– Прошу прощения, синьорина. У вас очень красивый цветок. Вы хотите, чтобы я поставил его в вазу? – Паоло словно читал мои мысли, так как я не понимала, куда можно приспособить подарок парнишки.
– Я была бы вам очень признательна. Мне подарили его по дороге в «Reid’s». Я даже не знаю, как он называется. – Я доверила цветок надежным морщинистым рукам.
– Это антуриум. – Паоло слегка поклонился. – Цветок символизирует мужское начало.
– Надо же, – рассмеялась я. – Очень неожиданно…
– Я вернусь через минуту с вашим прелестным цветком и помогу определиться с выбором.
– Спасибо вам, Паоло.
Паоло порекомендовал мне отведать parmigiana di melanzane, какого-то крабика в венецианском стиле в качестве стартерсов и ризотто с морепродуктами как основное блюдо. Оставалось лишь определиться с вином. Пока опытный профессионал своего дела рассказывал мне о rose из Herdade de Malhadinha Nova, на террасу «Cipriani» заходили очередные гости.
– Это вино из очень интересного региона. Люди, которые его производят, поступили гениально: они разрешили маленьким детям разрабатывать дизайн этикеток.
– Синьор Инганнаморте! – приветствовали в это время официанты одного из гостей. – Мы очень рады вас видеть!
– Простите, Паоло, – я отвлеклась. – Вы говорите, что это хорошее вино?
– Очень. Не сочтите за дерзость, но оно ассоциируется у меня с вами. У вас немножко детское лицо.
– Спасибо, – улыбнулась я. – Отлично, я доверяю вашему вкусу.
Вино «Розе» с детской этикеткой, изображающей смешного динозаврика, не смогло отвлечь меня от присутствия синьора Инганнаморте и его компании: уже знакомой мне по пляжу жизнерадостной Франгиции, ее статного красавчика-кавалера и еще одной барышни с черными как смоль волосами. Когда Паоло возвращался во внутреннее помещение ресторана, мой женевский друг привстал и поздоровался с ним за руку. То, что он был всеобщим любимцем и завсегдатаем этого заведения, сомнений не оставляло. Впрочем, как и то, что он сразу меня заметил и этого не скрывал. Несмотря на мое умение владеть собой и довольно богатый опыт общения с мужчинами, обладающими высоким статусом и положением в обществе, его взгляд я выдержать не смогла. Сердцеедка с черными волосами забрасывала моего знакомого какими-то историями, а он отвечал ей имитацией бесконечной заинтересованности: обычно так смотрят на форель в специально отведенных местах. Красиво плаваешь, а убивать не хочется, да и готовить лень. Когда я заканчивала разделываться с умопомрачительным ризотто, он заскучал настолько, что перестал обращать на свою собеседницу даже мизерное внимание.
«Это тебе за шутки о моем захоронении на Мадейре, – подумала я. – Наслаждайся обществом интеллектуалки».
То ли он прочел мои мысли, то ли готов был сигануть с обрыва, лишь бы оказаться на моем месте в обществе цветка на клетчатой скатерти, но последующий его жест привел меня в замешательство: он приподнял красиво играющий в огоньках бокал с красным вином и едва заметно мне отсалютовал.
«И тебе салют моим детским «Розе», друг мой», – я тоже слегка приподняла бокал.
Поблагодарив Паоло за прекрасный ужин, я попросила счет, который оказался вполне приемлемым для ресторана с мишленовскими звездами и первоклассным обслуживанием. Неувязка возникла тогда, когда, рассчитываясь кредитной карточкой, портативный терминал не позволил добавить мне функцию ввода дополнительной суммы. Другими словами, я не смогла «электронно» оставить десять евро на чай, а количество наличных денег в моем распоряжении славно приравнивалось к опустошенному нулю. Ну, что ж за день такой? Утром ты сдираешь кожу и отдраиваешь стены, а вечером не можешь оставить tips[13] галантному официанту. Вся надежда на содержимое моего клатча. Я максимально незаметно запустила руку во внутренности крохотной сумочки и наткнулась на горсть металлических монет. Спасибо Парижу и Стамбулу. Спасибо, что во всех моих сумках и кошельках всегда остается приличная горсть мелочи из поездок. Оставить металл на чай в мишленовском ресторане – моветон или не очень? Однозначно – лучше, чем не оставить вообще ничего. Я нащупала девять-десять весомых монеток эквивалентом в один евро и аккуратно вложила в счет. К моему огромному удивлению, Паоло вернулся через считаные минуты.
– Синьорита, не сочтите меня бестактным, но я подумал, что вам могут пригодиться деньги из другой страны, – он говорил очень-очень тихо.
– Я не совсем понимаю вас, Паоло. Из какой другой страны?
– Вероятно, вы по ошибке разбавили евро турецкими монетами. Они практически идентичны, но мой коллега заметил разницу.
– Господи, Паоло, как же мне стыдно… – Я закрыла лицо руками. – Я исправлю ошибку. Не рассмотрела при свете свечей. Они действительно очень похожи.
– Ну что вы! – Паоло разразился неподдельным смехом, что было присуще далеко не всем мишленовским официантам с проседью в волосах. – Вы очаровательны! Вы так красиво смотрелись на фоне заходящего солнца. Просто я подумал, что вам могут пригодиться иностранные деньги. Знаете, люди в моем возрасте редко выезжают за пределы Мадейры.
Клянусь, я была готова разрыдаться. Слезы собрались в моих глазах дружной компанией, и я понимала, что их уже ничто не остановит. Мой женевский знакомец тактичным жестом остановил Паоло и что-то нашептывал ему на ухо. По всей вероятности, хотел рассчитаться за своих богемных друзей. Они переговаривались несколько секунд, и тогда… в тот самый момент, я впервые увидела, как улыбается человек по имени Дженнаро Инганнаморте. Его улыбка могла затопить Мадейру и все экзотические острова мира. Его улыбка завораживала, притягивала и не оставляла шансов. Только вот мне было не до смеха. Он испепелял меня взглядом, а я изо всех сил пыталась не моргнуть, чтобы проклятые слезы не испортили скатерть в ресторане над высоким обрывом. Как так можно? Ты привыкаешь к тому, что за тебя вечно платят. Привыкаешь, что за тебя оставляют чаевые в мишленах и дорогих заведениях. Привыкаешь к беззаботной жизни и определенному человеку, а затем все это летит в тартарары в долю секунды – точно так же, как твоя юная отказавшая печень. Как можно было не подумать своей рыжей головой и не снять хоть какую-то наличку в банкомате? Как можно быть такой приспособленной к свободе и не приспособленной к спонтанному одиночеству? Ну, вот. Первая покатилась. Сейчас размажет тушь по щекам. Давай, анализируй, разревись в «Cipriani». Исправишь ошибку? Да как же ты ее исправишь, интересно?
– Мадемуазель…
«Давайте, слезы, ненавижу».
– Мадемуазель… – повторил едва знакомый бархатистый голос.
Оторвавшись от созерцания океанической пены, я повернула голову в сторону террасы. Он стоял с винным бокалом в руке в шаге от моего стола и обращался ко мне по-французски, призывая к ответной реакции.
– Да…
– Простите, я вынужден по-португальски расцеловать вас в обе щеки в качестве приветствия. – При этом он медленно наклонился и, выдержав паузу между прикосновениями к правой и левой, поцеловал меня в следы от уже успевших скатиться слез. – Почему вы так расстроились? Подумаешь, не удалось обмануть официанта в «Cipriani».
– Вы издеваетесь? И почему вы упорно продолжаете обращаться ко мне по-французски? До меня дошел смысл каждого сказанного вами слова на пляже.
– Так вы говорите по-итальянски? – спросил он уже на соответствующем языке.
– Я не могу похвастаться ни своим настроением, ни своим итальянским. – Да уж. Мой итальянский оставлял желать лучшего.
– Так на каком языке вы предпочитаете со мной общаться? – Его губы застыли в едва заметной улыбке.
– На языке «silenzio»[14]. Вы обидели меня на пляже. – Я перешла на английский.
– Обидел, чем? Тем, что не захотел, чтобы ваш труп вылавливали из океана?
– Я бы смогла…
– Нет. Не смогли бы. И никто из спасателей «Reid’s» не смог бы вам помочь. Океан – это стихия. Его невозможно ни очаровать, ни соблазнить. Он бы просто оставил вас себе в качестве сувенира.
