– Ну если так рассуждать, то конечно эти парни сильно продешевили. Всего какой-то мешочек с камешками за твою бесценную жизнь, – хихикнула я и вдруг вспомнила: – Представляешь, есть одна планета. Она в два раза тяжелее Земли и на треть состоит из алмазов. Учёные даже подсчитали её примерную стоимость: двадцать семь с тридцатью нолями, в долларах конечно же. Как тебе? И всё это богатство всего в сорока световых годах от нас. Ничто по космическим меркам, где расстояния измеряются миллионами и миллиардами световых лет.

Рональд пару секунд смотрел на меня удивлённо, потом спросил, нахмурившись:

– Не знаешь, почему я чувствую, будто зря выпендриваюсь, пытаясь произвести на тебя впечатление своими познаниями в астрономии?

– Не зря. Я действительно под впечатлением от того, что это ещё хоть кому-то интересно.

– Отлично, – он вновь откинулся на руку и продолжил: – А насчёт бриллиантовой планеты… Как только мы доберёмся до этих залежей алмазов, они сразу же обесценятся. По логике вещей наибольшую стоимость имеет то, чего мало. Вот бриллиантов у нас мало, на всех не напасёшься, поэтому они дорогие, так?

– Ну в общем да.

– Это в масштабах нашей планеты. А в масштабах целой бескрайней вселенной, где этого барахла просто завались? Мусор. А вот то, чего там действительно мало – так это жизни. Жизнь здесь, у нас, а там – пустота. Холодная чёрная пустота. Получается, в масштабах вселенной жизнь – самое ценное. Но и это ещё не все. Сколько форм жизни есть на земле? Миллионы? А скольким из этих форм знакомо понятие любви? То-то и оно. Лишь человеку. И то не каждому. Можно всю жизнь прожить и так и не испытать этого чувства. Или испытав, потерять его. Всё же, наверное, самое страшное, что может с человеком – потерять свою любовь, поэтому терзания эти самые мучительные во вселенной. Потеря единственно важного, редкой ценности…

Неожиданно для самих себя мы поняли, что лежим, вцепившись друг другу в куртки до белизны костяшек. Но никто не разжал хватку. Так мы и лежали под этим грандиозным небом, заблудившиеся, но найденные. Два вселенских чуда, две крохотные песчинки, силой притяжения носимые вокруг своей крохотной звезды и, благодаря ей же, нашедшие друг друга на самом краю бескрайнего мира.

Лежать обнявшись, смотреть на звёзды. В этот момент я чётко осознала, что жизнь прекрасна и только начинается. И если такие мелочи, самые простые её проявления, способны наполнять таким едва переносимым ощущением счастья, то чего же ждать от тех событий, которые ждут нас впереди?

Я продолжала сжимать Рональда в объятиях, раздумывая над его словами. Он почти научно обосновал что-то эфемерное, и я нашла это очень интересным. Он отпустил мою куртку и занялся своим любимым делом – начал гладить мои волосы. Наигравшись, поднял за подбородок моё лицо и начал нежно меня целовать. С каждой секундой его поцелуи становились всё более жадными, горячими, требовательными.

– Вся эта философия конечно прекрасна, – прошептал он, отрываясь от моих губ, – но предлагаю вспомнить и о своих животных инстинктах! Я соскучился!

У меня болела голова, но я не говорила об этом, не желая впускать ничего негативного в этот дивный вечер. Пришлось признаться в том, что чувствую себя разбитой. «Как банально, – думала я, – отказываюсь от близости с любимым мужчиной из-за какой-то головной боли. Как обычная женщина. Как от обычного мужчины…»

Рональд поцеловал меня в висок и осторожно сжал в объятиях.

– Может, пойдём в дом?

Шевелиться мне не хотелось и не хотелось никуда идти.

– Давай ещё немножко полежим.

– Ветер поднимается, Лиз.

– Разве это ветер? – зевнула я. – Вот представь себе бесконечный непрерывный ураган, длящийся уже миллионы, а может и миллиарды лет, в котором ветер дует со скоростью две тысячи километров в час. Это как никогда непрекращающаяся ударная волна от атомного взрыва. Представляешь, какая это мощь? Например, чтобы воспарить, как ястребам над пропастью, нам понадобится вертикальный ветер скоростью всего лишь двести километров в час. А теперь умножь силу этого ветра на десять, и ты получишь представление об атмосфере Нептуна.

– Намекаешь, что мне удастся затащить тебя в шалаш только тогда, когда ветер достигнет такой скорости?

– Вряд ли это нас спасёт. Шалаш не выстоит, да и мясо с костей сорвёт быстрее, чем мы до него доберемся, – я закрыла глаза, блаженно проваливаясь в сон.

– Хьюстон, у нас проблемы, – он снова выдернул меня из полузабытья.

– Какие?

– Кажется, дождь начинается.

Я прислушалась к шороху редких капель в листве.

– Разве это дождь… – начала, намекая на то, чтобы он оставил меня в покое и дал поспать.

– Только не нужно рассказывать мне про дожди из серной кислоты на Венере, – перебил меня Рональд.

– А про горизонтальный дождь из осколков стекла, летящих на скорости шесть тысяч километров в час?

– Разве такое бывает?

– Бывает ещё и не такое. Расскажу как-нибудь. Я так устала…

Он ещё крепче прижал меня к себе.

– Совсем замучил тебя своими разговорами?

Не было сил отвечать, не было сил кивать всей головой, и я кивнула бровью. Снова увидела какой-то ужасно приятный сон.

– Лиз… – отвлёк меня голос.

Я проснулась, увидела его лицо и наяву, расплылась в дурацкой улыбке.

– Почему ты улыбаешься? – спросил Рональд.

– Ты мне приснился. А когда я открыла глаза, оказалось, что сон – это не сон. Ты и вправду существуешь. Это так хорошо.

Он ласково убрал волосы с моего лба, а я обиженно насупилась:

– Только вот зачем ты мне снишься, если ты у меня есть настоящий? Не снись мне больше, пожалуйста! Мне становится страшно, и я просыпаюсь.

– Почему, дурочка?

– Потому что когда я сплю, я знаю, что всё что вижу – это сон. И когда вижу там тебя, пугаюсь, что ты тоже всего лишь сон.

– Всё сон, Лиз.

– Да? – огорчилась я. – И это?

– Особенно это.

– Хочешь сказать, ты мне и сейчас снишься?

– Да. Я тебе, а ты мне.

– Значит, ты меня не до конца разбудил?

– Пока ещё нет.

– Почему?

– Потому что так мы можем быть вместе.

– Не хочу, чтобы ты мне снился, хочу тебя настоящего. Разбуди меня.

– Когда-нибудь обязательно.

– Тогда перестань мне сниться. Это не смешно.

– Ну уж нет. За твоё непослушание я буду являться тебе во снах. Может, всё таки пойдём в дом?

– Ага. Попозже.

– Хорошо, спи. Но это пока. Когда выберемся отсюда, ты от меня просто так не отвяжешься. Я люблю разговаривать. Нужно разговаривать, Лиз, чтобы лучше понимать друг друга. Чтобы любить кого-то, его необходимо понимать, и взаимопонимание – оно ведь важнее всего, важнее даже привязанности. Если твоя любовь – лишь желание обладать, то она не настоящая. Знаешь, что мы сделаем? Мы сбежим от всего мира, примерно так, как сейчас, с поправкой на полный холодильник, конечно, и будем много разговаривать. Есть у меня один остров на примете…

Слабость не дала мне дослушать его.

Через какое-то время Рональд поднял меня на руки, и я снова проснулась. Эти несколько шагов, что он прошёл до нашей хижины, бережно прижимая меня к себе, я чувствовала себя такой счастливой, что мне было страшно.

Утром вечерняя моя разбитость никуда не делась, а, казалось, только усилилась. Ноги были слабыми, колени подгибались, в голове будто поселились жучки-древоточцы. С ужасом я начала сознавать, что простудилась. Гнала от себя эти мысли, боясь, что мой организм воспримет их всерьёз и действительно разболеется. Не жалуясь и не стеная, шла за Рональдом, понимала, что он ничем не сможет мне помочь. Спасет только цивилизация, которая может вдруг оказаться за любым поворотом нашей своенравной реки.

Я жадно всматривалась в каждый просвет, надеясь, что вот сейчас деревья расступятся, и нам откроется вид на какую-нибудь холмистую равнину, усеянную маленькими избушками. Вслушивалась в шум ветра, пыталась отыскать в нём далёкий отзвук колёс, шелестящих покрышками по гравию деревенской дороги или по асфальту междугородной трассы. Всё тщетно. Лишь ветер в кронах и всплески воды в ручье.