Даннинджер взял правее, пересекая двор. Двое полицейских смотрели на него из-за барьеров на тротуаре. Агенты в штат-ском тоже, наверно, где-то здесь. Протиснувшись через кусты к бюсту Франклина в дальнем углу двора, Даннинджер опустил чемодан и застыл в нерешительности. До полицейских было футов пятнадцать. А если эта штука сейчас рванет и ранит ажанов или кого-нибудь из прохожих?

Полицейские его видели. Он засветился. А ведь приказано было: держаться от них подальше и ни в коем случае не давать им повода войти в посольство. Может, на этот чемоданчик и был расчет? Что за черт! Неужели мало Кестена?! Уайлдсмит и охранник смотрели на него из дверей. Те трое уже скрылись из виду, и Даннинджера вдруг обуяла бешеная злоба. Он подлетел к дверям:

- Кто это такие?

- Уборщики, - небрежно ответил Уайлдсмит. - Скажи-ка, Фрэнк...

- Откуда известно, что это уборщики! Сколько раз я говорил - без тщательной проверки никого сюда не пускать! Эй, стойте! - и он помчался по вестибюлю, слыша впереди удаляющиеся торопливые шаги, взлетел по лестнице, пос-кользнулся, ухватился за перила и, перескакивая через три ступеньки, выскочил в коридор. Он вытащил пистолет. Трое бежали по коридору вглубь здания.

Споткнувшись о забытое ведро, Даннинджер ринулся за ними. На развилке один из них отделился от других и побежал в ко-нец коридора. Даннинджер поднял пистолет: пуля с воем рико - шетировала от стены. Бежавший оглянулся через плечо, сделал ещё несколько шагов и застыл как вкопанный. Подскочив, Дан-нинджер наставил на него пистолет. Это был человек лет тридцати, круглолицый, с маленьким ртом.

- Кто вы такой? Почему убегали?

- Да вы... да вы что... спятили, что ли?.. Чего вы тут стрельбу устраиваете?... - он говорил с французским акцен-том.

Даннинджер, ухватив его за ворот, ткнул стволом ему под ребра. Он едва мог говорить.

- Кто такой?

Человек начал отбиваться, и тогда Даннинджер ткнув пис-толет под нижнюю челюсть, надавил на горло так, что тот захрипел и обмяк. Даннинджер втащил его в женский туалет, швырнул на пол и стал искать ключ, чтобы запереть дверь. Однако ключа не оказалось. Выхватив из кармана связку ключей на цепочке, он сунул в замочную скважину первый попавшийся и повернул. Потом снова припустил по коридору. Никого. Даннин-джер остановился и вдруг услышал невдалеке мягкий стук акку-ратно закрываемой двери.

На цыпочках, прижимаясь к стене, он подобрался к ней, плавно повернул ручку и, резко распахнув дверь, ворвался в комнату. Стоявший у стола человек с телефонной трубкой возле уха обернулся к нему.

- Положи трубку.

Человек стоял неподвижно. Даннинджер сделал шаг вперед:

- Положи трубку или я стреляю.

Тот повиновался, но стоял, по-прежнему нависая над столом. У него были черные редеющие волосы, по-лошадиному длинные зубы, впалые щеки. Он был одет, как и те, в синий комбинезон и белую рубашку с расстегнутым воротом.

- Ты кто такой?

- Это я у тебя должен спросить, - выпрямился тот. - Какого дьявола ты пальбу устраиваешь?! Тут тебе не Техас. Я служу в компании "Клео Клининг сервис", у которой, представь себе, договор с посольством об уборке помещений. Я вижу, ты парень любознательный, потому и отвечаю. А хочешь пистолетом махать иди-куда-нибудь в другое место. Что за преступление позвонить? Нельзя, что ли? Чего ты на людей бросаешься? И выстрел я слышал. Одурел? Руки чешутся - пострелять хочется?

- Это ты по телефону помещения убираешь?

- Кончай! Хемингуэя начитался? Чего ты пристал? Каждый, кто работает здесь, раз двадцать звонит по своим личным делам. Ты ж это знаешь не хуже меня. А потому отвали и не мешай.

- Ладно, - Даннинджер шагнул вперед, стараясь схватить его, но тот увернулся, свалив со стола телефон, и кинулся к дверям. Даннинджер успел подставить ножку и тот, потеряв равновесие, с размаха грохнулся на пол. Даннинджер навалился сверху, вздернул его и поставил на колени, прислушиваясь к звучащим в коридоре голосам.

- Да оставь ты меня, - из разбитой губы у того текла кровь. - Только попробуй тронь меня, только попробуй, я тебя на куски разорву!..

- "Тронь"? Да я не то что трону, я тебе кишки выпущу! Ты не против?

- Заткнись, заткнись, сволочь! Пусти меня, пусти-и-и!

Он вился как угорь, стараясь вырваться из рук Даннин-джера. Тот поднял голову и увидел в дверях Уайлдсмита, охранника, а между ними - третьего человека в комбинезоне. Ему было лет сорок, и он выглядел покрепче тех двоих.

- А-а, взяли?! А как тот, в сортире?

- В порядке. Ты знаешь, кто это такие? Телевидение! Внесеточное вещание тут хотели наладить!

Даннинджер, почувствовал, как от ярости кровь прихлынула ему к шее и ударила в голову, застилая глаза пеленой. Ку-питься, хоть и не до конца, на такую дешевку - это уж конец всему.. А теперь ещё предстоит выведать у них, что они успе-ли разнюхать, заставить их молчать. И оправдываться перед мистером Шенноном. Он попытался взять себя в руки.

- Я требую, чтобы мне разрешили позвонить! - сказал тот черноволосый, с лошадиными зубами. - Мы должны вернуться!

- Нет уж, пришел в гости, так побудь еще.

- Вы не имеете права держать нас здесь! - он уже вскочил на ноги и старался высвободиться.

- Имеем, имеем, - Даннинджер с силой ткнул его стволом пистолета под нос, и черноволосый отлетел назад, опрокинув стул. Потом медленно приподнялся на локте, другой рукой размазывая по лицу кровь.

Даннинджер выругался про себя, зная, что если вслух - будет ещё хуже.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Положив ногу на ногу и грызя ноготь, Джей Остин ждал, когда его собеседник, месье Бертран де ла Пиньярдье де Реневаль, ответственный сотрудник отдела печати, договорит по телефону. Было уже семь вечера, но в МИД работали допоздна.

Остин уже не в первый раз бывал в этом кабинете на первом этаже и всегда поражался тому, как там грязно, запущенно да и темновато и сколько пыли на стенах, выкрашенных в темно-желтый цвет. В кабинете стояли письменный стол, два кожаных кресла - в одном сейчас и сидел Остин - и книжная полка.

Реневаль постоянно именовал собеседника "mon cher ami"*), ведя беседу в той манере, которая была принята на Кэ д'Орсэ с изысканной вежливостью, ровным голосом, чуть в нос. Остин подумал, что ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из мидовских чиновников говорил сочным баском. Ему было лет тридцать пять, у него была маленькая голова, маленький тонкогубый рот. Он носил усы, а темные волосы зачесывал наверх. На нем был, как всегда, безупречный темно-синий костюм и синий, в белый горошек галстук-бабочка, а на стуле он сидел, слегка покачиваясь из стороны в сторону, словно ехал на лошади. Остин знал, что он, между прочим, и в самом деле - известный наездник. Одно слово - шевалье!

Остин пошевелился, закурил и глубоко, нервно затянулся. Надежда вызнать какие-либо подробности о русском и о встрече министра с послом была довольно призрачной. Он уже толкался в двери президентской пресс-службы в Елисейском Дворце и по-лучил обычные отговорки, которые его однако нимало не обес-куражили. У французов была врожденная неспособность сотру-дничать с англо-саксонскими журналистами, а теперь ещё сверху было предписано держаться холодно-покровительст-венного тона, приправленного полным незнанием чего-либо интересного или значительного. Остина это не смущало. Он понял ещё в Штатах, что за некоторые услуги некоторые люди хотят получать деньги - желательно еженедельно.

Он слышал как-то, будто генерал невзлюбил прессу ещё с тех пор, когда ему не удалили катаркты, и вспышки "блицев" раздражали ему глаза. Совершенно естественно, думал Остин, чем ближе к де Голлю стоял тот или иной чиновник, тем сильнее делалась эта неприязнь. Все хотели быть католиками больше самого папы. Впрочем, французы вообще считали журна-листику презренным делом.

Тем не менее, обращение всюду было безупречно-учтивое, терпеливое и доброжелательное. Французы хамства не любят и, если уж надо оскорбить тебя, уязвить или обмануть, сделают это в высшей степени корректно. Это как толчея в метро - пихайся как хочешь, только приговаривай "пардон, пардон", тогда никто не обидится. Надо думать, палач, опуская нож гильотины, тоже говорит осужденному: "Пардон!"