— Эй, Норри, смотри-ка…

— Вау! — Норри схватил меня за руку. — Ты видел, кто там стоит внизу?

— Кто, мой отец?

— Да нет, Джимми Йовин. Это же сам Джимми Йовин, твою мать!

— Да ты что?

— Да точно тебе говорю! Сам смотри, это он!

Он ткнул меня острым локтем в бок.

— Я же г-говорил тебе, что ра-ра-раз-местил информацию на Фейсбуке. Т-ты еще сказал, что все это д-дерьмо, но вот он з-здесь!

Теперь Норри улыбался, как шестилетний ребенок в Диснейленде, — широкой бессмысленной счастливой улыбкой.

— Ну, надо же! Н-н-наше время настало! Д-д-давай!

— О’кей.

«Дыши, придурок», — сказал я самому себе. Парень с татуировкой стоял у сцены прямо напротив меня и как будто бы тоже собирался запрыгнуть наверх.

И вот тут, в тот самый момент; когда ситуация не могла уже, казалось, стать более странной, я увидел еще одного знакомого человека в толпе — высокую красивую брюнетку в дальнем конце зала.

На мой концерт пришла сама Валери Стэтхэм.

Я посмотрел на Норри.

— Здесь босс моего отца.

— Что?

— Босс моего отца. Та самая тетка, которая обещала написать мне рекомендательное письмо в Колумбийский университет. Я вообще забыл, что пригласил ее на концерт.

И вот тут я вдруг почувствовал, как два моих мира, таких разных, столкнулись у меня в мозгу. Они врезались друг в друга прямо на полном ходу.

— Что ж делать?

— А ч-что тут, твою мать, м-можно сделать? — улыбнулся Норри. — Б-будем играть к-круче, чем к-когда-либо играли.

— Какую песню?

— А давай «Тову».

Я одновременно и надеялся, что он предложит сыграть именно ее, и молился, чтобы он этого не предлагал. Над этой песней под названием «Това» мы работали последние два месяца. Песня была о девушке, которую Норри встретил в еврейском летнем лагере и в которую он влюбился, когда ему было четырнадцать лет. На следующий год эта девушка умерла от передозировки валиума и текилы. Песня обещала стать нашим лучшим хитом.

Мы начали играть, и все сомнения отступили.

Мы выкладывались на полную катушку, и люди мгновенно это просекли. Мы зажигали, и они воспламенялись от нас. Ощущение было такое, что раньше мы потягивали пивко и вдруг резко перешли на «Джек Дэниэлс». Парень за барной стойкой отложил мобильный и принялся слушать нас. Валери Стэтхэм повернулась лицом к сцене и уставилась на нас немигающим взглядом. Даже парень с татуировкой выглядел потрясенным. Мы закончили второй куплет, перешли к припеву…

И тут вдруг свет потух, и мир погрузился во мрак.

14

Прокомментируйте следующие слова Дороти Дэй: «Никто не имеет права сидеть сложа руки и погружаться в отчаяние. В мире так много дел». Что значит «много дел» для вашего поколения? Какое влияние это может оказать на вас в будущем, если вам предстоит стать лидером? Напишите творческое эссе, отражающее вашу точку зрения и подталкивающее к дальнейшим размышлениям.

Нотр Дам

Звук оборвался одновременно с тем, как погас свет. Еще секунду я слышал Сашин голос в темноте, звучащий без сопровождения при выключенном микрофоне, но и он стих, а затем смолкли и барабаны Норри. Толпа шумно ахнула — люди были потрясены и сбиты с толку.

Я почувствовал, как кто-то схватил меня за рукав и изо всех сил потянул вниз со сцены. Я выронил гитару и взмахнул руками, чтобы удержать равновесие, но пространство не подчинилось мне; воздух словно сделался плотным и вязким; я свалился со сцены и стукнулся подбородком об пол — лицо тут же онемело от челюсти до затылка.

— Вставай немедленно, — услышал я шипящий голос Гоби, она говорила мне прямо в ухо, и в ее словах слышалась вся ярость культурно репрессированной Восточной Европы. К этому моменту она уже тащила меня сквозь толпу. Я кое-как поднялся на ноги и, покачиваясь, вывалился вместе с ней из входной двери клуба в прохладу ночи.

— Что ты делаешь?

— Спасаю твою жизнь.

— Сейчас?

— Мы должны идти.

Я оглянулся и посмотрел на клуб:

— Но у нас же концерт. Мы играем!

— Слишком много людей. И ты привлекаешь слишком много внимания, — сказала она.

— Да это же просто…

— Заткнись!

Она ткнула чем-то мне в спину, и мы быстро пошли по авеню А в направлении парка. «Ягуар» по-прежнему стоял на своем месте, и это, казалось, взбодрило Гоби.

— Садись за руль.

Я открыл дверь со стороны водительского места и сел в машину, все еще дрожа и обливаясь потом.

— Ты что, не могла хотя бы подождать, когда мы закончим играть песню. Там у бара сидел один из самых важных чуваков в музыкальной индустрии.

— Да плевать я хотела, — пробормотала Гоби, снова уставившись в свой «Блекберри».

— Тебе-то плевать, а мне нет.

— Я другое хотела сказать. — Она повернулась лицом ко мне. — Я видела, как ты разговаривал в клубе со своим отцом. Стоит ему только велеть тебе сделать что-то, и ты сразу же наложишь в штаны и сдашься, словно все твои мечты, все твои собственные надежды не стоят и ломаного гроша.

— А мы хорошо играли, да?

Гоби улыбнулась мне. Была у нее странная манера — улыбаться вот так, в самые неожиданные и странные моменты.

— Ты обалденно играл, Перри, просто круто!

— Спасибо.

— Но мне очень жаль, что ты не умеешь отстаивать свое право на то, что ты любишь.

— Например, убивать людей за деньги?

Гоби застыла. Лицо ее утратило всякое выражение, голос зазвучал отстраненно.

— Поезжай вперед, — сказала она. — Дорога займет не больше пятнадцати минут.

15

Вас уважают? Откуда вам это известно?

Университет Вирджинии

Было уже почти одиннадцать часов вечера, когда мы выехали на Пятую авеню, и Гоби указала на вход в отель «Шерри Несерланд». Швейцар в красном камзоле и брюках с золотым шитьем подошел к «Ягуару» и остановился, изучая поцарапанное крыло, разбитое заднее стекло и кровь на ветровом стекле машины. Выражение его лица из раболепного стало печальным, как «смайлик» с опущенными вниз уголками рта.

— Все в порядке, сэр?

Я кивнул и посмотрел на Гоби. Мобильный телефон был у нее в сумке, но как только она выйдет, я собирался сделать все от меня зависящее, чтобы поскорей связаться с Энни и удостовериться, что она в безопасности и ушла из дома. После чего я собирался попросту удрать куда подальше.

— Эй ты, вылезай, — махнула мне Гоби, — на этот раз пойдешь со мной.

— Да нет, я лучше подожду, спасибо.

Она наклонилась, схватила меня за руку и вытащила из машины. Не знаю, как такая легкая и хрупкая девушка могла обладать столь недюжинной силой, чтобы вытолкать из автомобиля парня вроде меня и при этом сохранить элегантность и ничем не вызвать подозрения у швейцара. Ему это, похоже, показалось лишь забавным, и выражение его лица снова стало похоже на приветливый смайлик. Он лучезарно улыбнулся мне и Гоби, а она взяла меня под руку, и мы вошли в холл отеля.

— Ну и что ты прикажешь мне делать?

— Заткнись и будь обворожителен.

Мы прошли прямо к бару отеля, он назывался «У Гари Киприани». Внутри было шумно, стены были выкрашены в ярко-лимонный цвет и отделаны покрытыми лаком деревянными панелями. Низкие столики были составлены по два-три. В воздухе витал аромат морепродуктов и горохового супа.

Гоби напустила на себя изысканный вид, обвела взглядом зал и внимательно посмотрела на пожилого мужчину в сером смокинге; голову его обрамляли белоснежно-седые волосы. На его столике стояло несколько винных бутылок и грязные тарелки. У мужчины были красные уши, которые торчали почти перпендикулярно к голове, и он беспрерывно попивал красное вино, опуская длинный нос в бокал, фыркая, покачивая головой, бормоча что-то — целое представление, обхохочешься…

По обе стороны от него сидели две хихикающие девушки; они могли бы быть его внучками, но, по всей видимости, все же ими не являлись.