выписан интерьер гостиной. Сначала я оказался в вызывающе голом овальном зале, где иссиня-черная материя на стенах, справа и слева, открывала некое женское лицо, может быть, мулатки, загорелое, с характерным широким носом, чувственными губами, но в обрамлении пепельных волнистых волос и такими же серыми глазами... То женское лицо и было гостиной, волосы -- ниспадающие фалдами портьеры при входе; губы -- мягкий кожаный диван цвета пурпура, нос -- необычной формы замысловатый камин, глаза,-- две картины с сумрачными осенними пейзажами, а кожа -- красноватые стены и паркет красного дерева, в отличие от черного паркета в овальном зале.