— У нас, — заметил как-то Мартин, — можно обнаружить удивительное разнообразие верований. Не сомневаюсь, что на других кораблях такого размера тоже вавилонское столпотворение, но не до такой степени. Признаюсь, хоть я и был готов к гностикам, анабаптистам, сифитам, магглетонианам и даже последователям Джоанны Сауткотт, равно как и к случайному иудею или мусульманину, но все равно оказался шокирован, обнаружив на борту дьяволопоклонника.

— Настоящего, в прямом смысле и открыто поклоняющегося Дьяволу?

— Да. Он не любит упоминать имя нечистого, разве что шепотом и прикрыв рот ладонью, но называет его Павлином. Его они и изображают в своих храмах.

— Могу я поинтересоваться, кто из нашей команды придерживается столь эксцентричных взглядов?

— Конечно можете. Он не особенно скрывается. Это Ади, капитанский кок.

— А я думал, что он армянин, христианин-григорианец.

— И я так считал, но, похоже, на самом деле он езид — из страны между Арменией и Курдистаном.

— Он что, вообще не верит в Бога, скотина?

— О нет. Он и его народ верят в то, что Бог создал мир. Они согласны с божественной природой нашего Господа. Признают пророками Магомеда, Авраама и патриархов. Но считают, что Бог простил павшего Сатану и вернул его к былой славе. Так что с их точки зрения дьявол правит делами земными и поклоняться кому-нибудь еще — пустая трата времени.

— А выглядит спокойным, дружелюбным человечком, да еще и кок каких поискать.

— Да. Он мне рассказал о своей вере, когда учил готовить настоящий рахат-лукум — Дебора просто-таки греховно обожает эту сладость. Также Ади рассказал мне о пустынных горах, где его народ живет в частично подземных домах, преследуемый с одной стороны армянами, а с другой — курдами. Похоже, семьи у них очень прочные и преданные. Их поддерживает тесная привязанность даже к самым дальним родственникам. Очевидно, езиды не ведут себя в соответствии с тем, что проповедуют.

— А если по правде, то кто ведет? Если бы Ади хорошо знал вероучение, которому мы якобы следуем, и сравнил бы его с нашим образом жизни, то наверное взирал бы на нас с не меньшим удивлением, чем мы на него.

Стивен хотел спросить у Мартина, не наблюдает ли он некоторой аналогии между мнением езидов и сифитов об ангелах, но разомлел от солнечного тепла и только заметил:

— Вон летит тупик с тремя рыбами в клюве. Не могу понять, как он умудрился схватить вторую и третью.

У Мартина не нашлось на этот счет никаких предположений, так что они сидели в тишине и наблюдали за солнцем, пока оно не село за далеким мысом. А потом одновременно повернулись и уставились на корабль, на котором осуществляли одну из самых чудных с точки зрения моряка операций.

Спускать шлюпки на воду — вначале закрепив их на ростерных бимсах, затем вывалив за борт, а потом опустив с помощью закрепленного на фока-рее и грот-рее бегущего такелажа — тяжелая работа. С начала времен ее сопровождают крики, грохот и всплески. Сейчас к шуму добавилась привычка шелмерстонцев громко и отчетливо кричать «Йо-хо-хо» каждый раз, когда они тянули фал.

Тихой ночью с ветром к берегу такой гвалт даже с большого расстояния мог разрушить тщательно подготовленный и в целом бесшумный рейд. Джек Обри попытался сделать всю операцию беззвучной. Но это странным образом шло против самой природы, всех извечных привычек и обычаев. Матросы стали медленными, нервными и неуклюжими. Настолько неуклюжими, что корма баркаса плюхнулась в воду со страшным всплеском, а его нос все еще висел в сажени от поверхности моря. Чудовищный рев капитана «Пошевеливайтесь там! Пусть эта проклятая штука упадёт» наполнил всю бухту до тех пор, пока не утонул в еще более мощном взрыве смеха — вначале приглушенном и задушенном, затем бесконтрольно охватившем всех, так что команда снова замешкалась.

Стивен практически в последний раз видел солнце в Полкомбе и практически последний раз слышал смех. С зюйд-веста пришла плохая погода и принесла дожди — иногда просто сильные, а иногда проливные. За ними последовало сильное волнение, переходящее в огромные одиночные валы при прибывающей или убывающей воде и сменяющиеся противной мелкой рябью при воде стоячей.

«Сюрпризовцы» и их офицеры продолжали атаковать или оборонять корабль дважды за ночь. Но абордаж в штормовках или брезентовых куртках, когда не видно ни зги, а до этого пришлось грести туда и обратно по неспокойному морю — дело нелегкое. После нескольких происшествий (один человек едва не утонул) Джеку пришлось сократить и расстояние отхода от корабля, и его оборону.

Но число раненых все равно возросло — в основном растяжения, жестоко ободранные голени и треснувшие ребра от падений в шлюпки со скользких и мокрых бортов. Имелось и несколько неприятных переломов, как, например, бедренная кость юного Томаса Эдвардса — открытый перелом, над которым Стивену и Мартину пришлось всерьез задуматься.

Эдвардс — один из марсовых, чья задача — подняться на мачты после абордажа, пробежать по реям и отдать марсели. Он не ожидал, что защищающиеся привяжут перты, и свалился, пролетев вниз головой прямо до бизань-штага. В результате он не разбился о квартердек, а только сломал ногу.

Стивен и Мартин сменяли друг друга в лазарете. Ночь за ночью в сырости и зловонии (люки почти всегда держали закрытыми) они принимали внизу раненых. Ни одного столь серьезного случая, как у юного Эдвардса, чью ногу придется отнимать при первых признаках гангрены, но ни одного простого.

К этому времени Мэтьюрину искренне надоели учения, и он удивлялся, как даже Джек, для которого столько поставлено на карту, может настойчиво продолжать в таком чудовищном дискомфорте, сырости, опасности и холоде, хотя каждый матрос уже много раз проделал все требуемые действия во всем разнообразии.

Еще больше его удивляло то, что матросы, которых ждали лишь деньги (и возможно, не очень много — в любом случае гораздо меньше, чем последняя великолепная добыча), продолжают следовать за ним с таким усердием. Теперь уже без такого веселья, но, очевидно, с той же энергией.

Он поделился мыслями с Мартином, когда они сидели около Тома Эдвардса. Левой рукой Стивен ощупывал рану в поисках гангренозного холода, а правой замерял ровный, обнадеживающий пульс пациента. Мэтьюрин заговорил на латыни, и на том же языке (точнее на его забавной английской версии) Мартин ответил:

— Возможно, вы так привыкли к своему другу, что больше не замечаете, насколько он велик в глазах моряков. Раз он может прыгать и скакать всю ночь под проливным дождем вопреки стихиям, им станет стыдно не сделать того же. Хотя я видел, как некоторые почти плакали при мысли о втором штурме или когда им приказали еще раз упражняться с абордажными саблями. Сомневаюсь, что они бы сделали так много для кого-либо другое. В нем есть качество, имеющееся лишь у немногих.

— Рискну сказать, в этом вы правы. Но если бы он меня попросил выйти в море на гребной лодке в такую ночь, даже закутавшись в водонепроницаемую одежду и пробковый жилет, я бы отказался.

— А мне бы не хватило силы духа. Что вы скажете по поводу ноги?

— Есть надежда, — ответил Стивен, склонился над раной и понюхал ее. — Действительно есть. — По-английски он заверил Эдвардса: — Вы поправляетесь очень неплохо. Пока что я вполне доволен. Мистер Мартин, я ухожу в свою каюту. Если во время второго абордажа будут раненые — без раздумий зовите меня, я не буду спать.

Доктора Мэтьюрина могло устраивать то, как заживает открытый перелом, но остальное его не устраивало. Погода, как к югу от мыса Горн (но без шанса увидеть альбатроса), отрезала его от острова Дьявола, как раз когда кулик-сорока собиралась снести яйца. Лауданум действовал все слабее. Твердо не желая увеличивать дозу, Стивен проводил большую часть ночей в глубоких раздумьях, не всегда радостных. А еще его беспокоил Падин.

Своего слугу он не особо-то и видел — тот слишком увлекся тренировками в новой роли абордажника и бойца с топором. А увиденное Стивена расстраивало. Не так давно он внезапно наткнулся на Падина, который шел от своего убранного вниз рундука с бутылкой бренди под курткой. Насколько позволяло заикание, он пробормотал: «Это всего лишь бутылка». Но его девичье смущение свидетельствовало: наполнена она была виной.