В зале висела просто-таки гробовая тишина. Зачем Куба открывает свое заведение в такую рань, для Горачека по сей день оставалось загадкой. Может быть, из-за одной только своей бессонницы и открывает. Жаль, что теперь на улице стоит февраль, летом в этот час было бы слышно жужжание мух под потолком, из окна доносился бы шум воробьиной возни и далекие звонки трамваев. Комиссар с удовольствием звякнул чашечкой о блюдце, сделал последний глоток и тут же поморщился, ощутив на языке горьковатые крупинки кофейной гущи. Бывший комиссар... пан Горачек пять лет как вышел на пенсию. Действительно, с тех пор прошло уже пять размеренных и, откровенно говоря, скучных лет. Каждодневные причитания жены, дочка с внуками по выходным, дом в Виноградах, две кошки, тюльпаны. Да, тюльпаны. Ну, положим, выращивать тюльпаны было совсем нескучно, и пан Горачек даже получал немалое удовлетворение от этого своего занятия, а кроме того... Кстати, не заказать ли рюмочку коньяку? Нет, рановато еще для коньяка. Комиссар взглянул на стрелки часов - без четверти девять. Рановато. Для коньяка рановато, а визитер опаздывает. Горачек пошуршал свежей газетой. Нет, не то, последние новости не вызывали ничего кроме изжоги. Галдеж политиков, демонстрации, ультиматумы и воззвания. Отвратительное ощущение беспомощности, словно целый консилиум именитых шарлатанов склонился над мечущемся в бреду больным миром и вместо лечения только беспрерывно ставит градусник умирающему.

Петер Магель появился в дверях ровно через три минуты, уважаемый герр Магель, банкир, большой знаток музейных редкостей и, вообще, некоторым образом, важный и полезный человек, как отрекомендовали Горачеку гостя. Вчера по телефону господин Магель пытался настаивать на немедленной встрече. И к чему интересно такая спешка? Нет, откровенно говоря, комиссару это было не слишком интересно, и он отговорился тем, что уже принял лекарства и обещал доктору до завтрашнего, стало быть, до сегодняшнего утра не вставать с постели. Горачек действительно был простужен, но о докторе и лекарствах беззастенчиво соврал, в половине-то одиннадцатого вечера.

Говорил Магель по-немецки, но, кажется, сам был бельгийцем или голландцем. Взаимные приветствия и обязательные фразы о несносной погоде заняли совсем немного времени, при этом "важный и полезный человек" не забыл справиться о здоровье герра Горачека.

- Ничего-ничего, уже намного лучше, - покивал комиссар и вопросительно воззрился на тучного Магеля.

- Да, причиной, по которой я столь настойчиво...

Интерес Магеля, по его же собственным словам, касался коллекции древних рукописных раритетов, принадлежавшей до недавнего времени некоему Адаму Гоштейну. Кто такой Адам Гоштейн? Ну, он очень известен в определенных кругах, среди коллекционеров. Да-да, сам Магель тоже... Если говорить прямо, то банкир намеревался приобрести большую часть коллекции старого Гоштейна. Однако, знаете, как это бывает, не сошлись, повздорили, и старик наотрез отказался даже разговаривать с Магелем. Но плох тот охотник, который не умеет ждать. Гоштейн уже давно разменял седьмой десяток, у него астма и слабое сердце, так что... А единственный сын коллекционера, Филипп, он уже не юноша, но все еще не чуждается веселых компаний, а там девочки, карты и прочее - все это требует определенных расходов. Вот Магель предусмотрительно и ссудил молодому человеку некоторую сумму в обмен на обязательство продать часть коллекции отца, разумеется, когда эта коллекция перейдет к нему во владение. Можно сказать, что дело уже было устроено в лучшем виде, если бы не этот идиот-Филипп. Представляете, неделю тому назад он проговорился отцу о сделке! Это просто уму непостижимо, чем он только думал! Адам Гоштейн в свое время дослужился до майора в австрийской армии, решения привык принимать быстро и тут же их исполнять. Естественно, он послал за нотариусом и написал завещание. Завещание закрытое, но даже ребенку понятно, что теперь Филипп, а вместе с ним и Магель о раритетах старика могут даже не вспоминать. Конечно, если рассуждать здраво и не спешить, можно было постараться выяснить, кому должна достаться коллекция по завещанию, и уже тогда... Однако, ночью со вторника на среду, да-да, позавчера, Адам Гоштейн был убит. Подробностей герр Магель, увы, не знал.

- Хорошо, пока можно без подробностей, - согласился Горачек. - Об этом действительно можно поговорить позже. В первую же очередь, мне бы хотелось иметь представление о моей роли в вашем э-э... предприятии. Я - не частный детектив и уже давно не служу в полиции, что вы хотите от меня? К тому же, насколько я понимаю, вас не интересует личность убийцы Гоштейна, вам нужна лишь коллекция покойного, так?

- И да, и нет. Мне вас рекомендовали как человека весьма сведущего, и ваши связи в полиции... М-м... Скажем так, мне бы хотелось с вами проконсультироваться. Само собой, я готов заплатить за ваше компетентное мнение.

- О какого рода консультации вы говорите? - Горачек непонимающе уставился на толстяка.

- Да, конечно, речь именно о консультации. Дело в том, что сегодня после обеда будет оглашено завещание. Я, как вы понимаете, твердо намерен выкупить коллекцию Гоштейна у ее нового владельца, кем бы он ни был. Но, - Магель воздел пухлый указательный палец, - мне необходимо обладать полной уверенностью в том, что новый наследник никоим образом не замешен в убийстве. Я себе отлично представляю сколь долго может тянуться расследование, а для того, чтобы сделку в конце концов не признали ничтожной... впрочем, по-моему, я уже в достаточной мере изложил вам свою просьбу или же, если угодно, свое предложение.

Дом Адама Гоштейна стоял на тихой улочке Малой Страны, возвышаясь над соседями лишним, четвертым, этажом и высокой крышей с округлыми слуховыми окнами. Судя по табличке у дверей, квартиры в доме сдавались, и вряд ли дешево. Хотя по теперешним неспокойным временам... Пан Горачек еще раз окинул взглядом свежую зеленоватую штукатурку фасада и вошел в подъезд. Дверь в квартиру комиссару открыла высокая статная дама в черном, надо полагать, траурном платье. Горачек галантно не стал записывать ее в старухи, ибо сухое угловатое лицо дамы каким-то чудом морщины почти не тронули, собравшись в неприятные дряблые складки только на шее. Бывший полицейский объявил ей, что инспектор полиции, пан Шеер, попросил его присутствовать при оглашении завещания покойного Адама Гоштейна. Да, его зовут Яном Горачеком и он здесь именно в связи с делом об убийстве.

О встрече с Шеером комиссар договорился по телефону прямо из кафе еще утром. К счастью инспектор был из ветеранов, а не из желторотых мальчишек, тех, что не признают авторитеты, если только эти авторитеты не способствуют их карьерному росту.

Нотариус с бумагами еще не прибыл и бывшие коллеги устроились в креслах в кабинете покойного.

- Видишь ли какая история с этим убийством, - начал свой рассказ инспектор, - никаких следов ограбления нет, да и сам факт убийства смог обнаружить только врач. Опытный врач. Как он объяснил, покойный страдал от астмы, болезнь неприятная, и ночные приступы - дело вполне обычное. Редко, но бывают и смертельные случаи. А был ли той ночью у Гоштейна приступ - непонятно. А если и был. Как доктор мне объяснил, в момент приступа в бронхах собирается какая-то там жидкость и закупоривает дыхательные пути, от этого наступает удушье... чаще далеко не сразу и не то чтобы совсем, а, скорее, только сильно затрудняется дыхание. Тогда, если больной не будет паниковать, выпьет лекарство, обязательно примет вертикальное положение, хотя бы сядет в постели... В общем, лекарства убитый не принимал, умер лежа в постели, во всяком случае, он был укрыт одеялом, выходит, перед смертью не сидел, а лежал. Главное же, доктор осмотрел горло, что-то там пощупал и заявил, что бронхи у Гоштейна были более или менее свободны, но умер его пациент именно от удушья.