Запустив зонд, Малыш возвращается в ангар, чистит баллоны. Потом корпит над бумагами в "аэрологии". И так день за днем. работы хватает...
... Зима наступила сразу, в одну ночь. Утром взглянул в окно и обмер: белым-бело, ни одного темного пятнышка. И как теперь будут нас с Болдыревым снимать!
Витя Раевский, радист-метеоролог, за завтраком посоветовал взять у Казиева карабин: футшток установлен в полукилометре от станции, в лагуне, ходить нам к нему нужно каждый час: восемь часов - моя вахта, восемь - Болдырева. Так что вероятность встречи с медведем (с наступлением холодов мишки выходят из сопок, спускаются вниз, на равнину) достаточно велика.
Говорят, в прошлом году один мишка ходил поблизости, по ночам ревел, пугал, наверное. С тех пор начальник станции требует всякий раз, как выходишь из помещения, брать с собой карабин. Но карабин тяжелый, с ним неудобно, и ребята распоряжением Казиева пренебрегают.
Днем себя чувствуешь в безопасности, знаешь, что рядом люди: крикнешь услышат. Хотя, если он намерен с тобой разделаться, вряд ли успеешь и крикнуть: прыгает мишка с места на восемь - десять метров.
И все же ночью иное дело. Густая, чернильная темень, которую даже сильный фонарь пробивает от силы на два-три шага; под ветром, порывистым, злым, раскачиваешься. Холодно - и надвигаешь как можно ниже на лоб капюшон "климатички". Может, зверь - за спиной, крадется, кто его знает... Стоит об этом подумать - и обернешься. Темно, ничего не видно, не слышно. Откидываешь капюшон - слитный глухой рев ветра и волн, в котором как будто слышится чья-то угроза.
В лагуне все прибывает вода. Ветер дует со скоростью пятнадцать - двадцать метров в секунду. Плот на понтонах - пустых бочках из-под горючего захлестывает волной, он ходуном ходит, в два счета сорвешься, но сначала попробуй доберись до него, не зачерпнув воды сапогами. Скорей бы утро!
Чуть только побледнеет юго-восток, легче становится. Еще два Раза сходить - и все! А там - Толику в руки журнал, фонарь, на батарею брюки, портянки, сапоги и - спать!
Болдырев, за рыжую бороду прозванный Дедом, выйдя из своей комнаты взъерошенный, всклокоченный со сна, первым делом спрашивает:
- Ну как?
- Сто восемьдесят.
Это значит, нагнало воды на сто восемьдесят сантиметров над уровнем моря. Значит, почти наверняка искупаешься. Можно бы сделать более надежные подходы к рейке, но теперь вроде смысла нет: вот-вот лагуну схватит льдом, за ночь у берега уже нарастает стеклянная корка.
С каждым днем все тревожнее на душе. Дуют сильнейшие западные, северо-западные ветры; дуют без перерывов, без пауз: велик и могуч океан и не дает об этом забыть.
Как подойдет к берегу катер в такую погоду? Соломеин, капитан "Фарватера", конечно, смел и решителен. Но на авантюру его не склонишь. Пройдет мимо и будет прав.
Ребятам понятно, что мы испытываем. Не упускают случая, чтобы обсудить вероятность того варианта, который для нас, как говорит Дед, "вострый нож". Им-то что? Им зимовать привычно, они готовились к этому. А нам с Толиком хочется на "Фарватер". Хочется снова увидеть его белый ромб и красные шары.
Но вот радиограмма: "Завтра второй половине дня будем снимать".
Воспрянули духом, воодушевились. Но через несколько часов пришла новая: "Получено распоряжение срочно промерить трассу. Ждите".
Не спится. Ревет, лупит с размаху в стену дома ветер. От "Беломора" во рту сухо и горько. Вдруг заскрипела дверь. Свет, падающий из каюты, нимбом венчает кудлатую голову Деда. Он осторожно, на цыпочках крадется к моей кровати.
- Завтра утром придет, - шепотом говорит он. - Вроде не врут на этот раз. С Новой Сибири ребят забрали, значит, работа кончена.
Еще не рассвело, когда мы с Толиком пошли посмотреть на "Фарватер". Он стоял у самого берега, лагом к волне, светился всеми огнями левого борта. Были уверены: нас заметят, скажут в рупор что-нибудь приятное, приветливое. Как же иначе? Не виделись три недели! Но на "Фарватере" никаких признаков жизни не наблюдалось. Спали, наверное, без задних ног!
Даже к восьми, к чаю, они не проснулись. Они отдыхали, отдыхали, закончив труды. А мы зябли на ледяном ветру на косе, курили в рукав, тузили друг друга, чтобы согреться.
Потом догадались залезть в кабину трактора, оставленного на зиму на косе. Там тоже зуб на зуб не попадал, железо от мороза заиндевело, но по крайней мере не прохватывало ветром. Вдруг Толик, изогнувшись, придавив меня всеми своими восемьюдесятью килограммами, сильно ударил каблуком сапога в дверцу кабины, выскочил. И тут я увидел: от судна идет катер. Он идет ко входу в лагуну.
- Эй, курортники! - издалека кричит Гена, моторист. - Куда подать прикажете?
Дед показывает, отчаянно жестикулируя.
- Эй! - ревут в несколько глоток от "механки", с горы и
размахивают руками - прощаются.
- Давай-ка по-быстрому, - озабоченно говорит Гена, принимая рюкзаки.Войти-то вошли, а вот как выходить будем - задача.
В лагуне - забереги рыхлого, напитанного водой льда. Капитан-наставник, сидящий на руле, направляет катер подальше от берега, на чистую воду. Встретив на пути оторвавшуюся, в несколько квадратных метров, пластину льда, он резко отворачивает.
Там, где кончается коса, где выход из лагуны, волны гладкие, округлые, подернутые ледяным салом. Будто срезанные по основанию, они бесшумно раскатываются, расстилаются на отмели.
Рулевой направляет катер к выходу из лагуны. Все ближе и больше водяные валы. Спокойный, безопасный участок отмели пройден. Теперь нужно вывернуть в лоб волне. Рулевой пытается круто положить руль на борт. Но маневр не удается.
- Не ставь бортом, выворачивай! - кричит моторист.
Запомнился громадный вал, сверкающий, с каплями воды, выжатыми из пор рыхлого льда. Нас бросило в поднебесье. Перехватило дыхание, почувствовал: что-то вот-вот лопнет внутри, до крайности напряженное. Катер черпнул бортом, но все-таки его вытолкнуло наверх, на гладкую спину волны.
Рулевой сделал все, чтобы выровнять катер. Медленно, сантиметр за сантиметром, мы ползли к плотному ледяному полю, к спокойной воде. Но тут заглох движок.
- Канистру! - рявкнул Гена.
Трясущимися от волнения руками Толик долго выдергивал ее из-под банки катера. Тем временем еще раз вознесло и развернуло катер бортом. Теперь все зависело от того, как быстро Дед отвинтит крышку канистры. Он не сплоховал. Как только сунул горлышко канистры в раструб движка, опять затарахтело, и мы, прежде чем накатилась волна, успели немного принять к ветру. А чуть погодя облегченно вздохнули: вышли за полосу прибоя.
Доползли до "Фарватера". Нас, как больных, на руках втащили на борт. Когда мы, оттаяв, придя в себя, пустились в воспоминания об опасности, которую пережили, нам рассказали, что на Новой Сибири было почище.
На этой станции на футштоке работали Константин Востокин и Евгений Салюков, студенты Ленинградского гидрометеорологического института. За ними пришли ночью. Уверившись, что ветер не утихает, напротив, усиливается, решили не дожидаться рассвета. Спустили на воду рабочий, спасательный катера и ледянку. Добрались до берега благополучно. Ледянку загрузили имуществом водопоста, подали с нее конец на рабочий катер.
Чуть отошли от берега, поняли, что перегрузили лодку. Ее захлестывало волной, медленно, но верно она тонула.
Старпом Лапшов приказал рубить конец: лодка тянула за собой катер. Обрубили, но неудачно: конец намотался на винт, и катер начал терять ход.
Старший механик Константин Лукашевич посоветовал идти задним ходом, скорость при этом несколько увеличилась. Катер зарывался в волну, воду не успевали вычерпывать, так что движок вот-вот мог заглохнуть. Рукоять газа уже скрылась под водой. И тут в довершение ко всему Востокин случайно задел рукоять газа. Движок взревел, и катер, как подводная лодка, рванулся в глубину. В последний момент Лукашевичу удалось нащупать и дернуть вверх рукоять газа...
