Ночью всё было лучше: воздух, небо, земля, трава вокруг, ночные светлячки и мотыльки, летучие мыши, которых никто не боялся и пение сов – всё манило за собой. Беата чувствовала – вот он, запах свободы. Приходя к своим друзьям, они ещё долго играли на улице, катаясь на тарзанке и качелях, пока не наступала ночь и либо они смотрели кино, либо шли гулять. Их ночные прогулки тоже всегда были разными: иногда они ходили на кладбище, рассказывая друг другу жуткие истории – брали фонарики и дружной компанией, девчонки обычно держались в серединке и закрывали глаза, шли мимо старых каменных могил и массивных мраморных склепов. Беату всегда завораживала старая церквушка в конце кладбища с витражными цветными стеклами, сама она была построена из белого камня, а наверху заостренная к верху острием была черная железная крыша. На окнах были нарисованы цветы, какие-то непонятные узоры и несколько святых. Беата в этом ничего не понимала, но всё равно не могла пройти мимо. В лунном свете церквушка отливала серебристым цветом и так и притягивала взгляд. Ей всегда захотелось попасть внутрь церкви, но двери были надежно заколочены, а окна были слишком высоко. Порой, когда они сильно уставали за целый день, их веселая компания оставалась у Беаты дома. Они сидели в просторной гостиной за большим деревянным столом, пили чай с печеньем, рассказывали друг другу всякие истории, какие только могли вспомнить, играли в старую приставку или включали какую-нибудь кассету с фильмом и засыпали под неё в комнате для гостей. Выдавались очень теплые ночи, и они шли на озеро, брали с собой спички, сосиски, сыр, хлеб и всякие сладости, пледы и полотенца. Они устраивали ночные купания в прохладной чистой воде. Озеро находилось за деревней, им приходилось проходить мимо всех домов в самый конец и ещё минут пятнадцать-двадцать идти через поле до озера. Там они стелили покрывало и складывали пледы, затем собирали кору, всякие палочки и бревнышки и разжигали костер. Беата обожала жарить зефир и кусок черного хлеба с сыром. Хлеб поджаривался и превращался в теплый сухарь с хрустящей во рту корочкой, а сыр приятно обжигал язык и обволакивал хлеб словно одеяло. А зефир – ммм, вкус детства! Таит во рту, будто бы пробуешь на вкус облако, такое мягкое, нежное с привкусом гари, так как Беата всегда передерживала его на огне и сверху зефир сильно подгорал.
Они почти доехали до места. Марк обожал путешествовать с Беатой. Она всегда находила, чем заполнить дорожную пустоту, рассказывая истории из своей жизни, из спорта, истории своих родителей и об их путешествиях. Марк завороженно слушал её, впитывая каждое слово, и наблюдал за живыми эмоциями на её лице, за мимикой губ и глаз, за жестами рук, которыми она всегда размахивала в разные стороны, щелкала пальцами, когда что-то пыталась вспомнить или накручивала прядь рыжих волос на указательный палец правой руки. Он позволял ей ставить её музыку – джаз. Беата сходила с ума от пронзительных ярких голосов, живой музыки, экспрессии, настоящей силы, исходящей от этой уличной музыки. Джаз зародился на улице, его пронзительность, мощность, заряжающая энергией музыка, завораживали, попадали в самое сердце, и хотелось петь вместе с ними, хотелось выйти на улице и танцевать. Хотелось танцевать закрытыми глазами, танцевать под дождём, в наушниках, делая странные движения понятные только им. Джаз дарил чувство свободы и легкость на душе. Беата любила рассказывать о своем детстве, а он любил её слушать. И никто из них не понял, в какой момент они разучились друг друга слышать.
– Мы почти приехали,– он повернул руль вправо, и они съехали с асфальтной дороги вниз на неровную, ухабистую земляную дорогу сельской местности.
Проехав вперед, он остановился на перекрестке и заглушил мотор. Время близилось к полуночи. Она вышла из машины и с грацией лани спрыгнула на твердую землю. В машине продолжал играть волшебный заводной ритмичный джаз. Марк прибавил громкость. Беата посмотрела в его темные карие глаза, и он различил в её взгляде задорные огоньки, которые играли ярким пламенем. Она протянула свою руку и вот уже они закружились в молниеносном танце, совершенно забывшись. Они танцевали, смеялись, кружились. Она резво прыгала вокруг него, ноги сами попадали в ритм, отчеканивая в такт мелодии. Они не заметили, как прошел почти час. Выдохшись, Марк сбавил темп и притянул её к себе ближе. Она уткнулось разгоряченным лицом ему в грудь, тяжело дыша и широко улыбаясь, а Марк зарылся носом в копну её рыжих вьющихся мелким бесом волос, вдыхая нежный цветочный аромат шампуня.
– Я проголодалась, – она не переставала улыбаться, на щеках сиял румянец, глаза горели. Марк хотел её.
– В бардачке лежит твоя мятная булка, – ласково улыбнулся он.
– Я брала термос, там чай с малиной.
– Я совсем не голоден, Беа, разве что, мне нужна ты, – голос его звучал тихо, томно, околдовывая.
– Достань толстый плед и расстели его, пока я съем булку,– она сама почувствовала, как внутри моментально разгорается желание при виде его темно-карих глаз, шелковых густых русых волос, плотных пухлых больших губ и горячих рук, что обвились вокруг её талии.
Он прошел вперед и расстелил мягкий плед поверх пожелтевшей на солнце травы и цветов. Марк присел. Тишина. Было только слышно, как Беа хрустит фольгой от мятной булки. Она заплела волосы в небольшую толстую косу плавно переходящую в хвост. От жаркого ритмичного танцы концы ещё больше завились. Беа стянула с себя его серую толстовку и небрежно легким движением руки бросила её назад.
– Удивительный вечер, – робко сказала она.
– Ты удивительная, – с теплотой ответил Марк, взглядом притягивая к себе Бею.
Она аккуратно присела с ним рядом, расстелив подол пышной юбки. Он почувствовал сладкий запах яблок, корицы, уловил нотки мятной булки и тонкий аромат её любимых цветочных духов, который сносил ему крышу. Беа легла, и Марк потянулся за ней. Она положила голову ему на плечо, и её волосы каскадом волн упали ему на лицо. Он слегка смахнул их в сторону, вдыхая её аромат в очередной раз – он ещё долго будет помнить этот запах. Его взгляд скользил от уголков её алых губ выше к тонким линиям бровей. Он любил наблюдать за ней, пока Беа любовалась звездным небосводом. Он видел в отражение её светло-зелёных в коричневую крапинку глаз Вселенную. Он видел свою Вселенную в ней. Вся его Вселенная была заключена только в одной девушке и это была Беата.
Время остановилось. Беата не могла отвести глаз от звезд, что усыпали небо призрачной пеленой – заполнили собой каждый миллиметр. Она четко видела границы звездного купола, иссиня-чёрное небо затягивало, словно черная дыра. От этого вида по телу побежали приятные мурашки, и сердце забилось медленнее, а дыхание свело. Как мы малы в сравнении с этими звездами, думала Беата. Она наблюдала за млечным путем, что расстелился по небу шелковым платком, ждала с замиранием сердца вновь упавшую звезду, и каждый раз загадывала одно и то же желание – быть с ним рядом всегда.
Марк повернулся лицом к Беате и нежно поцеловал холодную щеку. Его горячая рука скользнула по её ледяному бедру вверх, оставляя за собой горячую полосу прикосновений. Она повернулась, нехотя оторвавшись от притягательного ночного неба, и протянула руку к его лицу. Марк протянул к ней вторую руку и скользнул под тонкую ткань рубашки, от контраста его горячих рук и своей холодной от природы кожи, она легонько вздохнула и закрыла глаза, полностью растворившись в его прикосновениях.
Беа заснула на его плече. Он чувствовал на своём теле её запах, родной, манящий.. Четыре утра, сна не было. Он уловил мысль, что мог бы лежать так целую вечность, наблюдая, как приподнимается при каждом вздохе её грудь, смотреть на пышные густые черные как крыло ворона длинные ресницы и алые губы, сомкнутые в строгую прямую линию.
Декабрь, 2016
Беата
Почему он так долго не берет трубку, черт. Шесть вечера, Марк, ты должен быть дома и взять трубку, черт бы тебя побрал. Я уже три часа не могла ему дозвониться, быть может, пустяк, но я знаю его уже давно, поэтому внутри меня всё сжималось и отдавало резкой болью в груди. Гудок. Ещё один. Пауза. Автоответчик. Черт, черт, черт! Мне хотелось со всей силы швырнуть этот долбаный телефон в стену, чтобы он разлетелся к чертовой матери на несколько сотен мелких осколков. Тупая боль превратилась в острый ноющий страх и, не выдержав, я разревелась в подушку. И что я делаю весь этот месяц не так? Только и делаю, что извиняюсь ни за что. Но как иначе? Мне захотелось закричать – любовь свела меня с ума. Хм, мне крышка – я не могу жить без него. Гудок. Ещё сто чертовых гудков. Паузы длиною в вечность. Холод, пробирающий изнутри, будто ледяная рука с силой сдавливает грудную клетку. Автоответчик. Гудок, гудок, гудок…
