Таниель почувствовал, что мысли его пошли не по тому пути. Жизнь в ее проявлениях, на самом деле, так неопределенна, что в этом хаосе никак не разобрать, где правда, а где ложь.
Почему его удивляет упорство Ионаса, старшего сына Якоба? Разве ребенку следует бояться обитателей баньки? Ионас с рождения привык к тому, что два дома стоят поблизости, что две семьи живут рядом, — какому мальчишке не нравится слушать рассказы бабушки? Откуда Ионасу было знать, что его сводный дядя, Таниель, чувствовал себя скованно в обществе его отца? Лучше, если б Ионас этого никогда не замечал. Пусть мальчик называет Матиса дедушкой, он ведь ни одного из своих настоящих дедов никогда не видел. Умный старший должен быть глупому молодому поддержкой — это простой и ясный закон жизни.
Таниель понял, что все эти невеселые мысли зашевелились в его голове с того момента, когда он почувствовал необходимость уйти отсюда.
А ведь он всем сердцем прирос к баньке и болоту. Если б душа человека была чем-то осязаемым, то из нее под кочки и на дно болотных ямин должны были бы тянуться ниточки. Они держали его, как якорь. И еще Леэни держала его, хотя и не была коренной жительницей болотного края.
Слишком спокойно текли твои дни, сказал себе Таниель. Не годится так жить дальше — перед глазами узенький квадрат окошка баньки. Дорога, которая вьется через Долину духов и по другую сторону равнины разветвляется, подобно кроне дерева, чтобы направить путника в любой многолюдный город, — открыта перед тобой.
И Таниелю приходилось жить вдали от Медной деревни, но всегда, когда он находился далеко от дома, его не покидала твердая уверенность: я вернусь обратно. Слова — я уйду навсегда — не укладывались в голове.
Надо было свыкнуться с новой мыслью. Она должна была впитаться и в сердце, и в мозг, стать частью его существа, чтобы возникло желание идти. Из необходимости уйти должна была родиться тоска по дальним дорогам, ожидание нового, порыв. Смешно было бы прожить жизнь на краю двора Якоба.
Таниель усмехнулся — и в нем сидит дьявол гордости. Настало время проявить себя. Новое столетие предъявляло людям большие требования. Начался бег наперегонки. Тот, кто собирался оставаться зрителем, заранее признавал себя побежденным.
Каждый гнался за чем-то. Движение к цели сделало людей ранимыми и завистливыми. Таниель жалел, что прежний тихий покой и простота отношений исчезают.
Ему и в голову не приходило, что он мог чем-то оскорбить Якоба.
Однако Якоб обрушился на него: ты издеваешься надо мной.
Это случилось всего полчаса назад.
Таниель лежал в корыте с грязью, когда из-за кустов неожиданно появился Якоб. Таниель растерялся, он не помнил, чтобы кто-либо когда плутал здесь, за Иудиным островом. Не зная, что делать, Таниель высунул из грязи колени. Не мог же он голым, со стекающей по телу грязью, бежать от Якоба? Ни для кого не было тайной, что Таниель приходил сюда лечиться. Якобу ни к чему задерживаться здесь и глядеть на своего сводного брага. Если ему нужно было что-то сказать, он выбрал бы для этого другое место. Никакого мужского разговора не получится, если один лежит в грязи, а другой стоит, расставив ноги, на кочке с молотками в руках. Не придумав ничего лучшего, Таниель смущенно улыбнулся; непонятно было, почему лицо Якоба свела судорога, будто он хотел тут же заскрежетать зубами. Вот тогда-то он и подумал, что над ним издеваются. Прежде чем Таниелю удалось произнести хоть слово, Якоб повернулся на каблуках, так что с кочки посыпался мох, и умотал прочь. Таниель поднял голову и посмотрел Якобу вслед. На него напал страх: неужто ослепленный гневом Якоб пойдет прямо, — не дай бог, еще в ямину свалится. Как будто он впервые на болоте — здесь надо вести себя тихо и с умом.
Очевидно, оба чувствовали себя смешными. Что мог поделать Таниель, если он таким образом лечил себя? Когда они поселились в баньке, маленький Таниель однажды случайно услышал, как Ява, вздохнув, сказала:
— Этот парень выкашляет из себя все легкие, не знаешь, чем и помочь.
Таниель с детства всегда ужасно кашлял. Слова Явы внесли в дело ясность: Таниель и раньше слышал, как говорили, что, мол, тому или иному суждено умереть. И маленькому Матису, когда он болел, снадобья Явы не помогли. Если пахучие пучочки растений не могли спасти человека, надо было кончать счеты с жизнью. С тех пор Таниель стал прислушиваться к своим легким. Хрипы и свист, идущие из глубины груди, пугали его так, что на лбу выступала испарина. Свои страдания надо было держать в тайне, чтобы никто ни о чем не догадался. Если другие поймут, что ты сам поставил на себе крест, то, сами того не ведая, распахнут дверь смерти. Таниель хотел жить, и это тихое желание, как болотный огонек, тлело в глубокой темноте отчаяния. Навострив уши, глаза — нараспашку, Таниель блуждал по Долине духов, когда она бывала окутана туманом, бродил по болоту и часами сидел на камне на Иудином острове — он ждал доброго знака, какого-то намека, который указал бы ему путь к выздоровлению.
Однажды Таниель отправился вместе с Матисом на ярмарку и там услышал разговор двух стариков. Они говорили о ком-то третьем, кто вылечил себя болотной грязью.
На следующее утро Таниель привязал к корыту веревку и потащил его за Иудин остров. Он думал, что никогда не дойдет до места. В тот раз казалось, что в болоте мало ямин. По воде корыто скользило, как заправская лодка, но в топкой земле норовило увязнуть и клонилось набок. Каждая кочка была как гора, которую нельзя было обойти. Кусты, чахлые березки и даже палочник на краю болотных ямин казались непроходимыми, как еловая чаща. Все, что росло на болоте, стояло стеной и не хотело давать дорогу корыту. Мальчишка Таниель думал: это моя Голгофа.
Несколько дней кряду продвигая корыто по болоту, Таниель в конце концов добрался до места. Это было очень тихое место, куда ничья нога еще не ступала. Каждый раз, когда выдавался теплый день, Таниель отправлялся за Иудин остров, зачерпывал с края болотной ямины плотную густую грязь, наполнял корыто и ставил на солнце подогреваться. После обеда он возвращался и ложился в грязь. Прежде чем становилось ему прохладно, он вылезал. Сердце колотилось, когда он, с трудом волоча ноги, брел к елям на Иудином острове. Там, в источнике, он отмывался. Приковыляв домой, Таниель чувствовал себя таким измученным, что не мог поднять руки на стол. Может быть, грязь, вместо того чтобы давать здоровье, высасывала из тела последние силы?
Но грязь была единственной возможностью, единственной надеждой — Таниель не смел колебаться, потому что он хотел жить. Он упорно продолжал лечиться. Каждым теплым утром он набирал в корыто свежую грязь. Случалось быть резкому ветру или дождю, и Таниель оставался дома — чувство облегчения в душе боролось с велением долга.
Удивительно, но к осени кашель у него почти исчез, из груди лишь изредка вылетали свист и хрипы.
С тех пор Таниель в каждое лето принимал грязевые ванны. Как он ни старался держать в тайне свое лечение, об этом все же узнали. В Медной деревне стали припоминать старые истории с Пигинийтом и говорили, что Ява — дочь дьявола. Никто в этих краях не рожал на свет таких сумасшедших: один сын Явы сжег сердце Медной деревни, другой изо дня в день валяется в грязи.
Теперь Таниель считал себя вполне здоровым мужчиной. Решив покинуть земли Россы, он захотел напоследок зарядиться силой, которую давало болото. У него должно было хватить здоровья, чтобы выдержать городскую жизнь.
Разумеется, Таниель почувствовал неловкость, когда неожиданно из-за кустов возник Якоб и увидел его в корыте. Картина была, безусловно, неприглядная: светлое лицо на черной поверхности грязи.
Ясное дело, что Таниель выглядел смешно. В этих краях человеку не пристало показывать, что он цепляется за жизнь, как утопающий за соломинку. В окрестностях Долины духов люди в прежние времена хорошо плодились. Тот же, кому на роду было написано умереть, должен был покорно грести к берегу небытия.
