Большего, чем прогулок, компанией, вдвоём, когда пинали друг другу камень, как мяч, чтобы спрятать смущение, и вдруг ставших неловкими пальцев, обнявших низкое пламя зажигалки перед склонившимся к ним лицом.

Чем игр по сетке, переданных из рук в руки книг, дурацкой учебы, переписки в вк, в аське, по смс. Чем полудружеских объятий, невзначай закинутой руки на плечо, когда Антон вис на его шее, якобы пьяный и якобы в шутку. Когда Кир нёс его на руках, как невесту, и это всем казалось смешно, потому что ни у кого не замирало сердце.

Чем неуклюжего поцелуя, когда легче сразу под поезд, так страшно, так стрёмно и в животе не бабочки, а лишь бы не пронесло от волнения. И потом Кир ел одной рукой, поднимая по очереди то ложку, то хлеб, потому что другой не отпускал пальцы Антона, так смешно, и чертовски трогательно и приятно.

Но, оказывается, даже всё это может стать важнее секса…

— Трошкин, хватит мечтать! Грачи ещё не прилетели.

— Трошкин, даже не мечтай, они вообще к нам не прилетают, — резво откликнулся Рыжий.

Кто-то радостно заржал. Антон осклабился, передразнивая.

… Не важнее секса с Киром, конечно.

========== 7 ==========

- Что это? Что это, а? Я тебя спрашиваю!

У матери затряслись руки, она опустила их на колени, вместе с дневником, ярко исписанным красным. Как осквернённая вандалами стена. По полям окрысились его рисунки.

Мать вдруг осела, словно расплылась и тихо завыла, покачиваясь.

- Ну за что мне это, а? За что?

- Мам, ну не надо, мам, ну.

Хотелось обнять её, сказать, что она ни при чём, и это всё он сам, и он всё исправит.

- Не надо? Это тебе ничего не надо! Замечания одно на другом, двойки! Совсем скатился. О чем ты думаешь? О своих гулянках? Будешь дома сидеть до конца одиннадцатого класса! Никаких больше друзей!

Антон мазнул взглядом по её лицу. Жалость густо и плотно мешалась ненавистью, острой и точечной, как кончик ножа.

Бежать, не разбирая дороги, подальше отсюда. Забить на эту школу, на дуру-классуху. Что она вообще смыслит? Сидит на своей жирной жопе в жопе мира, блядь. На Большой земле никому нахрен не сдалась. Здесь королевишна. Другую хуй сыщешь, вот и упивается своей властью.

- Тебе мать совсем не жалко, да? Так хоть о себе подумай! Кому ты будешь нужен со справкой после школы? А ты добьёшься, ты ведь именно этого добиваешься? Со своими рисуночками. Что там у тебя, черепа? Кости? Красота какая. Вот их и будешь метлой на асфальте…

- Отдай! - Антон рванул дневник на себя.

Слова матери стегали кнутом. Сколько можно. А его, что, никому не надо было пожалеть? Он железный?

Мать, плотно сжав губы, неожиданно крепко потянула дневник обратно. Антон Снова дёрнул, картонная обложка пошла трещинами, как почва под ногами во время землетрясения.

Антон зло выпустил дневник - да подавись! - на бегу схватил куртку.

- Ты куда?

Втиснулся, влетел в кроссовки.

- Куда ты? - мать успела выскочить за ним в прихожую. Антон торопился, как убегал во сне от гонящейся за ним опасности с неясными очертаниями, когда сердце гулко ухает в животе и горле. - Стой! Стой, я тебе сказала!

Антон выскочил, не закрывая дверь. С силой хлопнул общей, коридорной.

Нотации она ему будет читать.

Ноги сами несли дальше, дальше вдавливая подошвами ядовитый адреналин в мёрзлую землю.

Кем стану, тем и стану.

Холода не было. Ветер бросал в горящее лицо снег ошметками, задувал в распахнутую куртку.

Дворником, грузчиком. Кем угодно, подальше отсюда. Как папаша - уплыла в туман белая фуражка.

Антон похлопал себя по куртке и скривился. Телефон остался дома, спасибо, блядь, большое. Заглянул на площадь - у Русалки кучковались, но чужие. Спустился по Советской. Дорог не много: в порту делать нечего - Енисей на подходе, всё убрали, только ставки на ледоход принимают.

Или плюнуть на всё, сбежать на лысую гору. Чтобы никого. За Советскую, за угольный порт и дальше. Антон потёр грудь. Сердце сумасшедше стучало сквозь толстый, грубый свитер. Внутри клубилось, взрывалось, бурлило, и вытягивало силы, выскребало до сосущей пустоты. Такую одиночеством не перешибёшь.

Пацаны нашлись в подъезде полузаброшенного деревянного барака. Пожал руки, оглядел, как запомнил, Кира. Диман махнул мутной бутылью:

- Будешь?

Здесь же и гнали, сосед, дядьВася, пока стоять мог. Потом их гонял, но не сильно. Больше боялся, что спалят всё к чёртовой бабушке, и взлетит полыхающий шифер как салют в Новогоднюю ночь.

- … а там сваи ещё и сосулищи, ебануться можно…

- Здесь дамы, не выражайся.

Антон кивнул - будет, выпил залпом штрафную и сразу вытянул белый стаканчик. Пальцы просвечивали сквозь хрупкие стенки.

- Пардон, не сосулищи, а сосули.

- Именно.

Кто-то засмеялся. Горло, пищевод обожгло. Антон замахал рукой. Кир втиснул в ладонь бутыль с газировкой. “Апельсин” настойчиво отдавал бытовой химией.

- Ещё? - с азартом спросил Диман. Антон согласился. Алкоголь благодушно развернулся, заполнил пустоту и утопил звенящую, яркую ненависть.

Кир поднял брови, но смолчал. Рыжий протянул долгое “о-о-о” .

Антохе это “о” не понравилось.

- Знаешь, Рыжий, - сказал он, прищуриваясь, - А странно, что так назвали именно тебя. Не знаешь, почему? Волосы-то у меня порыжее будут. Потому что ты всё время крайний?

Поймал странный взгляд Кира, заинтересованно-насмешливый и ещё непойми какой. Кир решал всё быстро и чаще - кулаками. Не в их районе, конечно, а так, в целом.

Антохе кулаками не светило. Разве что нарисовать портрет врага на туалетной бумаге, и это бесило. Зато нарывался он за двоих, за троих, и за всю компанию сразу.

- Брейк! - вытянула руку Ленка, словно не останавливать собиралась, а махнуть флажком, как в формуле. Рыжий подумал так же, сунул ей бумажную салфетку. Антон оценил и протянул ладонь.

Захотелось рисовать. Кира, прислонившегося к стене, спокойную улыбку, как он зевает. Даже Димана, и дурака Рыжего, и его Ленку. Мир благостно растекался обрывками лиц и разговоров. Про тригонометрию, котов, варик, рпг, Бураны и рыбалку…

Снег на лице ощущался словно сквозь толщу воды. Холодно, но мимо.

- …Тох, слышишь?

Антон промычал и вяло оттолкнулся. Чего лезет?

- Я тебя сейчас домой приведу. Ты заходишь и идёшь ровно налево, понял?

Антон завалился кулём на бок, Кир поймал его и поставил обратно.

Было ещё весело, уже тошно, расплывчато и сонно.

- Эй, сено-солома… Блядь. Тут хоть в Енисее выкупай, без толку. Слышишь, не гремишь, не падаешь и не мычишь. Кроссовки я тебе перед дверью сниму.

Антон одобрительно ухнул.

И зря. Мать вышла в прихожую сразу же, стоило им провернуть ключ.

- Он пил? - с тревожной, злой усталостью спросила она.

В доме пахло корвалолом, йодом - лекарствами.

Кир тихо согласился, Антон возмущённо обернулся к нему.

- Иди к себе, - махнула мать. Антон сжал зубы, презрительно отвернулся и, не глядя, совершенно ровно зашагал по коридору. Предатель.

========== 8 ==========

Диман заржал:

- И сиськи, сиськи вот такенные нарисуй! - он показал на себе дыни “колхозницы”. Антон усмехнулся, штрихами увеличивая грудь с выпирающими в стороны сосками-гигантами. Губы “уточкой”, наивно раскрытые глаза в пол-лица, вьющиеся волосы, расставленные ноги. Ладони упирались в сиденье, прикрывая срам.

Парни грудились вокруг, возбужденно гыкая. Распихивали низкие кофейные стаканчики, бумажные тарелки из-под столовской пиццы и пирожков. И давали советы один другого хлеще. От анимэшной девочки в юбке, гольфах и с бантиками остались одни гольфы, да и те, похоже, ненадолго.

Мелкотня заинтересованно поглядывала в их угол, но что там заметишь за шалашом из спин, навалившихся друг на друга.

Тянуло посмотреть на Кира. Проверить его реакцию. Антон чувствовал себя виноватым. Неправильно. Он помнил, как Киру было неприятно видеть рисунок Светки.