– Бывает. Но отправиться в Мумбаи – очень смелое, достойное уважения решение. Начни читать прямо в самолете. Поверь, когда Грегори Адамс туда летел, он тоже находился не на самом лучшем этапе жизни.
Gate D4. Париж. Единственный город-любовник, который я всегда оставляла только для себя. Своеобразный путь к отступлению, но об этом я подумаю позже. Сегодня я была той самой девочкой из D3, которая через Женеву летела в Лиссабон, а оттуда – на Мадейру. Возможно, на месяц, а может быть – навсегда. Правда в моей сумке была совершенно другая книга – «The History of Modern Art» издательства «Taschen», купленная в Музее современного искусства в Стокгольме. А еще на дне этой яркой сумки лежал новый ноутбук с набросками рукописи о Европе, которая гипотетически должна была превратиться в мою третью книжку. Я настолько с ней затянула, что нарушила все условия контракта. Для меня не было ничего проще, чем описать места, в которых мы бывали. Только вот возник один нюанс: «МЫ» сорвалось в бездну пару недель назад. НАС больше не было. Не было ничего, кроме дыры, тупой боли и зарождающейся пустоты. И как писать о Европе, если Европа – это он, если я с большим трудом читаю названия городов на мониторах и молниеносно оказываюсь в каждом из них, погрязая в триллионах красочных болезненных картинок…
Gate D5. Стамбул. И имя тебе Константинополь… Как писать о Европе, если еще месяц назад мы ели сочную дыню на огромной террасе, с которой во всей своей красе открывался вид на Босфор? Он утешал меня после поражения Федерера на уимблдонском турнире и подбадривал, когда я, по иронии судьбы, оказалась в клинике «Abadajan» в день смерти любимого брата. Стамбул чувствовал, что отношениям конец: остановились часы, порвались все ниточки-талисманы, а с моей трансплантированной печенью происходила полная чертовщина. Как выяснилось, органы были в полном порядке, но из-за реберной невралгии начались такие фантомные боли, что меня выворачивало наизнанку. Тот факт, что в лучшей клинике Турции проходили курс лечения два моих безнадежно больных друга, оптимизма не добавлял. С одним из этих людей я прожила пять лет, и он умирал у меня на глазах, легонько поглаживая ладонь в то время, как я пыталась улыбаться и не орать от разрывающего в клочья бессилия. Вот и мне пришлось поехать в «Abadajan». Стамбул что-то чувствовал и знал. Скорее всего, этот город научился чувствовать меня. И я знала, что какими бы мучительными не были воспоминания, Константинополь стоит того, чтобы взять себя в руки и включить его в книгу о Европе.
Gate D6. Нью-Йорк. Спасибо, что хоть в Америке мы не успели побывать вместе. Нью-Йорк был связан с человеком, которого больше не было. Как-то много всего для одной весьма непродолжительной жизни.
Gate D7. Стокгольм. Даже не хочу об этом думать… Кажется, что мы только вчера проклинали дичайший холод и внушительные цены, кажется, что мы только вчера оттуда вернулись. Он постоянно грел мои пальцы и говорил, что они мерзнут потому, что у меня очень горячее сердце, которое впитывает в себя все тепло.
Gate D8. Будапешт. Тот самый правильный момент. Такое впечатление, что это происходит со мной прямо сейчас: сижу на каменных ступеньках возле уставшей от пароходов реки, разворачиваю купленный в парке сэндвич и вспоминаю человека из «Gresham»… в дорогом костюме, с пафосным портфелем и безжизненным лицом. Он смотрел сквозь огромное стекло ресторана на людей, которые бойким или скучным шагом шлифовали асфальт возле отеля «Four Seasons». Он смотрел на людей, а они – на него. И я подумала, откуда берется такая разница во взглядах? Ведь как мало разделяет человека «IN» и человека «OUT», и как много их связывает… Мои мысли прервал голубь. Он подсел ко мне. Как личность, я его не интересую, но как хлеб его интересует мой сэндвич. Colombo, ты – птица, ты дышишь, ты прилетел ко мне и смотришь мне в глаза, ты не напрягаешь, и я дам тебе хлеба. Только не зови друзей. Вчера я угостила такого, как ты, в ресторане: он привел всю свою семью и даже пригласил дальних родственников из Вены. Обрадовались все, кроме тех, кто находился в заведении, зато людям на улице было что фотографировать. Не зови друзей, Colombo. Просто посиди со мной. Давай вместе погреемся на теплых ступеньках, посмотрим живое жизненное кино, понаблюдаем, как отчаянно садится солнце над Дунаем и оставляет нам на память свою сверкающую золотистую тень на холодной воде. Знаешь, почему оно так всегда поступает? Солнце боится, что о нем забудут и перестанут замечать, поэтому оно чертовски тактично напоминает людям о своем существовании. Оно специально делает это напоследок, перед тем, как умирает очередной день. Иногда это красиво до боли, а иногда – до слез. Ешь мой хлеб, Colombo, и запомни наш общий момент, потому что это правильный момент. Жаль, что ты не можешь рассказать мне о птицах и о полетах, жаль, что я не могу рассказать тебе о людях, потому что нечего говорить о них тому, кто знает, что такое быть свободной птицей и хоть секунду находиться в полете. Просто ешь мой хлеб. Я лучше расскажу тебе о правильном моменте, но здесь все равно не обойтись без людей…
Глаза человека, который шагает по улице, и глаза человека, который обедает в «Gresham», разделяет стекло. Прозрачное, начищенное, почти невидимое, без пятен и следов от резиновых перчаток. Но это стекло существует, и его создали люди. Придумали специально на случай, если взгляды пересекутся. Сделали для того, чтобы понимать невидимую, но ощутимую разницу между «Four Seasons» и тротуаром. И вот они пересекаются. И я вижу, что человек, который проходит по улице, отводит взгляд в сторону и идет своей дорогой. А человек, который ест карпаччо в «Gresham», продолжает смотреть ему вслед. Каждый из них о чем-то подумал. Но один опустил глаза, а другой – нет. Потому что существует придуманное стекло. Возможно, человек с улицы думает о том, что хочет оказаться в «Gresham», а человек из «Gresham» мечтает о том, чтобы просто шагать по тротуару и вспоминать, как он хотел однажды здесь оказаться. Их разделяет стекло, но объединяет довольно простая вещь: каждый из них ждет от жизни правильного момента – того мгновения, когда процесс достижения цели не уступает ощущению от ее достижения. Для человека снаружи – это «Gresham», для человека внутри – это уже что-то другое. Но знаешь, в чем фокус, Colombo? Сегодня ты сидишь в «Four Seasons» и ешь нежнейшее ризотто с трюфелями, а завтра ты бредешь по тротуару и у тебя нет ни дома, ни адреса, ни человека, у которого есть дом или хотя бы адрес. Сегодня ты обедаешь в «Gresham», а завтра выбиваешь в парке музыку на стекляшках и дышишь в затылок жизни. Или наоборот. Но независимо от того, кто ты сегодня, нужно получать удовольствие, потому ты все еще в игре и это единственный правильный момент. Жаль, что многие люди не могут понять и запомнить: нельзя видеть только стекло и улыбаться лишь тем, кто внутри. Ведь так легко оказаться снаружи… Солнце умирает, Colombo. Умирает очередной день. Они отдают нам с тобой на прощание свои последние золотые секунды сегодняшней сказки. Ты доел весь мой сэндвич. Прощайте, солнце, голубь и закат. Прощай, красивое сегодня. Нам всем пора разойтись, мы больше не повторимся, но нам не о чем жалеть. И это тоже правильный момент.
Gate D9. Амстердам. Озорной мальчишка, который всегда готов взять тебя за руку, предложить душу и сердце, траву и Ван Гога, разврат или домик волшебной девочки по имени Анна Франк. Об этом городе будет больно писать.
Gate D10. Варшава. Отели «Атос», «Портос», «Арамис» по пути в Гамбург и костыли на заднем сиденье автомобиля. Божественно.
Gate D11. Марсель. Забытый купальник в багажнике прокатного «мерседеса» и звонок от человека с дабл-именем Хулио-Хулио. Он звонил из компании «Sixt», дабы сообщить радостную новость: «Мадемуазель, к сожалению, мы не нашли ваш купальник, но я должен сказать, что на фото он выглядит превосходно. Наверное, он был вам к лицу». Ну, чистый Хулио. Точнее, Хулио вдвойне.
Gates 12 и 13 я с радостью пропустила, потому что Египет никогда не был моим пристанищем и стихией.
