Просто удивительно, что Якоб не раз пускал деревенскую нищенку Саки Кай пожить у себя в Россе. Но это было зримым благодеянием, каждый должен находить что-то такое, что бы он мог противопоставить собственным грехам. Саки Кай отравила последние дни Юстины. Старуха любила полеживать возле теплой стенки, распевать похабные песни и прихлебывать из бутылки водочку. Саки Кай была человеком предприимчивым — с каждой свадьбы, крестин или похорон она умудрялась снимать сливки. Сума ее часто висела в россаской кладовке на гвозде, бутылки же, куда ей отливали часть праздничной водки, она держала в углу возле своей постели, чтобы были под рукой.

Жители болотного берега понимали, что у человека, который свыше двадцати пяти лет прожил вдали от дома, не подобало напрямки спросить: надолго ли ты пришел? Чем собираешься заняться? Где думаешь жить?

В сущности, и россаские постройки, и банька были чужими для Нестора. Он легким шагом пошел через Долину духов еще в ту пору, когда сердце Медной деревни не было сожжено.

Есть ли у него вообще основание считать этот край болота своим домом?

В настороженном взгляде Якоба Ява увидела любопытство, угрюмость и страх.

От ростков страха до поля вражды — один шаг. На этом поле вырастает чертополох ненависти, вместо плодов там — колючки слов.

Ява с удивлением подумала, что не знает, какой у Нестора характер. Впади вдруг Якоб здесь, на россаском дворе, в ярость, кинь он брату злые слова — как повел бы себя Нестор?

Может быть, он беспомощно опустился бы на траву и, ища сочувствия, закрыл жалостно лицо? Или же задрал вверх голову, повернулся спиной и ушел из Россы? Пошел бы широким шагом через Долину духов назад, в большой мир, сбивая палкой головки с первых одуванчиков — от сорной травы, как и от воспоминаний, никому нет проку.

Но между смирением и гордостью вмещалась еще сотня возможностей.

Яве было горько — она не знала характера своего родного сына.

От внезапной слабости землисто-серые ноги Явы задрожали. Плохой была она, плоха та мать, которая не знает своих детей и не умеет заглянуть им в душу. Или она и не пыталась этого сделать? Какой матери хочется узнать, что в ее детях кроме бога можно найти черта!

Только Матис признал явившегося на россаский двор блудного сына за своего.

Он взял у Нестора его тощую суму, положил руку ему на плечо и повел в избу.

Леэни стояла на россаском крыльце с сонным ребенком на руках.

Никто, кроме Ионаса и Явы, не обратил внимания на то, сколь отчужденно держалась Леэни. Ява заметила, как Ионас прищурил глаза — солнечный диск как раз опускался за лесом, — возможно, Ионас впервые подумал о том, что и он лишний в глазах новой хозяйки. Может быть, Леэни хочет, чтобы именно ее первенец стал будущим и надеждой Россы!

Весь вечер Матис и Нестор попыхивали в баньке трубками. Ява поставила на стол еду. На пороге появился Якоб, лицо его было приветливым, в руках — жбан с пивом. Заботы спали с него, брат не собирался вторгаться в Россу иждивенцем, и теперь можно было послушать новости — иной раз так приятно провести время в кругу своих. Ионас тоже протиснулся в дверь, за ним по; пятам — сестра и брат. Втроем они уселись рядышком на полатях Явы и Матиса и стали болтать ногами. Яак стоял в сторонке, под окном, вполоборота, словно раздумывая, что ему делать — то ли глядеть на незнакомого человека, то ли поискать на болоте что-нибудь более достойное внимания. С болью в сердце Ява подумала, что не написала Нестору о несчастье, постигшем ее младшего сводного брата.

Время шло, темнота из углов начала наползать на середину комнаты. Нестор прихлебывал пиво и становился все разговорчивее. Он засучивал то один, то другой рукав, расстегивал рубашку и предлагал пощупать ему спину. Яве стало ясно, что у русского царя было много врагов. Нестор не ради удовольствия шагал в течение двадцати пяти лет по пыли и снегу с ружьем на плече. Что еще накопил он за эти тысячи дней, кроме ран и шрамов? Да, одна медаль висела у него на рубашке, но она была довольно-таки старой и потертой. А вдруг Нестор снял ее с какого-нибудь погибшего товарища, чтобы, вернувшись домой, казаться значительнее? Ява с горечью подумала, что люди, наверное, никогда не смогут отрешиться от плохого обычая мерить других по одежке. Ей бы хотелось спросить у своего сына: принес ли ты с собой из дальних стран зло или добро, непримиримость или прощение? Есть ли у тебя еще в запасе силы и мужество, или ты все растратил? Убивая врагов царя, желтых и белых, смуглых и бледных, обрел ты покой или сердечные муки? Может быть, каждый умирающий взгляд взял что-то и у тебя? Оторвал кусочек от твоей веры и жизни и унес с собой, а взамен протянул тебе на слабеющей ладони пригоршню усталости? Сын, согнулся ты от немощи или несешь на своих плечах ужас и страх?

Вечером, в душной комнате баньки, где глаза щипало от табачного дыма, Ява еще не могла составить представление о своем пропавшем и вновь обретенном сыне. Язык у Нестора развязывался все больше. И надо же было Якобу добавлять в пиво багульник и полынь для крепости!

Ява взяла ведра и пошла к колодцу. Ледяная вода брызнула на нее, когда она тропинкой возвращалась обратно в баньку. Пусть путник вымоет ноги — вода из болотного родника лучшее средство от усталости. На крыльце Ява столкнулась с Якобом, в руках у него был пустой жбан.

И тут он воспользовался случаем, чтобы одной-единственной фразой хлестнуть Яву:

— Ну и наплодила ты на свет этих несчастных!

Ночью упрек Якоба принял облик домового и душил Яву.

Ява не получила почти никакого образования, не видела она и большого мира — путеводной звездой ее была совесть. Как же могло случиться, что всегда она оказывалась источником бед и несчастий? Эта мысль постоянно мучила Яву и часто заставляла ее замыкаться в себе, чтобы подумать над событиями своей жизни. Зато в тех случаях, когда все вдруг закручивалось в узел, а растерянность, подобно наводнению, норовила захватить все большие пространства, мир же становился черным, — в такие наиболее трудные минуты в душе Явы рождалась какая-то особая сила: она чувствовала, что должна бороться, должна восстановить справедливость и добиться истины. Долгие рассуждения с собой можно отодвинуть на более спокойное время, а предаваться унынию — в те дни, когда река ее жизни будет течь спокойно, не встречая на своем пути порогов. Но этот внутренний приказ не так-то просто выполнять. Состояние покоя и горячность разрывали Яву, как два противника, борющиеся каждый за свое. Было совсем не просто держаться прямого пути.

Разве не из чувства справедливости Ява ударила своего первого мужа, или, может, ею овладела слепая злоба? Попробуй найди тут ответ. Задним числом подробности никого не интересовали. Ява загнала своего мужа в гроб, вот и все. Но страдания давних времен остаются непонятными — особенно для нового поколения. Какой смысл рассказывать молодым о наводнениях, голоде, последней краюхе хлеба или о храброй Мирт, которая жевала листья ольхи, шла по глубокой воде и приносила в своем вымени полную кружку молока — все равно не испытанное на собственной шкуре останется чужим и далеким.

Новое время принесло с собой новые беды, и именно они казались самыми значительными.

Люди стали нетерпеливы, им недосуг обсуждать старые дела. Канувшие в прошлое события подытоживались кратко. Яву не удивило бы, скажи ее правнуки когда-нибудь убежденно: наша праматерь была дочерью дьявола, в ней не было ни любви, ни жалости, даже мужа своего она угробила. Возможно, в будущем будут смеяться даже над матерью Явы. Что за странным она была человеком — устала от пустых слов, надела желтую юбку, легла под ель и умерла.

Ява прожила долгую жизнь, родила одиннадцать детей, делила постель с двумя мужьями и жила в трех домах; у нее уже сейчас было десять внуков и могло родиться еще десять или двадцать. Но Яве и в голову не приходило, что труд всей ее жизни завершен и что пора подводить итоги. Свои годы она ведь прожила не вслепую и все же не сумела постичь величия или ничтожности смысла жизни. Было бы грешно ждать смерти, еще надо потягаться силами с другими. Те, кого господь не сподобил чувством справедливости, со смертью Явы лишились бы одного из противников. Лучше уж оказаться в проигрыше, нежели что-то недоделать.