Однажды, направляясь в аптеку, Ионас завернул в тряпку ящерицу и положил в карман. Он собирался сунуть проворное животное девушке в ладонь, пусть вскрикнет от страха, чтобы на весь дом стало слышно. Но, увидев добрые глаза Луизы, Ионас растерялся — неужели человек не всегда властен над собой? На обратном пути он ругал себя за то, что не сумел остаться твердым. Но с чего он взял, что Луиза испугается какой-то безобидной ящерицы? А вот если б Луиза рассердилась на него, то могла бы отплатить гораздо страшнее — схватила бы с полки бутылку с едкой кислотой и вылила Ионасу на руку, прямо в ладонь, в которой притаилась ящерица. Тогда наступил бы его черед закричать — мясо отвалилось бы от кости и рука отсохла.
Если б люди стали так мстить друг другу, то весь мир скоро был бы полон увечных.
Как-то, когда Якоб хотел ударить Яву, бабушка-из-баньки крикнула: сын, у тебя рука отсохнет!
Зайдя в последний раз перед тем, как убежать из дома, в аптеку, Ионас просто повернулся к прекрасной Луизе спиной и не сказал девушке ни единого слова. Пусть помучается. Все равно ей не догадаться, почему Ионас так себя вел. Невыясненные положения сильней всего мучают людей.
Вскоре для жителей болотного берега перестало быть тайной, что Леэни живет с хозяином. Лишь одна Юстина делала вид, что ни о чем не догадывается. А ведь Якоб и Леэни ходили спать на сеновал, который находился над домом, и кое-что могло донестись через потолок в комнату.
Однажды вечером, как бы невзначай, Юстина сказала Ионасу: ишь как кошки разбегались по сеновалу.
Юстина жаловалась на боли и сетовала, что яд болезни проникает в глаза и разъедает их — в слезы словно кто-то перцу понасыпал. Это она говорила просто так, чтобы отвлечь внимание Ионаса. Изо дня в день Юстина плакала, но не от физической боли, а от стыда.
От всех таких неразрешимых дел взрослых у Ионаса перехватывало горло. Россаский воздух проникся зловонием, невозможно было больше дышать. Ионас искал какого-то выхода. Мысли его снова сосредоточились на верблюдах. Дядя силача стал в глазах Ионаса символом самоотверженности. Усталый человек, несмотря ни на что, привел верблюдов на место. Легко ли ему было нести на себе заботы об этих животных чужой страны? Почему бы Ионасу не уйти в город и не предложить себя дяде богатыря в помощники? Он, не препираясь, ходил бы каждое утро за город, на пастбище, и собирал там чертополох. И каждый вечер возвращался бы к верблюдам с колючим мешком за спиной. Ионас — на сердце покой — мог бы радоваться тому, как прошел день. Из-под заостренных черных ресниц-колючек на него смотрели бы умные глаза верблюдов.
А россаские животные? Они лишатся заботы Ионаса.
Эти животные, как и люди здешней семьи, стали свидетелями всего происходящего.
Ионас не мог смотреть им в глаза. Как и людям.
И Ионас решил. Как-то утром он пошел в баньку к Яве и попросил у нее взаймы немного денег. Когда вырасту, верну с лихвой, дрожащим голосом заверил Ионас. Глаза бабушки заглянули в самую глубину души Ионаса, и все увидели, расспрашивать было уже незачем. Она знала Ионаса, мальчик был одной с ней породы. Если какое-то решение принято — пути назад нет. Значит, ему очень понадобилась помощь, из-за пустяков Ионас не стал бы просить ее.
Вечером, после целого дня работы, Ионас вышел в путь. На голове — фуражка с козырьком, на ногах сапоги, в кармане пиджачка краюха хлеба. От страха у него стучало в висках. Однако он храбро шагал, предоставив Долине духов решать его судьбу. Если он поступает неправильно, барышня в кружевной шляпе подлетит к нему и погонит его домой. А то просто собьет с пути, как уже случалось со многими. Заставит кружить по полю, пока у Ионаса не остынет пыл, а утро уж как-нибудь приведет скитальца по белу свету к воротам дома.
Долина духов должна была в этом земном царстве теней дать Ионасу знак, как ему поступить. Если дорога вздыбится перед ним, что ж, может быть, кто-то другой тогда будет собирать чертополох для верблюдов и кормить их.
Духи же, не говоря о барышне в кружевной шляпке, не проявили ни малейшего интереса к одинокому путнику. Ионас старался привлечь к себе их внимание, он кричал, подобно сове, и квакал, как лягушка. Стоял, ждал, свистел. Никому до него не было дела. Не оставалось ничего иного, как нехотя зашагать в сторону поселка.
В эту ночь он плакал, как маленький ребенок, хотя на россаском поле уже давно сходил за взрослого.
Стало светать, когда он добрался до станции.
Сонный служащий продал ему билет, даже не взглянув на него.
Перед Ионасом открывался огромный мир.
Стук колес разжигал в нем смутные стремления. Ионас должен найти верблюдов! Словно эти чужеземные животные могли принести ему избавление, освободить от груза жизни на болоте, который непрестанно, подобно удушливой волне, обрушивается на Ионаса.
Все дальнейшее было как сон.
Вокруг Ионаса шумел город. Дома и церкви, двускатные крыши и темные стены — все было как в тумане, глаз Ионаса не мог охватить все это разом. Ионас бродил с улицы на улицу, городской гул отдавался в ушах и утомлял. Заворачивая за каждый угол, Ионас надеялся увидеть двух горбатых верблюдов — они должны были стоять где-то посреди каменной мостовой, неподвижные, задрав головы, словно они остановились для того, чтобы дождаться Ионаса. Он часто вздрагивал и оглядывался на каждый непривычный его уху звук. Выкрики извозчиков, резкие, как удары по жести, раздавались на узких улочках, колеса телег подскакивали на булыжниках — громкий перестук стаей взмывал кверху. Смех незнакомых людей вырывался из раскрытых окон и ударялся о каменную стену. Взгляд Ионаса блуждал в поисках кораблей пустыни. Он и сам не понимал, почему так твердо верил, что верблюды прячутся где-то между каменными стенами или в сводчатых проходах. Но почему они должны находиться именно здесь, любому животному пастбище подходит больше, нежели городская улица! Или город был в действительности пустыней? Может быть, песок принял форму стен, поднялся в небо и стал серым от векового дыма и копоти? Ионас читал вывески и имена на фасадах и дверях домов — почему ни одно из расклеенных на столбах объявлений не сообщало о местонахождении верблюдов? А ведь дядя богатыря, обладавший стойким характером, привел чужеземных животных, чтобы показать их народу, — как же люди могут проявлять такое равнодушие к труду другого?
Ионас чувствовал, что заблудился, мет, не на улицах, он как бы внезапно оказался в темпом мешке. Он перестал понимать, чего ищет и что вообще стоит искать здесь, в городе. Тысячи неведомых миров громоздились один на другой, и все они переплетались, не было ни ясности, ни простора, ни горизонта, ни тишины. Даже небо здесь было рваным, разрезанным темными покатыми крышами на жалкие лоскутки; отдельные, оторванные от неба кусочки льнули к окнам, и по стеклам стекал синий свет.
Из-за угла выглядывала белая голова лошади, грива ее была заплетена в маленькие косички. Ионас не решался положить руку на шею городской лошади и тихонько спросить: где верблюды?
Ионас исходил город вдоль и поперек. Когда ноги начали подкашиваться, он отломил от захваченной с собой краюхи хлеба кусок и сунул в рот. В другом кармане позвякивали деньги, которые дала ему Ява. Ионас не думал о будущем, он без долгих размышлений вошел в дом, где показывали живые картины. Вскоре он вышел из темного помещения снова на свет улицы и с досады плюнул, как верблюд. Картина, которую он видел, напомнила ему о Якобе, Леэни и Юстине, хотя все выглядело чуть-чуть по-иному. Двое мужчин дрались из-за одной женщины, на руках у них были белые перчатки, на голове цилиндры. Женщина, одетая в шелковое платье, без конца заламывала руки и падала то на диван, то в мягкое кресло. Под конец одному из мужчин все это надоело. Он приставил к виску дуло пистолета и навсегда ушел из этого мира. Женщина с темными кругами под глазами, плача, бросилась на шею оставшемуся в живых сопернику. Мужчина кружевным платком вытер женщине глаза. В конце картины оба они улыбались сидящим в зале людям, как будто им доставило огромное удовольствие, что тот, другой человек отдал богу душу.
