Только ни под каким контролем это не было, и мы стали свидетелями еще нескольких приступов. Похоже, они шли у нее по несколько кряду и были каким-то образом спровоцированы стрессом. Мы никогда не знали, когда следующий. Наконец мы вычитали, что у всего этого есть название — термин «лобная эпилепсия». Каким-то образом связанная с электрическими импульсами в мозгу, генетическими или спровоцированными травмой. Такое было и у Достоевского, и у Ван Гога, и, возможно, у Святого Павла, когда он упал с осла по дороге в Дамаск, если вы верите во все это.
Все, что было известно мне, это то, что водительских прав у Гоби нет и ей нельзя водить машину. И однажды я застал ее сидящей с открытыми глазами, уставившись в одну точку. Когда я коснулся ее плеча, она никак не отреагировала.
Несмотря на все это (а может, как раз благодаря этому), я всегда здоровался с ней, когда мы сталкивались дома в коридоре или встречались в колледже. Я помогал ей делать домашку по английской литературе, а презентацию по Нью-Йоркской бирже в «пауэр пойнт» практически сделал за нее сам в то утро, кода ее уже надо было сдавать.
Но она все равно, завидев меня, отворачивалась, понимая, сколько гадостей я из-за нее выслушиваю. Не от друзей, естественно. Они-то все понимали. Но вот остальные… Дин Виттакер, Шеп Монро… богатые ублюдки, сынки финансовых акул… Они, конечно, подкалывали меня. Но мне было плевать. Я зависал с нормальными парнями — с теми, с кем у нас была настоящая музыкальная рок-группа. «Червь» — вот как она называлась. Ну, и пара друзей осталась у меня со времен занятий плаванием — те, кто не отвернулся от меня, когда я по настоянию отца променял бассейн на клуб дебатов. Они как-то все поняли тогда и не порвали со мной.
Короче, нормально все было. Терпимо. Да…
Пока мать не выдумала, что я просто обязан сопровождать Гоби на школьный выпускной бал.
2
Расскажите, кто из членов вашей семьи оказал на вас наибольшее влияние и является для вас авторитетом.
Дартмутский колледж
До школьного бала оставалось две недели, а у меня еще не было билетов. Я попытался использовать этот аргумент, чтобы не идти туда, но обломился — мать уже обо всем позаботилась. Оказалось, у нее друзья в школьном комитете, и они отложили ей парочку билетов.
Я не из тех, кто любит школьные тусовки такого рода. Все мои друзья тоже не собирались идти на этот долбанный бал. За исключением, разве что, Чоу; его подружка поставила ему условие: либо они идут вместе на бал, либо расстаются. Мы нещадно прикалывались над Чоу, но мне показалось, что в глубине души он был рад пойти. Он даже записался заранее к стилисту в Манхэттене, в чем имел мужество нам признаться. Ну, и огреб, естественно. Зачем признаваться-то было? Разве что в Чоу заговорил мазохист — иного объяснения его признанию я не видел.
Когда стало ясно, что номер с отсутствием билетов не прокатит, я выложил свою козырную карту. Я напомнил маме, что наша группа «Червь» выступает в этот вечер на первом настоящем концерте в Нью-Йорке. И не просто участвует в каком-то шоу. Это был наш первый собственный концерт, в баре «У Монти» на авеню А.
— Да ты что?! Как же я забыла…
Такая реакция вселила в меня надежду, и я решил, что сорвался с крючка. Мать слышала, как мы играем, и понимала, что это не просто трынканье на гитаре. Но не тут-то было.
В дело вмешался отец.
Как всегда, в тот момент, когда я меньше всего этого ожидал. Его фирменный стиль. Возможно, благодаря именно этой способности он стал таким хорошим адвокатом. И разговор, естественно, произошел в его офисе.
В офисе на Третьей авеню, в центре, на сорок седьмом этаже. «Как раз между Богом и Бродвеем», — любил повторять отец, но у меня, когда я смотрел в окно, возникали совсем другие ассоциации: вот кто-то выпрыгивает из него, орет всю дорогу, падая вниз, все сорок семь этажей, потом — хлоп…
Два раза в неделю, по вторникам и пятницам, я шел после школы на вокзал, садился в электричку и ехал час до центра Нью-Йорка, там проходил восемь кварталов на север и два квартала до офисного здания «Гарриет, Стэтхэм и Фрипп».
Холл был огромен, с фонтаном посередине, весь в стекле и металле. Я прижимал свою личную карточку-пропуск к автомату и проходил внутрь через турникет мимо поста охраны к лифтам. В лифте нажимал сорок седьмой этаж, а там меня уже ждали кипы бумаг, приготовленные секретаршами, чтобы копировать, сортировать, подшивать в папки и все такое. Ближе к вечеру приходили международные посылки.
По сравнению с «Макдоналдсом» это была вполне приличная возможность подзаработать. А отец говорил, что если я себя хорошо зарекомендую, то один из его партнеров — может, даже старший партнер Валери Стэтхэм — лично напишет мне рекомендательное письмо в Колумбийский университет, откуда я пока не получил ответа на свой запрос. Меня уже приняли в Университет Коннектикута и в Тринити, но в Колумбийский-то хотелось больше всего, чего уж там…
— Май на носу, — ворчала мать, — что они тянут с ответом? Может, они уже все там решили?
— Отказа они пока тоже не прислали, — резонно отвечал отец, — так что у тебя, сын, есть веские причины постараться получить то рекомендательное письмо, о котором мы с тобой говорили. Еще не поздно.
И вот как раз, когда я был весь по уши в копировании документов в офисе на сорок седьмом, отец вошел и произнес:
— Мама говорит, ты уже бегаешь по магазинам в поисках смокинга.
Да, вот еще что я не сказал вам об отце: он больно дразнит, и его подколы всегда попадают в точку. Я сложил документы стопкой и повернулся к нему — так, как он сам учил меня делать в случае, если предстоит серьезный разговор или спор. Офис закрывался в шесть, половина партнеров уже разошлась по домам, но голубые глаза отца задорно блестели, галстук с идеально завязанным узлом украшал свежую рубашку, и вообще отец выглядел так, словно он только что оделся и побрился. Предстояла нешуточная схватка — прямо как на канале «Энимал Плэнет» — между охотником и добычей.
— Я не могу пойти на бал, — сказал я. — У нас в этот вечер концерт здесь, в Нью-Йорке.
— Перри, у тебя еще будут концерты.
— Не такие, как этот. Мы готовились к нему три месяца. И заплатили за зал из собственного кармана!
Его зрачки запульсировали так, словно у него там, внутри, были мышцы, и сейчас он их разминал.
— На твоем месте, если ты намерен продолжить скандал, я бы говорил потише. Люди вылетали с этой работы и за меньшее, чем повышение голоса в офисе.
— Да кому в голову взбрело тащиться на этот бал — матери или Гоби? — спросил я.
— Гоби улетает домой на следующей неделе, — сказал отец. — Мама считает, что бал будет для нее хорошим прощальным подарком.
Отец наклонился ко мне, и я ощутил его запах — ненавязчивый запах дорогого одеколона.
— Послушай, мы все знаем, что ее пребывание здесь оказалось не таким радужным, как предполагалось. Так что попрощаться с ней надо на уровне.
— Ты так и не ответил на мой вопрос, сказал я.
Отец кивнул. Я понял, что таким образом меня учат вести споры в дальнейшем; отец явно готовит меня на роль Великого Воина, которым я должен вскоре стать.
— Насколько я понимаю, — сказал он, — именно Гоби обмолвилась о школьном бале в разговоре с твоей матерью.
— Подожди-ка. Ты что, хочешь сказать, она действительно хочет, чтобы я был ее кавалером там?!
В это невозможно было поверить, просто чушь какая-то; но вот отец стоит и говорит об этом, и копировальный аппарат продолжает работать у меня за спиной, и все это совершенно реально, оказывается. Во дела…
— Да она даже не смотрела в мою сторону, не то что в школе, но и дома!
— Но ты смотрел. Ты улыбался ей, здоровался. Ты помогал ей с домашними заданиями. Одним словом, вел себя как джентльмен, а кто еще из твоих одноклассников может этим похвастаться? И кого после этого должна была выбрать Гоби в качестве кавалера на школьном балу?
