– Зачем тебе туда?

– Да я и сам хорошенько не знаю.

Он ушел и пропадал двое суток, вернулся с кухонной плитой – словно тяжелогруженая баржа, проплыл он через лес с плитой на спине.

– Да ты просто себя не жалеешь! – воскликнула Ингер.

Исаак разобрал очаг, который так не подходил к новому дому, и поставил на его место плиту.

– Не у всех есть такие плиты, – сказала Ингер. – Господи, помилуй нас, грешных!

Сенокос продолжался. Исаак только и знал, что таскать сено, потому что лесная трава далеко не то, что луговая, а гораздо хуже. Поработать на стройке удавалось только в дождливые дни, она продвигалась медленно; к августу, когда все сено было уже убрано, новый дом был доведен едва до половины. В сентябре Исаак сказал, что так дальше не пойдет.

– Сбегай-ка в село и приведи на подмогу работника, – велел он Ингер.

Ингер в последнее время что-то раздалась вширь и уже не могла бегать, но, конечно же, тотчас собралась в дорогу.

Но муж ее вдруг передумал, он снова впал в гордыню, решив, что все сделает сам.

– Незачем беспокоить людей, – сказал он. – Я и один управлюсь.

– Не сдюжишь ты.

– Поможешь мне поднять бревна.

В начале октября Ингер объявила:

– Больше мне невмоготу!

Что за досада, нужно ведь непременно поднять стропила, чтоб успеть покрыть дом до осенних дождей, а времени оставалось всего ничего. Что такое стряслось с Ингер? Уж не захворала ли? Изредка она варила козий сыр, но большей частью ее хватало только на то, чтобы по нескольку раз на дню переносить с места на место прикол Златорожки.

– В следующий раз, как пойдешь в село, принеси большую корзину, или ящик, или что-нибудь такое, – как-то попросила Ингер.

– На что тебе? – спросил Исаак.

– Нужно, – ответила Ингер.

Он поднял стропила на веревке, Ингер только подпихивала их одной рукой, но уже само ее присутствие как будто помогало. Дело шло медленно, и хотя крыша была совсем невысокая, но балки чересчур большие и толстые для маленького домика.

Некоторое время держалась ясная осенняя погода, Ингер одна выкопала всю картошку, а Исаак успел покрыть избу до начала затяжных дождей. Козы уже переселились на ночь в землянку к людям, и это не мешало, ничего не мешало, люди не жаловались. Исаак опять собрался в село.

– Принеси же мне большую корзину или ящик! – смиренным тоном снова попросила Ингер.

– Мне надо захватить несколько оконных стекол, которые я заказал, – сказал Исаак, – да еще две крашеные двери, – добавил он важно.

– Ну раз так, придется обойтись без корзины.

– Да на что она тебе?

– На что? Да где же у тебя глаза!

Исаак ушел из дому в глубоком раздумье и вернулся через двое суток, притащив окно, дверь для горницы и дверь для клети, а сверх того, на груди у него висел ящик для Ингер, а в ящике – разные съестные припасы. Ингер сказала:

– Дотаскаешься ты когда-нибудь до смерти!

– Ха, до смерти? – Исаак был сейчас настолько далек от недавних мыслей о смерти, что вынул из кармана аптечный пузырек с нефтью и дал Ингер с наставлением усердно лечиться ею, чтоб поправиться. А к тому же теперь у него были окна и крашеные двери, которыми можно заняться, и он тотчас бросился их прилаживать. Ну что за двери: подержанные, правда, но заново выкрашенные красной и белой краской, они гляделись в доме, словно картинки.

Они перебрались в новый дом, а скотина расселилась по всей землянке; одну овцу с ягненком оставили при корове, чтоб той было не так скучно.

Да, много чего достигли поселенцы в этих пустынных краях, просто чудо как много.

Пока земля не промерзла, Исаак выбирал из нее камни и очищал от корней, ровнял луг на будущий год; когда ударил мороз, он стал ходить в лес и усердно рубил дрова.

– На что тебе столько дров? – спрашивала Ингер.

– Сам не знаю, – отвечал Исаак, но прекрасно все знал.

Густой нетронутый лес подходил вплотную к строениям, не позволяя расширить площадь под сенокос, а кроме того, Исаак рассчитывал тем или иным способом доставить дрова зимой в село и продать тем, у кого их не будет. Задумка была толковая, Исаак верил в успех, продолжая расчищать лес и рубить его на дрова. Ингер частенько приходила посмотреть, как он работает, а он делал вид, будто ему все равно и вовсе он в ней не нуждается, но она понимала, что доставляет ему удовольствие. Изредка они перебрасывались несколькими словами.

– Неужто тебе нечего больше делать, кроме как приходить сюда и мерзнуть? – говорил Исаак.

– Мне не холодно, – отвечала Ингер, – а вот ты губишь свое здоровье.

– На-ка надень мою куртку, вон она лежит!

– И надела бы, да некогда мне тут рассиживаться, когда Златорожка собралась телиться.

– Златорожка собралась телиться?

– А ты не слышишь, что ли? Как по-твоему, оставить нам теленка?

– По мне, делай как хочешь, я не знаю.

– Не след нам есть теленка! Ведь тогда у нас останется только одна корова.

– А я и не думал, что ты за то, чтоб мы съели теленка, – отвечал Исаак.

Одинокие люди, некрасивые и грубые, но сколько доброты друг к другу, к животным, к земле!

И вот Златорожка отелилась. Знаменательный день в безлюдной глуши, огромная благодать и счастье. Златорожке дали вкусного мучного пойла, и Исаак сказал:

– Муки не жалей! – хотя притащил ее из села на собственном горбу.

Рядом с коровой лежал хорошенький теленочек, красавица телочка, тоже красно-пегая, забавно удивленная чудом, которое только что пережила. Через два года она сама станет матерью.

– Из этой телки выйдет чертовски красивая корова, – сказала Ингер, – а я даже не знаю, как бы ее назвать. – Ингер была ну чистое дитя, смекалки у нее всегда недоставало.

– Как назвать? – повторил Исаак. – Сколько ни ищи, а лучше клички, чем Сребророжка, не найдешь.

Выпал первый снег. Как только установился санный путь, Исаак отправился по деревням, ничего, по своему обыкновению, не объяснив Ингер. Вернулся он с большущим сюрпризом – с лошадью и санями!

– Сдается мне, ты не иначе как колдуешь, – сказала Ингер, – ведь не отнял же ты у кого-то лошадь?

– Отнял.

– Может, нашел?

Если б только Исаак мог сказать: моя лошадь, наша! Но он всего лишь взял лошадь на время, чтобы свезти на ней дрова.

Исаак возил в село дрова и возвращался с припасами, мукой, селедкой. А однажды привез в санях быка; он купил его баснословно дешево, потому что в селе уже началась бескормица. Бык был худой, косматый, да и голосом не вышел, но не урод и от хорошего корма должен был оправиться. Племенной бык. Ингер сказала:

– И чего только ты не притащишь!

Да, Исаак притаскивал все, что можно: доски и тес, которые выменял на бревна, точильный камень, вафельницу, всякие снасти и инструменты, и все это в обмен на дрова. Ингер пыжилась от свалившегося на нее богатства, каждый раз приговаривая:

– Никак еще что-то привез? Теперь у нас есть бык и все-все, что только можно придумать!

И однажды Исаак ответил:

– Больше ничего возить не стану!

Запасов у них теперь хватит на долгое время, они стали зажиточными людьми. Что-то затеет Исаак весной? Сотни раз вышагивал он зимой за своими дровяными возами и вот что надумал: он расчистит место за косогором, вырубит там весь лес, наготовит дров, оставит их сохнуть на лето и зимой будет накладывать на возы вдвое больше дров, чем теперь. Расчет был безошибочный. Сотни раз думал Исаак и о другом – о Златорожке, откуда она взялась, чья была раньше? Нигде не сыскать другой такой жены, как Ингер; бедовая бабенка, податливая и на все согласная; но ведь в один прекрасный день придет кто-нибудь, отберет Златорожку и уведет на веревке. А это может кончиться очень плохо. «Ведь не отнял же ты у кого-то лошадь?» – спросила Ингер. «Может, нашел?» – спросила она. Вот какая была ее первая мысль, она-то не сразу ему поверила, а ему что делать? Вот о чем он все время думал. Да и он хорош, взял да и купил быка для Златорожки, для краденой-то, глядишь, коровы!