Он должен был бы обещать Леэни, что пронесет ее на руках через всю жизнь, снимет с нее все заботы.

Потом видно будет.

Красивую ложь охотно прощают.

Таниель чувствовал — сделать ничего нельзя, тот возраст, когда даются преувеличенные обещания, он проспал. У его тоски крылья из пуха, они не в силах заставить взлететь трезвый разум. Леэни была очень молода, она еще верила, что вместе со звездным дождем с неба падают драгоценные камни.

Таниель безнадежно опоздал.

Леэни не подходил такой жених, который сказал бы правду: мы уйдем отсюда, но нам придется начать с начала.

Кроме преданного сердца, Таниелю нечего было предложить ей. В новые времена этого казалось мало.

Леэни не могла больше вынести этого молчащего мужчину, который, опустив голову, шел рядом с ней.

— Не знаю, почему мне стало грустно, — сказала она вместо прощания.

Очевидно испугавшись, что Таниель попытается каким-нибудь неуклюжим движением проявить решительность, Леэни побежала.

Таниель смотрел ей вслед. Он ждал, что Леэни, как птица, воспарит в Долине духов в поднебесье.

Нет. Земля не позволила ей оторваться.

Блудный сын Ионас возвращался домой. Может быть, Якоб еще не потерял надежды? Может быть, он стоит, ожидая, в воротах Россы с дубинкой в руке и следит за тропинкой через Долину духов?

Тетя Сабина дала Ионасу деньги на дорогу. Ему следовало прибыть в Россу еще два дня назад. Если телеграмму, несмотря на смутные времена, все же доставили, то на сегодняшний день в Россе, наверное, думают, что Ионас вообще уже не вернется домой, что этот упрямец отрекся от всего. А может, с ним случилось что-то и вовсе страшное.

— Люди обезумели, — прощаясь с ним, сказала Сабина. — Запомни, ты должен вернуться домой.

Сабина дала Ионасу старое пальто мужа. Черное пальто доходило почти до земли, ветер трепал полы. Ионасу давно хотелось швырнуть неуклюжую одежду куда-нибудь в канаву, но стоило ему остановиться, чтобы осуществить свое намерение, как его каждый раз начинал пробирать озноб. Пальто на плечах казалось ему сущим наказанием. Но все же у него хватало ума понять, что одежда для путника — и крыша и постель. Две последние ночи Ионас спал в сарае у дороги. Сейчас он стряхнул с пальто сенную труху, — впрочем, какую-то часть соринок успел унести ветер. В памяти Ионаса, сжимавшего в руке полу своего пальто, как в густом тумане, всплыла когда-то слышанная история о некоем Карле Пигинийте, который жил в корчме прадеда и занимался всякой чертовщиной. Он тоже носил черное пальто, а порой надевал даже черную маску. Говорят, будто этот старый черт прикончил Ионасову прабабку.

Ионасу стало жутко, и он с тревогой подумал о своей матери Юстине.

И тем не менее Ионас сомневался: расставили ли ему ловушку, или дела на Россе и впрямь так плохи, как сообщил отец?

Я возвращаюсь в Россу ради матери, сказал себе Ионас. От резкого ветра на глазах его выступили слезы.

Мать не будет ругать меня, она не подумает, что я нарочно медлил, убеждал себя Ионас. Сны должны были все разъяснить ей, она, конечно, узнала, что поезд остановился. Паровоз спустил пар, и Ионасу пришлось на полдороге вылезти из вагона. До темноты он шел по шпалам. Ночью в сарае он подобрал под себя дрожащие от усталости ноги, натянул на голову пальто теткиного мужа и до утра поднимался по бесконечной черной лестнице.

Однако почему Юстина ни с того ни с сего должна была поверить, что Ионас образумился? Но если нет веры, не будет и вещего сна, который объяснил бы, как обстоит дело. Может быть, Юстина думает, что Ионаса нет в живых, и примирилась со своей судьбой — она не единственная мать, чей сын был убит пулей из ружья. Или в облике семерых одноликих побирушек больной мерещится Саки Кай? Юстина напрягается, чтобы в сумерках разглядеть, нет ли среди закутанных в тряпье баб ее блудного сына. Она считает, что каждый человек, который очертя голову оторвался от родного дома, обязательно становится нищим. Всегда, когда Саки Кай входила в ворота Россы и просила ночлега, Юстина шептала: как такие могут жить? Я слабая, я бы прыгнула в болотную ямину.

Никто не знал, почему Юстина с годами стала такой слабой. Ионас слышал, как люди говорили: Юстину не узнать. А ведь именно она во время большого пожара в Медной деревне оказалась самой отважной, даже пламя расступилось перед ней, давая ей дорогу.

Ионас не умел заглянуть в душу своей матери, тем более не мог понять отца.

Возможно, что и они не понимали своего старшего сына.

Сейчас, по дороге домой, Ионас без конца думал о всяких вещах.

— У меня накопилось столько воспоминаний, — сказал он на прощание Сабине.

Тетка усмехнулась. Ионасу казалось, будто он и сейчас слышит ее ответ: твои пятнадцать лет жизни, включая то время, что отведено на сон, еду и игры, — это как миг.

Конечно, с высоты своего возраста она, возможно, была в какой-то степени права. У каждого голова набита истинами. Но Ионас считал, что большей частью эти истины подобны лебеде, которая и на плохой почве пышно растет. Большинству безразлично, что творится в мире, их волнуют лишь крошечные будничные заботы. Если б у Юстины и Якоба, кроме Россы, было еще что-то, может быть, Ионас и не отправился бы в люди — на сердце и легкость и тяжесть, дом же и укоренившееся с детства чувство долга словно путы на руках и ногах.

Ионас не жалел, что в конце лета удрал из Россы. С детства топча заросли лебеды, Ионас в единственном неприкосновенном месте, в своем сознании, взрастил невиданные доселе новые растения, их ветви незаметно переплели все его существо — скорее, чем можно было предположить.

Только с бабушкой Явой он всегда искал союза. Ионас чувствовал, что Ява знала больше других и умела заглянуть за черный занавес, туда, куда обычным людям, опутанным лебедой, не было доступа. Но и у Явы был недостаток: старость. Давно позабыв свою молодость, Ява и подумать не могла о том, чтобы относиться к Ионасу как к равному, она не понимала, что у Ионаса чуть больше разума в голове, чем у весеннего теленка. Вернувшись в Россу, Ионас сядет напротив бабушки и заглянет ей в глаза. Он как-нибудь намекнет, обронит какую-нибудь фразу и будет старательно следить за Явиным лицом — не появится ли в нем радость узнавания. Ведь до того, как Ионас ушел из Россы, Ява иногда понимала его. Может быть, они и теперь найдут общий язык? Вдруг Ява поделится с ним своими тайнами? Может быть, она возьмет в руки прошлое, точно огромный клубок шерсти, и начнет отматывать от него нить воспоминаний? Верхний слой — это, конечно, истории Медной деревни и Долины духов. Более далекие времена и исчезнувшие с лица земли люди останутся внизу. Где-то в середине клубка таится самая большая истина. Какая она из себя?

Их двоих, Яву и Ионаса, никто не сможет потревожить. Катарина сидит, склонившись над швейной машинкой, в ушах — жужжание. Хелин уже второй год батрачит в соседней деревне, она редко когда заглядывает в баньку.

Если Хелин случается прийти домой, она от радости принимается взад-вперед носиться по зеленому в полоску половику, прямо как маленькая. Яак все равно ничего не слышит. Для него праздник лишь тогда, когда над болотом начинают сверкать молнии. Яак пришел в восторг, увидев, как однажды, в Иванову ночь, Матис горстями кидал в костер порох.

По всей вероятности, Матис, как и раньше, по утрам исчезает из баньки и возвращается лишь к вечеру. Все эти годы после того, как Иудин остров был взорван, Матис старался стереть там следы, оставленные горожанами. Даже порох он сжег. Якоб неоднократно говорил потом, что Матис впал в детство — разве можно бросать на ветер дорогой товар! Матис, как мог, заложил каменные ямы на Иудином острове. Пока Якоб не кончил копаться там, Матис не решался разровнять землю. Ионас не знал, в самом ли деле Якобу надоело искать сокровище или затупились сточенные до обуха молотки, которыми он раскалывал камни?

Сын не понимал поступков отца.