Ява до сих пор не видела настоящих апельсинов, но ученый человек, рассказавший об острове Ява, показал его девочке. Он надел на Яву красные очки и велел представить себе плод далекой страны. Потом люди, сидевшие за столом в корчме, тоже нацепили на себя красные стекла, и каждый видел сквозь них то, что хотел увидеть.

На следующее утро незнакомец надел Яве на нос зеленые очки, и снежные поля тут же превратились в зеленые луга.

От бесхитростных рассказов Явы настроение у семьи снова приподнималось. Рыжая кудрявая головка Хелин становилась круглой и приобретала цвет апельсина. Даже Яак сидел тихонько подле Явы и старался прочитать слова по губам матери.

Однако случалось, что никакая сила не помогала, и человек оказывался беспомощным перед обстоятельствами. Так же как не смогла сдержаться в тот раз из-за Якобовых свиней Ява и криком порвала ребенку барабанные перепонки, тщетными оказались и все усилия отправить Яака в школу для глухонемых.

Ява сказала: судьба встала на дыбы.

Матис считал, что большое несчастье, точно крыса, шныряет по земле, а маленькие несчастья, как крысята, следом.

Яаку исполнилось семь, когда Ява отправилась на церковную мызу посоветоваться с Эугениусом-младшим. Она прочитала в газете, что в Вяндра глухонемых детей учат говорить. Эугениус выслушал просьбу Явы и любезно обещал все устроить. Провожая Яву, он, подчеркивая свою важность, как бы между прочим обронил, что заведующий Вяндраской школой глухонемых — друг его покойного отца. Стоит ему, Эугениусу-младшему, заикнуться, и место для Яака будет обеспечено.

Ява вернулась с церковной мызы в радужном настроении, словно ей одним разом были отпущены все сто грехов.

В баньке стали ждать вестей по делу Яака. Время шло, и Ява день ото дня мрачнела. Веселые истории ее иссякли. Она без конца ругала людей, которые не держат слова и забывают про обещания. Второй раз Ява отправилась на церковную мызу с тяжелым сердцем. Пасторша отослала Яву ни с чем — за это время пастор был притянут к суду.

В этот день Ява сердито шагала взад-вперед по избе. С наступлением темноты она раскрыла Библию, но тут же снова закрыла ее и сунула священное писание в самый дальний угол шкафа, с глаз долой.

Матис тоже не раз ходил искать Эугениуса-младшего. Судьба преследовала пастора, трудные дни, наставшие для него, никак не кончались — мог ли он думать о каком-то ребенке из баньки!

Ява и Матис сидели по вечерам за столом и обсуждали церковные дела. Внезапно вопросы веры стали сильно занимать их, хотя до сих пор никто из них не был особо рьяным посетителем церковных служб. Этот грех односельчане и даже кистер простили им: бедная пара из баньки не могла загнать свою единственную лошадь ради поездки в церковь. Животное не может в зимнюю пору несколько часов кряду простоять у коновязи. Одеял не хватало даже для того, чтобы укрыть всех детей, а зимой лошадь без попоны, привязанная к церковной ограде, не в силах долго выдержать холод.

Дела веры были разобраны по косточкам, и Ява распалилась против тех, из-за кого пастора без конца таскали по судам. Что за глупые и легковерные люди те, кто отказался от прежнего вероисповедания и переметнулся в православную церковь. Если б в них говорил голос души и совести, Ява могла бы понять этих людей. Голая корысть подстегивала их. Они надеялись получить за бесценок кусок земли и избежать налогов, думали, что их самих осыплют хлебом, а сыновья избавятся от воинской повинности. За чей счет собирались они поживиться в этом бедном мире? Значит, такие, как Матис, корми свою семью, а кроме того, сажай себе на шею нахлебников!

Дурак пусть надрывается, чтобы другой мог наполнять свои закрома и лодырничать, задрав ноги кверху! И без того эстонец — овца овцой. Еще триста лет — и будет круглая тысяча, как он гнет спину на других! А теперь еще брат норовит залезть на закорки к брату.

Ява метала огонь, как вулкан на острове Ява.

Те, кто в свое время ради выгоды переметнулись в русскую веру, теперь горько сожалели об этом. Эугениус-младший, так же как и его переселившийся в царство небесное или в преисподнюю отец, пожалел заблудших сыновей и дочерей и снова принял их в лоно своей церкви. Может, потому молния и ударила в могилу Эугениуса-старшего, что будучи пастырем душ человеческих, он проявил излишнюю мягкотелость? Все грехи до единого нельзя прощать человеку, большие заблуждения каждый должен сам нести в своем сердце к могиле.

Новый царь после убийства своего папаши стал ужасно злым и круто положил конец этой торговле верой. Коли присягнул православной вере, будь предан ей до последнего своего часа, и дети твои тоже пусть идут по твоим стопам. Аминь.

Чем чаще Матис ходил на церковную мызу и, как всегда, возвращался не солоно хлебавши, тем ожесточеннее становилась Ява.

Она не понимала, почему их строгий Эугениус-младший, который любил выговаривать брюхатым девушкам и давал жару в ризнице растерянным отцам-кукушкам, почему он теперь был как мешок с соломой? Выгнал бы вон тех, кто бегал из церкви в церковь, ища более удобной веры, что с ними цацкаться? Весь приход жалел пастора, которого терзал в своих когтях орел правосудия, и только у Явы сердце оставалось упрямым и жестким.

Ява произвела на свет одиннадцать детей, десять из них живы и здоровы. Ни один из Явиных детей не стал конокрадом, пьяницей или негодяем. Впервые в жизни Ява нуждалась в посторонней помощи, она так хотела, чтобы Яака научили говорить. Одного-единственного слова — мама, которое мальчик умел произнести, было мало, чтобы прожить жизнь. Если б ему дали в придачу еще несколько слов, хотя бы самых важных: земля и небо, любовь, жена, ребенок, — Ява успокоилась бы. Она была бы готова в знак благодарности встать коленями на горох перед церковной кафедрой, сделать все, что угодно, только бы ей помогли!

Или Ява и ее дети не нужны государству царя? Те, кто жили далеко от болота, не хотели понять, что весь эстонский народ вышел из лачуг, где под окном рос папоротник без цветов, а перед крыльцом плескалась темная болотная вода.

Пустая человеческая суета, которая мешала и не давала наладить жизнь Яака, временами приводила Яву в полное отчаяние. Ты последний человек на земле, порой громко говорила себе Ява, и все же не теряла еще надежды. Накинув на плечи большой платок, она снова шла в деревню и жадно слушала рассказы, ходившие о житье-бытье церковного пастора. Иногда вести были довольно безутешными: один суд назначил Эугениусу-младшему денежный штраф — хоть снимай и продавай висевшее над алтарем изображение Спасителя. На другом процессе господа судьи совсем озлились и пригрозили священнику Сибирью. Но вскоре преследованиям Эугениуса-младшего был положен конец, и его временно освободили от должности.

Эти многократные штрафы ничуть не ободрали пастора: снятый с должности, ом вместе со своей госпожой уехал в Германию отдохнуть.

Народ в баньке терпел и надеялся.

Срок наказания пастора истек. Однажды над Долиной духов разнесся звон колоколов и достиг самого дальнего уголка Медной деревни — россаской баньки.

Ява и Матис поехали в церковь на лошади, одеяло, вытканное красными розами, лежало на соломенном мешке. Они сидели в телеге в своей лучшей одежде, с торжественными лицами. Бог мой, словно жених с невестой, со двора Россы крикнула им вслед Юстина.

На этот раз Матис и Ява рассчитывали договориться с пастором.

После проповеди они тоже встали в очередь. Многие хотели напомнить о себе пастырю — как-то спокойнее становилось на душе, когда над тобой на миг поднималась благословляющая рука.

Наконец и Ява с Матисом пробрались вперед. Эугениус-младший поглядел на них сочувственным взглядом и прижал к лицу ладони.

Кто бы мог подумать, что на их пути встало новое препятствие, мешающее отправке Яака! Друг покойного отца пастора, державший школу для глухонемых, впал из-за вероисповедания в такие разногласия с русской властью, что его выслали в Палдиски.

Ну что ответишь, если человек сидит на берегу холодного моря меж каменных стен!