Больше всех заботил Яву сын Якоб. Хозяин Россы давно уже не мальчик — сорок шесть лет, лучший возраст для мужчины, но именно из-за Якоба ей приходилось быть особенно начеку. С ним нельзя было слишком отпускать вожжи, его поступки могли создать у окружающих впечатление, что кривда это и есть правда.
Матис и Таниель знали, что Явин вопль сделал Яака глухим, но даже они не догадывались о вине Явы перед ее первым сыном.
Ява последние дни донашивала Якоба, когда, встав однажды утром, она почувствовала, будто ее подменили. Едва она сделала круг по комнате, как в нее вселился бес. Ни раньше, ни позже она не испытывала такого отвращения ко всему, как в тот предвещавший духоту августовский день. В то утро для нее не существовало ни мужа Якоба, ни дочери Эвы, ни скотины, ни Россы. Она даже думать не хотела о повседневных делах, не говоря уже о том, чтобы немного пошевелить руками и принести еду на стол.
Она почувствовала, что должна куда-то идти — прочь, как можно дальше и от Медной деревни, и от Россы. Она тотчас же должна уйти — скорее, скорее! Точно за ее спиной выросли могучие крылья, лети, куда зовет сердце. Ява выпила штоф прозрачной колодезной воды и точно опьянела от нее. И тогда она пошла, не оглядываясь назад, не сказав ни слова. Она пересекла Долину духов, солнце жгло ей спину, в голове не оставалось ни крупицы разума: тоже мне странник по белу свету, беременная женщина.
Изнуренная палящим солнцем, она спешила все дальше. От большого напряжения что-то случилось со зрением: поля стали красными, лес черным, как ночь, а ручей белым, как снежная полоса.
Ява не отдавала себе отчета, куда она идет. Ноги сами выбрали знакомую тропу, и она вдруг обнаружила себя возле дома своего детства и поняла, что сидит под липой возле корчмы.
Полуденное небо стало вдруг черным, Ява с большим трудом встала и поплелась в прохладную залу корчмы. Тут силы ее иссякли. Она повалилась на деревянную скамью и сквозь полузакрытые веки увидела над собой испуганные глаза тетки и отца. Они принялись суетиться вокруг нее — брызгали ей в лицо холодной водой, растирали ноги водкой — едкий запах ударил в нос.
Отец с теткой подумали, что в Россе случилось что-то ужасное, — как это Ява в таком состоянии отважилась на столь дальний путь? Когда Ява пришла а себя и смогла говорить, она заметила на лицах родных досаду: она не сумела объяснить им причину своего прихода.
Отец собрался было запрячь лошадь, чтобы отвезти Яву в Россу, но, выглянув в окно, снова отошел на середину комнаты.
Небо было черным, как дно котла. Туча закрыла весь небосвод, не иначе как быть грозе.
Вскоре поднялась сильная буря, ветер распахнул дверь, но, несмотря на тучу, ни грозы, ни дождя не было.
Внезапно раздался страшный грохот, за окном стало светлым-светло, старый дом содрогнулся, со стены посыпалась известка, потолочные балки застонали, словно корабельный лес в сильный шторм, — и в корчму проник запах гари.
Отец и тетка вскрикнули в один голос, схватили ведра и выбежали во двор. Ява никак не могла подняться со скамьи. Когда она в конце концов опустила ноги на пол, ей словно заново пришлось учиться ходить. Выбравшись во двор, она вытянула вперед руку, чтобы оросить ладонь каплями дождя, — нет, никакого обмана зрения не было, небо сияло чистотой, тропинка пылила, в верхушках лип шелестел летний ветерок.
Ява нашла хозяев корчмы в хлеву. Они стояли в ярком кругу света — совсем как Иосиф и Мария на божественной картинке.
Лишившиеся от испуга дара речи, они в упор смотрели на мертвую свинью и на маленький серый камень, от которого шел едкий дым. Блуждающий взгляд Явы обнаружил в потолке большую дыру.
После по всей округе говорили: небесный камень убил у корчмаря свинью.
Якоб родился в тот же самый вечер и с первых минут стал орать во все горло так, что дом дрожал.
Из-за небесного камня ребенок явился на свет раньше срока.
Получивший встряску в утробе матери, Якоб должен был теперь всю жизнь страдать от приступов внезапной ярости — а ведь это и самому не легко, когда то и дело причиняешь боль другим!
Почему, будучи уже на сносях, Ява отправилась в тот душный августовский день к корчме? Кто бы смог объяснить это?
Порой Ява сама начинала верить, что она дочь дьявола. Ей надо было любой ценой гнать от себя смерть, все равно она из-за Якоба не обрела бы покоя в могиле.
Как раз в тот самый год, когда на рождество по вине Якоба дотла сгорело сердце Медной деревни, Матис проделал огромную работу. Он, не щадя ни себя, ни лошади, собрал с полей и свез в кучу огромное количество камней! Едва земля замерзла и выпал снег, как Матис опять впрягся в тяжелую работу. Сани то и дело скользили по россаскому полю, Матис без конца поднимал камни и воз за возом отвозил их на болото. Еще летом он вбил в кочки колышки — дорога, которая начиналась от дверей баньки и вела к Иудину острову, должна была стать прямой и широкой, гони хоть на почтовых!
Матис хотел, чтобы к драгоценному Иудину острову было удобно добираться. По мнению Явы, не стоило так надрываться ради того, чтобы облегчить переход двум-трем коровам. Конечно, ко времени дойки коровы возвращались бы к хлеву — людям проще, но все-таки? Матис же считал, что нельзя подходить к каждой работе с меркой — выгодно ли это. К тому же, выбрав местом жительства край болота, он обещал Яве убрать с ее дороги все заботы. Теперь он укладывал камни, один к другому, чтобы дорога получилась надежной.
После того как старые россаские постройки сгорели, Якоб решил поселиться по соседству с банькой. Камней в окрестности хватало, их и после закладки фундамента россаских построек осталось бы еще достаточно, но Якоб предпочитал брать камень там, где полегче. В то время он еще не знал цены Иудину острову. Якоб вывез камни с дороги, которую строил Матис. Матис вроде бы равнодушно взирал на эту несправедливость, спрятав руки в коленях, в глазах — отчаяние, а на лице неизменная улыбка. Ява, словно безумная, во весь голос кричала на сына — образумься, зачем ты разрушаешь работу другого? Справедливость не должна сгинуть с лица земли! Люди мрут как мухи, если у них отнять последнюю веру!
Никакого толка от этих криков не было, только народ в деревне смеялся.
Ява была убеждена: тот, кто не печется о других, не заботится и о своей судьбе. Позже не только их с Матисом коровы, но и россаские увязали в трясине и от восхода до захода солнца месили болотную грязь, добираясь до Иудина острова. Там, тяжело отдуваясь, они ложились на мох, и грязь медленно стекала с них. Первые дни измученные животные не давали молока. Обычно, перегоняя коров на остров, люди ожидали погоды посуше, иначе животные могли утонуть. Болото и так будто подстерегало их, стремясь засосать; иногда они выбирались на берег по уши в грязи, только глаза и рога не были залеплены болотной жижей.
Каменная дорога Матиса, пожалуй, больше всего пригодилась бы Юстине. Она до конца своей жизни боялась болота. Ява не раз наблюдала из окна баньки, как Юстина неверным шагом ступала по качающимся мосткам, чуть ли не волоча за собой молочные бидоны. Кто-то невидимый словно толкал шатающуюся Юстину то с одного, то с другого боку. С большим трудом удавалось ей удерживать равновесие. Ява часто размышляла о том, что болотные ямины притягивают к себе тех, кто слаб. Со временем Ява поняла, что превратилась в болотного стража. Она опасалась, что Юстина больше не в силах будет противостоять судьбе. Встанет как-нибудь в сумерках с постели, презрительно махнет рукой на потолок — пусть себе этот распутник Якоб тешится там со своей Леэни, пойдет к мосткам и бросится в болотный омут, чтобы освободиться от всего. Однако Юстина не стала сама гасить свечу своей жизни. Позднее Ява много раз с удивлением думала, что ее здоровая и, по крайней мере с виду, спокойная мать была слабее болезненной Юстины.
Все же Ява не зря не спускала глаз с болота. Последыш Юстины — Юхан унаследовал от матери боязнь болота. Чудно, как все страшное занимает ум ребенка. Мальчик боялся болотных ямин, и в то же время темная и неподвижная вода притягивала его. Еще в раннем детстве он удирал на болото и, покачиваясь на кочке, не отрываясь смотрел на воду. Кто знает, каких тварей он там видел; во всяком случае, что-то пугало его так, что он то и дело, охваченный диким страхом, с криком мчался во двор Россы. После этого его долго нельзя было успокоить.
