быть теплое и дружеское общение в забегаловке?!
Тут он увидел Джеки Лэндис, секретаршу финансового совет
ника, - миниатюрную девушку лет двадцати трех с густой коп
ной темных волос и прелестным, просто прелестным задиком.
Почему она до сих пор незамужем?
- А-а, Джеки, вот и ты. Получай. Две страницы. - Он под
толкнул ей листки через стол, и Джеки расписалась в получе
нии. - Ну, когда же домой поедешь в отпуск?
- Ох, ещё не скоро - в конце следующего месяца.
- Везет же, - сказал Оуингс, дожидаясь, когда Джеки повер
нется к нему спиной.
В кабинке "D" напротив Рут Паредес сидел, дрожа и поминут
но облизывая губы, темноволосый, коротко стриженый человек.
Большие руки в синеватых узлах вен он крепко сжимал коленями, и все равно они у него ходили ходуном.
- Ну, в общем... я... Мне... Пристройте меня к этим... как их, черт? Ну, к "Анонимным картежникам"... Раз в Нью-Йорке я уже имел с ними дело...
- К "Анонимным игрокам", вы сказали?
- Ну! Они мне... ну, в общем, без них мне зарез... Прош
лый раз они меня вытащили, короче, крепко помогли... Есть
ведь тут у них филиал какой, отделение, что-то в этом роде?.. Короче, если я опять к ним попаду, то выкручусь...
- Мы получили телекс от вашего брата: он больше не будет
посылать вам денег, - сказала Рут.
У него задрожали губы:
- Ну да? Ох, он же меня ненавидит... А у него-то сейчас
все в порядочке... - он закрыл лицо руками и, подавшись вперед, затрясся в беззвучных, бесслезных рыданиях.
- Посидите здесь. Я постараюсь выяснить, есть ли в Париже те, кто вам нужен, - Рут вышла из кабинетика, закрыв за собой дверь, и тотчас ей наперерез устремилась женщина, ожидавшая приема. - Минутку, мэм, я скоро освобожусь, - твердо сказала ей Рут.
Рабочий день в американском посольстве начинался как всегда.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ричард Шеннон, второй секретарь посольства, просматривал спортивную страницу "Нью-Йорк Таймс", сидя на переднем сидении черного "кадиллака", катившего по авеню Президента Вильсона. Посол, сидевший за рулем, любил ездить из своей резиденции в посольство именно этой дорогой - по набережной Сены - причем всегда вел машину сам. Было без четверти девять - поздновато для Шеннона, но посол, пригласивший к завтраку двух конгрессменов, хотел, чтобы он присутствовал. Шеннон отлично знал, как мало радости доставляют послу подобного рода гости, и только поражался его выдержке.
Шеннон перевернул страницу и покосился на посла, увидев прямой лоб, чуть раздутые ноздри, слегка прищуренные глаза. Поджатые губы придавали его лицу суровое выражение, обманы-вавшее многих и когда-то - самого Шеннона. В глаза бросалась его подчеркнутая опрятная элегантность, проявлявшаяся даже в том, на сколько миллиметров были выпущены манжеты из рукавов как он ходил, чуть-чуть приволакивая левую ногу. У него были манеры и повадки богатого человека, однако Шеннона притяги - гивало к нему то, что скрывалось за этим - ум, образован - ность, трезвый, скептический взгляд на людей и события. Да, с ним было непросто: он никого не подпускал слишком близко. Этого человека надо было понять. Шеннон не помнил, чтобы посол хоть раз ошибся в своих расчетах или принял неверное решение. Но он знал, что посол умеет брать на себя ответ - ственность в самых неприятных ситуациях и никогда не пере - кладывает её на тех, кто должен был исполнять его волю, избегая вместе с тем мелочной опеки. Он отлично разбирался в политических тонкостях, был на редкость проницателен и ясно видел то, что для многих других было скрыто.
Автомобиль миновал Музей современного искусства.
- Что у нас сегодня, вторник? - спросил посол. - Вечером, кажется, состоится демонстрация коммунистов?
- Да, - Шеннон опустил газету на колени.
- И в котором часу?
- В шесть часов, сэр. Полиция, надо полагать, будет на месте.
Посол кивнул. Шеннон, специалист по России, вместе с пос-лом десять месяцев провел в Польше, потом ещё три года со - вершенствовался в Вашингтоне, и потому был к нему достаточно близок. Этот тридцатипятилетний выпускник Йэльского универ - ситета с темными, зачесанными набок волосами и либеральными взглядами был энергичен, напорист, наделен отличными анали тическими способностями и чисто ирландским упорством.
Он знал, что посол тщательно скрывает свою растерянность. Студенческие волнения, забастовки, дымный запашок революции, выведший страну из сонного забытья, - все это будоражило и это же делало профессиональную дипломатическую работу невоз-можной.
- Тут сам черт ногу сломит, - сказал он однажды Шеннону. - Нельзя понять их намерения, потому что в них никто не пос-вящен, кроме генерала. Конечно, можно излагать им американ-ский взгляд, но этим охватывается слишком узкая сфера. Оста-ется слушать - но получаемая нами информация недостоверна, а в половине случаев - это дезинформация. В каком-то смысле здесь работать труднее, чем за железным занавесом. Министры - в тени. В Москве, по крайней мере, можно было рассчитывать на трех-четырех человек из верхнего эшелона, вырабатывающих линию. А здесь никому нет дела до этой самой линии. Сплошные намеки, якобы случайные оговорки и "доверительные призна - ния". Все по-настоящему важное засекречено. Маршаль, "шеф кабинета", сказал мне как-то вечером о генерале: "C'est un homme secret".*)
Шеннону на это было нечего возразить. Что в подобных обстоятельствах мог предпринять посол Соединенных Штатов? Профессионалу приходилось вести себя как одаренному любителю - пользоваться той блистательной ролью, которую играло посольство в обществе, увеличивать свое влияние благодаря мощи и привлекательности представляемой им державы. Это он и делал.
Помогали друзья из числа богатых европейцев. Его жена вращалась в самом средоточии снобистского "большого света", зная его представительниц на протяжении многих лет, но сам посол, как было известно Шеннону, испытывал трудности в общении со всеми этими аристократками, получившими титулы графинь и баронесс лишь при Наполеоне, со вчерашними горничными, ставшими ныне владелицами "больших домов", - его отталкивала их уверенность в непогрешимой безупречности своего стиля, непомерное самомнение и неискоренимое презрение к "англосаксам".
- Не знаю, право, что дальше будет, но, честное слово, когда я бывал здесь в детстве, Париж был забавней, - сказал посол. - Большие перемены. Французам можно в чем-то симпати-зировать, можно с одобрением воспринимать кое-что из того, что предпринимает генерал: у него есть кругозор и масштаб. Но ведь нам должны нравиться эти люди, а как, позвольте спросить, относиться к их страсти напускать туман, к их неискренности, к их вечному опасению, что Америка высосет из них сок, выбросит за ненадобностью да ещё и посмеется. Черт бы их драл!
"Кадиллак" въехал в ворота посольства и по диагонали пересек двор, остановившись у подъезда, которым имел право пользоваться только посол. Поздоровавшись с лифтером, они вошли в лифт, доставивший их на второй этаж, почти к самым дверям посольского кабинета - двойным дубовым дверям под номером "228-230". Как только посол отворил их, в соседней комнате, где сидел его личный секретарь Джон Торелло, раздался звонок.
- Входите, Дик, - сказал посол, и Шеннон вслед за ним пе-реступил порог кабинете, чтобы уточнить намеченные на день дела.
Эта самая большая комната из всех трех, составлявших посольские партаменты, была напрочь лишена какого бы то ни было стиля или своеобразия. Две другие, поменьше, смотре-лись гораздо лучше, но посол понимал, что со временем они станут такими же безлично-казенными. По стенам, обшитым светлыми дубовыми панелями, были развешаны портреты прежних послов - числом около дюжины, - и посол нынешний, попытав шись снять те, которые нагоняли необоримую тоску, столкнулся с недовольством приезжих членов Конгресса. На полу лежал красный ковер, три высоких окна выходили на авеню Габриэль и на площадь Согласия. Слева был отделанный резьбой и синими изразцами камин, над которым висели государственный флаг США и личный, сине-белый штандарт посла, чуть поодаль от него, под углом к окну, стоял письменный стол и рядом, на пюпитре, - открытый англо-французский словарь. В кабинете было ещё несколько кожаных кресел и столов. Одна дверь вела в комнату Торелло, другая, в дальнем углу, - в кабинет Харви Чернаса, заместителя посла, который сейчас после перенесенной опера - ции находился на родине, проходя курс лечения.
