«Маркиза Грэнби», единственный трактир в Полтоне, могла похвастаться скамейкой вдоль наружной стены под полуденным солнцем. На ней, обрамленный плетистой розой с одной стороны и жимолостью с другой, дремал Натаниэль Мартин.

Ласточки, чьи недостроенные гнезда приобретали потихоньку форму под карнизом сверху, иногда роняли на него мелкие комья грязи. Мартин пробыл здесь так долго, что его левое плечо оказалось щедро заляпано. Он замечал легкие удары, звук крыльев и беспорядочные, спешные крики ласточек, равно как и отдаленное бассо континуо коров с поля позади пруда «Маркизы», но до конца не проснулся, пока не услышал оклик:

— Эй, сослуживец!

— Дорогой Мэтьюрин, — воскликнул Мартин. — как я рад вас видеть! Но надеюсь, ничего не случилось?

Лицо Мэтьюрина, обычно нездорово желтое, теперь неестественно пунцовело, а также покрылось пылью, в которой пот, стекая вниз, проделал отчетливые дорожки.

— Ни за что, мой друг. Я очень озабочен, очень расстроен тем, что вам пришлось ждать, прошу простить меня, — Стивен присел, тяжело дыша. — Но могу ли я рассказать, что меня задержало?

— Прошу, — ответил Мартин и, повернувшись к окну, попросил: — Хозяин, эля джентльмену, пожалуйста, пинту самого холодного эля, какого сможете набрать.

— Вы мне вряд ли поверите, но сквозь высокую траву на краю лощины (а мы сидели в лощине, выглядывая вверх), я видел дрофу на гнезде меньше чем в сотне ярдов. С помощью подзорной трубы одного джентльмена я разглядел ее глаз, он яркий желто-коричневый. А через некоторое время она поднялась, присоединилась к двум огромным самцам и годовалой птице и скрылась за склоном. Так что мы смогли подойти и посмотреть на гнездо без страха. Мартин, я отчетливо слышал, как птенцы в этих прекрасных огромных яйцах пищали, будто далекая боцманская дудка, клянусь честью.

Мартин стиснул ладони, но прежде чем он мог пробормотать что-то кроме невнятного возгласа восхищения и удивления, принесли эль, и Стивен продолжил:

— Хозяин, пожалуйста, распорядитесь насчет наемного экипажа, дабы отвезти нас в Шелмерстон, как только я допью этот славный эль. Подозреваю, что почтальон уже давно уехал.

— Благослови вас Господь, сэр, — ответил трактирщик, смеясь над такой простотой, — в Полтоне нет фаэтона, да никогда и не было, Боже ты мой. А Джо-почтальон уже у Уэйкли.

— Ну, тогда пару лошадей, возчика с двуколкой, да хоть повозку.

— Сэр, вы забываете, что в Плашетте ярмарка. Ни двуколки, ни повозки в деревне не найдешь. Сомневаюсь и насчет лошадей. Хотя мул Уэйтса двоих унесет, но коновал напоил его чем-то прошлой ночью. Спрошу жену, Энтони Уэйтс ей кем-то вроде двоюродного брата приходится.

Последовала пауза, во время которой женский голос с лестницы поинтересовался, зачем кому-то ехать в Шелмерстон. Трактирщик вернулся с удовлетворенным видом человека, чьи страхи оправдались:

— Нет, джентльмены. Никаких шансов на лошадь, а у Уэйтса мул издох.

Некоторое время друзья шли в тишине, потом Стивен произнес:

— Все равно, дело всего лишь в нескольких часах.

— Еще и в отливе, — заметил Мартин.

— Господи, Господи, об этом я позабыл. А моряки так волнуются насчет отлива.

Четверть мили спустя Стивен продолжил:

— Боюсь, мои последние послания сообщили вам далеко не всю необходимую информацию.

В высшей степени правда. Стивен Мэтьюрин так долго и тесно сотрудничал с разведкой, флотской и политической, а его жизнь так долго зависела от сохранения тайн, что он совершенно не желал доверять что-либо бумаге. Да и в любом случае корреспондентом он был равнодушным. Мартин заверил, что это не так, и Стивен продолжил:

— Если бы имелись хорошие новости для вас, поверьте, я бы их с огромной радостью доставил бы лично. Но вынужден сообщить, что ваш памфлет, мастерски написанный и протестующий против распутства и порки во флоте, сделал практически невозможным ваше назначение на должность корабельного капеллана. К сожалению, это я слышал непосредственно в Уайтхолле.

— Об этом адмирал Кэйли рассказал моей жене несколько дней назад, — вздохнул Мартин. — Он удивлен моей безрассудной смелостью. Но я думаю, что должен был хоть как-то выразить протест.

— Конечно, храбрый поступок. Но теперь вернемся к мистеру Обри. Вы же следили за судом и приговором, я думаю?

— Следил, и с крайним негодованием. Дважды написал ему, но уничтожил оба письма, боясь побеспокоить и навредить неуместной симпатией. Тяжелейшее искажение правосудия. Мистер Обри не больше способен организовать мошенничество на Бирже, чем я. Даже и меньше — он практически не знает сферу коммерции, не говоря уж о финансах.

— Вы знаете, что его уволили со службы?

— Не может быть! — воскликнул Мартин, окаменев.

Мимо проползала телега, возница уставился на них с открытым ртом и даже повернулся всем корпусом, чтобы потаращиться подольше.

— Его имя вычеркнули из списка пост-капитанов в первую же пятницу.

— Должно быть, это едва его не убило, — отозвался Мартин, глядя в сторону, чтобы скрыть эмоции. — Для мистера Обри служба означала всё. Выгнать такого храброго и честного офицера...

— Радость от жизни это взаправду убило, — подтвердил Стивен, когда они не спеша продолжили путь, — Но он человек великой силы духа, и у него достойная восхищения жена.

— Какую же поддержку оказывает жена мужчине! — воскликнул Мартин, и улыбка пробилась сквозь его помрачневшее лицо.

Жена Стивена, Диана, никакой поддержки ему не оказывала, от нее только болело сердце. Боль, иногда тупая, иногда невыносимо острая, не прекращалась никогда. Но доктор сдержанно продолжил:

— Много чего можно сказать о браке. У них есть еще и дети. Но надежда касательно Обри не умерла, в том числе из-за того, что из флота вместе с ним списали и его фрегат. Друзья купили «Сюрприз», он оснащен как частный военный корабль, и капитан Обри им командует.

— Силы небесные, Мэтьюрин. «Сюрприз» — приватир? Конечно я знал, что его списывают из флота, но представления не имел... Всегда предполагал, что приватиры — маленькие, полупиратские суденышки с дурной репутацией. Люгеры или бриги или что-то подобное с десятью-двенадцатью пушками.

— Если честно, то большая часть из тех, кто занимается своими делишками в Ла-Манше, попадает под это описание. Но есть и частные военные корабли, снаряжаемые для заграничных плаваний и гораздо более серьезные. В девяностые пятидесятипушечный француз посеял хаос в торговле с Востоком. Да и вряд ли вы позабыли тот потрясающий быстроходный корабль, за которым мы гнались день за днем и почти поймали по пути с Барбадоса — у него тридцать два орудия.

— Конечно, конечно, «Спартан». Но он же из Америки, не так ли?

— И что с того?

— У них такая обширная страна, что навевает смутные мысли, будто все там больших масштабов, даже приватиры.

— Послушайте, Мартин, — сказал Стивен, немного помолчав. — Сказать вам кое-что?

— Сделайте одолжение.

— Слово «приватир» неприятно звучит для моряка, и применять его к «Сюрпризу» может показаться оскорбительным. Однако «Сюрприз» — отнюдь не обыкновенный приватир. Команда обычного приватира поднимается на борт, зная: нет добычи — нет денег. Их кормят — и только, а деньги морякам достаются лишь от призов. Это делает их разнузданными и наглыми. Они без малейшего сожаления грабят, обдирая несчастные жертвы. Говорят, что самые жестокие из них бросают за борт несчастных, которые не могут откупиться, а насилие и дурное обращение с пленными для них — обычное дело.

С другой стороны, на «Сюрпризе» всё строится совсем иначе, по военному порядку. Людям платят за работу. Капитан Обри намерен принимать только опытных моряков, на чей добрый нрав можно положиться, а тех, кто не подчинится военно-морской дисциплине — увольнять на берег.

С нынешним экипажем он немедля совершит одно-два коротких плавания — на запад и на север, может, на Балтику. Всех, кто не подойдет, спишут на берег перед главным походом. Имея в виду все это, возможно, стоит дать совет называть «Сюрприз» частным военным кораблем, или же если вам не нравится — капером.