Почему-то это оправдание никогда не работает.

— Как думаешь, — Уэйд склоняется вниз, рассматривая далекий асфальт, — сколько времени мне понадобится на регенерацию, если я ебнусь с девятого этажа?

— Мне-то откуда знать? — Питер роется в рюкзаке, пытаясь отыскать телефон. Пакет с едой из Тако Белл приятно греет обтянутое спандексом колено. На дворе — робкая Нью-Йоркская весна, и хвостов на учебе больше, чем голубей на улицах.

— Предлагаю проверить на практике, — Уилсон встает обеими ногами на парапет и подмигивает, забывая, что на нем маска. Питер, на самом деле, до сих пор не может заставить Уэйда снять ее. Знает о шрамах, но и только: на каждый вопрос Уилсон взбрыкивает и закрывается в себе. — Засекай время, Паучок. Надеюсь, к моему возвращению жрачка не успеет остыть.

— Блядь, Уэйд! — орет Питер секундой позже; не делает попыток зацепить Дэдпула паутиной, только свешивается вниз с крыши и смотрит на часы в телефоне, ожидая, когда затянутое в красный костюм тело шмякнется об землю.

Какой-то парень в ужасе вопит внизу, отскакивая от навернувшегося Дэдпула, и Питер, мысленно называя Уэйда последним уебком, начинает отсчитывать минуты.

Еда все же успевает остыть.

***

Питер целует его в девятнадцать. Врывается в квартиру, крича что-то о поступлении, швыряет рюкзак под стул, спотыкается о свои же ботинки, о коробки из-под пиццы, падает на диван и хватает Уэйда за воротник толстовки, целуя прямо в маску.

Уэйд разрывается между «ну еб твою мать, Питер» и «господи боже, Питер», и Питер смеётся так громко, что соседи снизу начинают стучать по батареям.

Питера много, Питер повсюду, Питер тянет край маски вверх и целует Уэйда в покрытые шрамами губы, в щеки, в шею, словно боится опоздать куда-то, хотя куда здесь опаздывать — черт его знает.

Уэйд думает лениво, что, по-хорошему, Питеру бы следовало дать затрещину («Или уебать хорошенько», подсказывают голоса), но как же отказать этому мальчику-отличнику?

«Господи, блядь, Питер», определяется наконец Уэйд, и целует Питера сам.