Виктор Красавин родился в семье кадрового военного. Красавин старший безоговорочно подчинялся приказам, часто менял место жительства и таскал за собой в новые, как правило, необжитые места сначала молодую жену – соблазнившуюся некогда формой и яркими погонами десятиклассницу захолустного городка, в который он приехал к другу погостить, затем и сына, которому не суждено было вырасти, потому что в далеких среднеазиатских степях он, уже уверенно бегающий на своих кривеньких ножках, вдруг заболел и стремительно, за два дня, в течение которых в их городок так и не доехал специалист по детским болезням, а свой военврач ничего в них не понимал, как, впрочем, и во многих взрослых, сгорел, определив тем самым разные пути тех, чью жизненную нить он должен был продолжать.

Старший лейтенант Красавин остался один, не найдя, чем утешить некогда восторженную поклонницу, написал рапорт о переводе куда-нибудь в глушь, в снега, ему пошли навстречу, отправили туда, куда по доброй воле мало кто соглашался ехать и где уже капитан Красавин в конце концов встретил заледеневшую от долгой зимы белолицую и белотелую библиотекаршу, которая долго его уговаривала все же попытаться с ней родить еще одного Красавина, и, уже почти майором, зная, что в ближайшее время ему грядет новое, на этот раз хорошее назначение туда, где будут всякие врачи, включая и детских, наконец уступил, старательно попотел в жарко натопленной комнатушке, отрицающей сорокаградусный мороз за потрескивающими от такого контраста деревянными стенами, и зачатый на краю земли Витя Красавин родился за тысячи верст от белоснежной пустыни в ухоженной и теплой Европе, почти в самом ее центре, в стране, с которой некогда пришлось воевать его отцу и где навсегда суждено было остаться его деду. (Второй дед это время провел в местах не столь отдаленных, куда он попал по 58 статье и где остался навеки, передав свои гены местной, тоже сосланной женщине, у которой, в свою очередь и в свое время, родилась девочка, ставшая Витиной матерью.)

Свои юные годы, естественно, Витя помнил смутно, как и военный городок на стремительно приходящей в порядок, исковерканной военным лихолетьем земле, как и своего отца–майора, бравого в те годы, днями пропадающего на службе, излечившегося от долголетней тоски по своей первой жене, любившего в дни праздников и войсковых событий крепко выпить и хорошо закусить, и свою мать, бывшую еще в то время худенькой и скромной, почти неслышной девушкой (она была младше отца на одиннадцать лет). Он по-настоящему осознал и свое родство с ними, и плавную, заросшую сочными желтыми кувшинками и белыми лилиями речку с песчаным обрывистым берегом, и островки березовых перелесков, и таинственную чащу с высоким папоротником гораздо позже, когда уже начал вдумчиво познавать этот мир на новом месте службы в тихой Белоруссии, где отец командовал большой частью, был подполковником на генеральской должности, а располневшая и ставшая уверенной мать заведовала библиотекой, отчего Витя ни в чем не знал отказа, не сомневаясь, что все солдатики, которые встречаются на его пути, должны так же беспрекословно выполнять его приказы, как и приказы отца.

Это было славное, безмятежное время полной гармонии с окружающим миром и людьми.

Это было время первой неразделенной любви в четвертом классе, когда уже полковник Красавин готовился к последнему назначению.

Но вдруг что-то не сложилось в этом назначении. Не сложилось в получении генеральского звания. Как не сложилось у Вити с его любовью (девчонка с двумя торчащими косичками и вздернутым носиком почему-то не соглашалась выполнять его желания), и они, необъяснимо и жестоко для него, вдруг переехали с берегов ласковой реки в душный южный городок, в котором и остались после увольнения отца из армии, так и не дослужившегося до генеральских лампасов, и, как уже знал Витя, исключительно по вине материнской родни, которая в свое время не учла собственной роли в будущей жизни их потомков…

Отец запил.

Потом вдруг надумал искать свою первую жену, о которой стал рассказывать матери, Виктору, соседям – таким же военным пенсионерам, собирающимся «забивать козла» во дворе, охваченном каре многоэтажек, – говорить, что она единственная, без кого он не может жить, и наконец свою угрозу уехать к ней привел в исполнение, исчезнув невесть куда.

Мать отнеслась к этому спокойно. Она была уже солидной и уравновешенной дамой (так и не отогревшейся за эти годы, поэтому любившей жару, которая не нравилась отцу), работала в городском управлении культуры и не считала, что именно ее родня подрубила мужу крылья, а винила во всем пристрастие того к спиртному, о котором знала вся армия, а может быть даже и все Вооруженные силы СССР.

Витя, уже выпускник школы, тоже к такому финту папаши отнесся спокойно (он был более близок с матерью), удовлетворив любопытство знакомых историей о поездке бати по местам боевой юности и обещая, что тот долго не пропутешествует. И оказался прав. Хотя отец нашел свою первую и, как он говорил, настоящую любовь – но было уже поздно, та была замужем, нарожала кучу детей (сколько, из сумбурного рассказа выпившего за возвращение Красавина-старшего так никто и не понял), и, протрезвев, наотрез отказался вспоминать прошлое.

Витя поступил в институт в столице большого края, прокаленного солнцем и пропитанного негой плодородия, недалекого моря и обширных полей, и легко его закончил. Больше, чем занятиям, он уделял внимание общественной работе и попыткам сблизиться с девушками (это у него плохо получалось, сказывался первый негативный опыт), наконец, уже отчаявшись понравиться кому-то из тех, кто нравился ему, на четвертом курсе подружился с однокурсницей, которая была похожа на его мать в молодости – такая же тихая и неприметная, стал изливать ей свою душу, оттаивая (по-видимому, и за мать тоже) в восторженном взгляде карих глаз, и наконец удовлетворил свою жажду познать таинственную женскую плоть, в первый раз, правда, опозорившись, не донеся свое семя до предназначенного тому места, но обидеться на самого себя и засмущаться не успел – Инна выразила такой восторг, так стала его ласкать, что он через несколько минут исправил ошибку и заставил ее вскрикнуть, после чего они оба ощутили себя счастливыми и соединенными…

В отличие от собственного зачатия, которому предшествовала долгая череда ночей, эта первая в его жизни близость с девушкой была плодотворной, через два месяца стали очевидны ее последствия, и, до конца не осознав, действительно ли он любит Инну, но ясно понимая, что дальнейшие сомнения в этом могут привести к разрушению всего выстроенного за эти годы (он был секретарем комитета комсомола факультета, активистом и перспективным дипломником), он предложил Инне сходить в ЗАГС.

Штампы в паспорте они отметили скромно, но сразу же после этого Витя свозил молодую жену на показ матери, которой та не очень понравилась. Но изменить она уже ничего не могла. Отец же, который теперь окончательно успокоился, доведя ежедневный прием тонизирующего до чекушки и четко выдерживая этот распорядок (в обед, вечером и на ночь), отнесся к невестке с большим вниманием, не скрывая своей симпатии и охотно рассказывая внимательному слушателю о своей героической жизни во имя страны и таких, как она, юных женщин…

Затем молодожены поехали к ее родителям, которые жили в соседнем крае тоже столичном городе. На этот раз он не понравился сухой и стремительной теще, работавшей в строительном управлении прорабом, умеющей вставить крепкое словцо и припечатать его ударом маленького, но жесткого кулака по столу, а тесть, рядовой бухгалтер в той же конторе, полностью подконтрольный своей властной супруге и несчастный отец еще двух младших дочек (все старался, пацана хотел), втихую предложил Виктору заглянуть в рюмочную, полагая, что у новоявленного зятя должны быть денежки – как никак сынок полковничий (свою зарплату, всю без утайки, он отдавал жене)… Потягивая портвейн и разглядывая краем глаза старинное здание напротив, входящих и выходящих из него людей, Витя никак не предполагал, что это здание и этот подьезд с крылечком и старинной дверью скоро примелькаются и станут привычными, как подьезд и дверь дома, в котором живешь…