Ночью погода только ухудшилась. На смену промозглому безветрию пришел ветер Злой, порывистый, сырой и холодный он раскачивал деревья и кружил невидимые в темноте неба тучи. Проснулся Горачек от стука хлопающей ставни. "Разобьет еще, чего доброго", - подумал он, понимая, что сон ушел, и лежать с закрытыми глазами так же бесполезно, как пить из пустого стакана. Он поднялся с постели, осторожно и стараясь не кряхтеть, чтобы не разбудить жену, кое-как оделся, обул на босу ногу ботинки, накинул на плечи что-то с вешалки, не разбирая, что именно, и вышел на крыльцо. "Сегодня уже не уснуть", - ясно осознал Горачек, закрыл ставни и вернулся в дом, на кухню, заваривать чай.

Утром тяжесть в затылке никак не могла решить, то ли ей обернуться настоящей головной болью, то ли по позвоночнику спуститься вниз и тогда уже приняться за спину и поясницу. Горачек прислушался к ощущениям и не стал торопить организм с выбором. Комиссар еще вчера решил не набиваться в компанию к Шееру, чтобы у подчиненных инспектора не возникло совершенно ненужных вопросов: "Кто этот усатый старик, чем-то похожий на Бисмарка с того портрета, где лысина канцлера прикрыта фуражкой, и почему этот старик всюду сует свой нос?" Вместо этого Горачек договорился с инспектором о том, что тот заранее отрекомендует его как "тоже служащего полиции" соседу пани Даничевой, э-э... как бишь его... Томашу Барте.

В Голешовице он отправился уже под вечер, рассудив, что к тому времени занятия в гимназии уже закончатся, и учитель будет у себя дома. Горачек не ошибся.

- Пан Горачек? Да-да, господин инспектор мне о вас говорил, - Барта оказался худым и длинным как жердь большеносым блондином, то есть, другими словами, своим выдающимся "клювом" и фигурой напоминал чудную нелетающую птицу.

- О, я вас сильно не задержу. Вопросы? Пан Барта, вопросы у меня к вам, конечно, имеются, но вот... они, понимаете ли, касаются ваших личных отношений с пани Даничевой, и поэтому я задавать их не буду.

- М-м да. - Барта как-то очень поспешно кивнул, даже раньше чем произнес это свое "м-м да". - Вас, вероятно, интересует, были ли мы любовниками? Ваших коллег эта тема очень занимала.

- Нет, не интересует. - Горачек покачал головой и мягко улыбнулся собеседнику. - Не скрою, я бы хотел, чтобы вы мне рассказали о Зое. О том, какой она человек.

- Какой она человек... - опустив глаза, повторил Барта.

- Опять же, и на этом не стану настаивать. Захотите - расскажете. Хорошо? И еще... Собственно, ради чего я приехал. Мне сказали, что у вас есть запасной ключ от квартиры пани Даничевой. Боюсь, этот факт и навел моих товарищей на мысль о ваших весьма близких отношениях с Зоей. Так вот, мне бы хотелось осмотреть ее квартиру, совершенно неофициально, то есть с вашего разрешения. Это возможно?

Квартирка действительно оказалась крошечной. Барта потоптался у входа, покашлял в кулак, сказал, что не хочет мешать и удалился, попросив после, когда пан Горачек тут закончит, занести ему ключ. Осматривать в единственной комнате было особенно нечего. Несомненно, если Шеер и его ребята что-то могли здесь отыскать, они это нашли, впрочем, оставив все на своих местах, то есть, можно сказать, почти в полном порядке.

Комиссар заглянул в шкаф: пара летних платьев, плащ, шляпная коробка на верхней полке, огромный, старый, совсем не дамский чемодан. Дальше. Книжные полки. Все подряд: романы, учебники, журналы. Кровать, два стула, один придвинут к комоду. В комоде один ящик совсем пустой, в других... Горачек понятия не имел, что именно хотел там увидеть. Постельное белье, перчатки, какие-то флакончики. Фотографий нигде не видно, документов тоже нет, но, может быть, их прихватил инспектор. Сверху на комоде - пишущая машинка. Ага, в этом ящике - стопка бумаги, тут же использованные и, похоже, не раз листы копирки, и папка с тесемками.

В папке лежал... хм, роман, листов сто пятьдесят через полтора интервала. На первой странице, сверху, - "Милосердие и справедливость", на последней - ни даты, ни подписи. Незаконченный? Машинально Горачек перелистнул несколько страниц, пробежал глазами по строчкам, потом наугад раскрыл где-то посередине...

- Ревность? По-вашему... - Долговязый учитель в изумлении заморгал и поперхнулся, кажется, уже заранее приготовленной фразой.

- А, по-вашему, это полная чушь? - Горачек сделал вид, что только сейчас вспомнил о ключе от соседней квартиры. - Ах да, вот, возьмите, пан Барток, вы мне очень помогли. Что же касается этой нелепой, на ваш, впрочем, как и на мой взгляд, версии, она имеет право на существование, хотя бы уже потому, что может объяснить обе смерти сразу. Вам не кажется? Смотрите: вы убиваете пана Гоштейна, к которому Зоя, без сомнения, испытывает чувство... может быть, не любви, но некой сильной привязанности. Пани Даничева узнает о вашем поступке, приходит в ужас, и... Да-да, я ведь уже сказал, что не считаю такое предположение правдоподобным.

- Вы не понимаете! Это же... - Барток прикрыл глаза и глубоко вздохнул. - Тут совсем другое. Адам Гоштейн, он для нее... Мне об этом известно не так много, ровно столько, чтобы объяснить, чем они обязаны друг другу. Но объяснить - это не то же самое, что почувствовать, а для Зои... Вы меня не понимаете?

- Почему же не понимаю? Вы расскажите. Мне кажется, я сумею понять.

В конце 1918 года, когда немыслимое количество революций взорвало Европу, австрийские войска уходили из России. Воинский эшелон, которым командовал Адам Гоштейн был остановлен на какой-то безвестной станции в украинской степи. Кто хотел разоружить солдат майора Гоштейна, учитель представлял себе крайне смутно, какой-то отряд то ли анархистов, то ли националистов. Командир эшелона отправился на переговоры в домишко, что служил помещением железнодорожной станции, где тут же был взят в заложники. Переговоры сорвались. Выпустив несколько очередей из пулеметов по залегшим где попало незадачливым воякам, поезд ушел на запад. Потерпевший фиаско отряд тоже ушел, бросив связанного майора в станционной сторожке, не забыв, однако, подпалить деревянный домик.

Офицера из огня вытащила Зоя. Тут, казалось бы, могло возникнуть чувство гораздо большее, нежели обычная признательность. Даже, наверное, так и случилось, с той лишь поправкой, что спасенный офицер был вдвое старше своей спасительницы, а пани Даничева имела на руках трехлетнего малыша. Героям несостоявшегося романа предстоял еще месяц скитаний, Зоя заболела испанкой и потеряла сына. Именно потеряла, мальчик не погиб. Барток не знал, как и при каких обстоятельствах это случилось, а спрашивать ему бы и в голову не пришло. Зоя неплохо владела пятью языками, но приехав в Прагу, она больше года молчала, почти не реагируя на слова окружающих ее людей. Известный психиатр тогда посоветовал отставному майору со всей возможной искренностью приложить усилия к поискам пропавшего сына пани Даничевой, ведь это и было единственным, о чем та могла думать. Адам Гоштейн, тоже потерявший жену, однако нашел в себе для этого силы, и даже нанял одного побывавшего в русском плену сослуживца для поездки в Советскую Россию. Поиски, увы, ничего не дали, но с тех пор Зоя смогла вернуться к своей собственной жизни. Пять лет назад, когда в Праге открылось Советское посольство, Зоя теперь уже официальным путем снова попыталась найти мальчика. И опять не получила ничего кроме призрачной надежды и мучительного ожидания.

В рассказе долговязого учителя об истории двадцатилетней давности было все: далекая страна, война, смертельная опасность, предательство и благородство, герой и героиня на долю которых выпадают страшные испытания, не было только страсти и жаркого пьянящего чувства... Нет, если подумать, то роман из этой истории не получился бы.

- Пан Барток, а роман... Извините, там, в ящике комода, я заглянул. Это пани Даничевой сочинение? - прежде чем попрощаться, как-то неожиданно для самого себя спросил Горачек. - Очень, знаете ли, впечатляет. Скажите, а в издательство или в литературный журнал она свою рукопись не отправляла?