С высочайшим почтением,

Эрих Ремарк.

Я посылаю это письмо на Ваш адрес, поскольку не знаю, кто является преемником господина окружного школьного советника Хоргебе.

Отправитель: Эрих Ремарк

Оснабрюк

Хакенштр., 3

Стефану Цвейгу

Оснабрюк, после 22.06.1921

Господин Стефан Цвейг!

Я пишу Вам с самоуверенностью человека, для которого всегда было только или – или, и с тем правом, которое есть у каждого сочинителя! Мне 23 года, я был мальчиком для битья у родителей, перелетной птицей, пастухом, рабочим, солдатом, самоучкой, учителем, писателем. Я нахожусь в данный момент в таких хитросплетениях судьбы, в таком страшном творческом борении (ибо для меня творчество отнюдь не литературное или академическое занятие, но кровавое поприще, когда речь идет о жизни и смерти), так что я нуждаюсь в людях, способных мне помочь. Мне сейчас нужен человек, который мог бы мне что-то подсказать, к которому бы я питал безусловное доверие, которому бы я мог верить и следовать! Я не знаю никого другого, кроме Вас! Ибо Вы обладаете таким тончайшим чувством, проникновением, пониманием другого, какого я до сих пор не находил больше ни в ком. Речь идет как раз о том: Вы не должны сказать, является ли путь, которым я сейчас иду, верным! Я хотел бы послать Вам некоторые отрывки, возникшие в моей борьбе со словом, и услышать Ваш приговор.

Простите меня, если я не соблюдаю формы вежливости. Я поставил на карту все, и самое последнее, я цепляюсь всем своим существом за малейшую надежду. Пусть и враждебен мир вокруг меня, все разбивается в беспощадном свете моих глаз, мои собственные насмешки и унижения пожирают мою жизнь; но снова и снова громогласно встает во мне загадочная звездная радуга и омывает меня в мучительном одиночестве и в еще оставшемся счастье движения вперед. Для меня речь идет о жизни и смерти. Или я сломаюсь, или я пробьюсь. Так прочно связаны во мне жизнь и творчество, что я никак не могу отделить их друг от друга и безмерно страдаю от того и от другого. Затравленно бегу я от них под тяжестью вопросов и страшной муки осознания своей миссии и стою теперь на краю пропасти: действительно ли это моя миссия, или это только ухмылка скопившихся противоречий, разъедаемых дикими битвами и галлюцинациями миссионерства? Тогда лучше сразу в пропасть – в легкое как пух ничто.

Я обращаюсь к Вам, господин Цвейг, и прошу Вас как человек человека: напишите мне, могу ли я послать на Ваш суд несколько стихотворений, которые высыпались как осколки в дикой борьбе за крупное сочинение. Я не могу себе позволить включить их в это письмо.

Подумайте, что для меня это вся жизнь! Лихорадочны и болезненны будут для меня те часы, когда я буду ожидать Вашего ответа, и слишком легко может сломаться натянутый лук моего бытия, поэтому я не могу не повторить еще раз мою просьбу: пожалуйста, дайте мне как можно быстрее Ваш ответ.

С глубочайшим почтением,

Эрих Ремарк.

В Окружное управление. Отдел II в Оснабрюке

Ганновер, 20.11.1922 (понедельник)

В отношении письма II C 6/13 № 10/11 от 16.11.1922

Сейчас я являюсь зав. отд. рекламы и главным редактором «С. & G. P. Co.», Ганновер.

Срок увольнения ежеквартально в первых числах.

На временные должности я не соглашаюсь. Речь может идти только о постоянной; но я не настаиваю на срочности, так как имею вполне приличное содержание и могу себе позволить уступить место кому-нибудь из нуждающихся коллег.

Я отправляюсь этой зимой за границу, поэтому даю Вам только выше упомянутый адрес; мне оттуда всегда дадут знать; поддерживать связь из-за границы было бы для Вас и меня обременительным и также достаточно бесполезным.

С высочайшим почтением,

Эрих Мария Ремарк.

Карлу Фогту

Ганновер, 07.08.1923 (вторник)

Дорогой Карл!

Я как раз вернулся из путешествия и нашел твое письмо. Хорошо, что ты опять обращаешься ко мне, я всегда готов, если у меня есть время, быть в твоем распоряжении, чтобы выразить свое мнение. Ты, впрочем, не должен считать, что это значит некое окончательное объективное отношение; зачастую со временем мнение человека меняется весьма решительно, но даже самое объективное восхваление, в конце концов, является субъективным.

Своим вопросом о чиновничестве ты затрагиваешь проблему, которая важна не только с профессиональной точки зрения, но и для мировоззрения в целом.

Ты прав, чиновник – раб своей профессии. Он раб своего заработка и своей деятельности, он всегда занят расчетами, сколько он заработал за десять лет и кем он был эти десять лет. Свободная профессия гораздо более приятна. Под такой профессией я понимаю такую деятельность, которая предоставляет неограниченную возможность для развития, пусть даже это будет предпринимательство. Но, в конце концов, любая профессия, как бы она ни была свободна, станет обузой. Поэтому нельзя подчинить себя профессии. Прежде всего надо быть человеком, а потом уже чиновником или предпринимателем – или кем бы кто ни был в выборе своей цели. Профессия должна прежде всего служить тому, чтобы добывать средства, необходимые для жизни. Но средства не должны становиться целью, а профессия, если она не полностью соответствует желаниям человека, не должна быть главным делом его жизни. Как бы это странно ни звучало, но можно соответствовать своей профессии, весьма даже соответствовать, не будучи крепко привязанным к ней, так же как можно выполнять работу без внешних признаков, таких как пот, спешка или излишнее тщание. Надо взять в привычку находиться превыше всех вещей. Если ты будешь стараться время от времени размышлять о том, что все, что ты делаешь, по большей мере через сто лет станет никчемным как для тебя, так и для всего человечества, и если ты задумаешься однажды, сколько работы совершается без всякого смысла, тогда все это подвигнет тебя к пониманию, что является важным, а что нет.

То, что ты пишешь о своих путешествиях, я весьма приветствую. Ты прав, именно неопределенность в жизни имеет особую притягательность. Когда полагаешься на случай, это часто придает бытию весьма своеобразное настроение. В этом, впрочем, есть определенное доверие к самому себе, чтобы в решающий момент принять правильное решение. Попытайся при этом однажды это воззрение перенести на прочее твое существование, естественно, в границах и мерах, ибо нельзя жить только одним днем и предоставить все Господу Богу. И вот еще что: доверяй только себе, ни в коем случае не другим. Всегда имей в виду, что бразды держишь именно ты. Ты не представляешь, насколько слабы и легко управляемы люди. Тот, кто скажет: я могу и хочу, тот пробьется всегда; поскольку все только и ждут того, кто их поведет. Если представить людей как овец, ты будешь весьма удивлен, как мало среди них найдется вожаков-баранов и что иные овцы только своим блеянием и суетливостью вызывают в других убеждение, будто они и есть великие вожаки.

Большой привет от меня Хельму и напиши мне как-нибудь его адрес. Он сейчас, я думаю, где-то в Гарце. Расскажи, что у вас нового. Большой привет твоей матери и тебе.

Твой

Эрих Мария Ремарк.

Эдит Дерри в Берлин

Ганновер, 29.02.1924 (пятница)

Ганновер, Рюмкорфштр., 14

Многоуважаемая милостивая фройляйн!

Я очень обязан Вам за высланную статью о хоккее*, которая, как по теме, так и по изложению, оказалась весьма кстати. Хорошо бы Вам как-нибудь подумать о заметке по поводу тенниса*, по возможности с иллюстрациями.

Гонорар в пятьдесят марок отправлен Вам сегодня. Могу ли я Вас попросить сделать мне одолжение и передать приложенную статью* на суд Вашему отцу для журнала «Спорт в иллюстрациях»? Срочная работа вынуждает меня отложить на несколько дней написание более подробного письма о рисунках для «Континенталя» и выслать только статью.