— Если кораблем все еще командует мистер Халл, то он явится настолько близко к назначенному времени, насколько это в человеческих силах. В их флоте у него репутация человека точного как часы. О бое даже и думать нечего — «Конститьюшн» вооружен сорока четырьмя двадцатичетырехфунтовками, бортовой залп в семьсот шестьдесят восемь фунтов, и набор как у линейного корабля. Его прозвали «Железнобокий старик». Тем не менее...

Голос Джека затих, а перед внутренним взором предстала карта Атлантики между тридцать пятым и пятидесятым градусами северной широты, с Азорскими островами посредине. «Спартан» должен крейсировать между Сан-Мигелом и Санта-Марией, с наветренной стороны — дабы выиграть ветер у «Азула». В данное время года это значит к весту или норд-весту.

Недавняя буря могла заставить «Азул» дрейфовать, но могла и бросить вперед. С другой стороны, она почти наверняка задержала «Конститьюшн», важный фактор в начинавшем принимать очертания плане. Нужно всего-то заставить «Спартан» поверить, что «Сюрприз» — это «Азул», по крайней мере настолько, чтобы дело дошло до схватки.

Даты, недавняя погода, возможная скорость эффективного, но не спешащего «Азула» и точное место «Сюрприза» выстроились в нужном порядке. Джек счел, что если ветер останется достаточно сильным и корабль сможет проходить сто двадцать пять миль в день, появлялась возможность успеть. Не слишком большая вероятность, но стоящая значительных усилий.

«Если ветер останется достаточно сильным». Барометр поднимался и опускался хаотично, прогноза не дождаться. Значит, надо действовать без него, и прямо сейчас.

Стивен снова услышал слова «нельзя терять ни мгновения», и Джек побежал на палубу, приказать Пуллингсу заставить всех матросов чинить «Мерлин» с максимальной скоростью. Вернувшись, он попросил:

— Стивен, не будешь ли ты так добр переводить, пока я расспрашиваю джентльмена об «Азуле»?

Благодаря связям и роду занятий Гусман знал о кораблях гораздо больше, нежели обычные обитатели суши. Его сведения о том, что «Азул» — трехмачтовый корабль с парусным оснащением барка и водоизмещением около пятисот тонн, оказались вполне убедительными. Таким же и оказалось описание внешности приватира — покрашен в красивый синий цвет, на котором черные крышки портов выглядят очень по-флотски. Эти слова заставили Джека серьезно задуматься.

Оснастить «Сюрприз» как барк несложно — всего-то снять бегин-рей и крюйс-марса-реи так, чтобы на бизани остались только косые паруса. Но плавание задумывалось как испытательное, и запасов взяли мало. Черные крышки орудийных портов — замечательно, они и так оставались черными, не отклоняясь от «нельсоновской клетки», но вот синие борта — совсем другое дело.

— Позовите мистера Бентли, — скомандовал Джек, и когда плотник явился, спросил: — Мистер Бентли, сколько у нас синей краски?

— Синей краски, сэр? Как раз хватит покрасить в пару слоев синий катер, но тонко, очень тонко.

Джек задумался на мгновение, и попросил Стивена:

— Пожалуйста, спроси, синий — светлый или темный.

Оказалось, что «Азул» — бледно-голубой, как раннее утреннее небо. Тогда он вернулся к плотнику и поинтересовался, как у них дела с белой краской. Ответ оказался столь же обескураживающим — короткий центнер с горкой.

— Ну что ж, — смирился Джек. — Придется сделать все, что можем. Скажите, мистер Бентли, как дела со шхуной?

— О, сэр, — сразу просиял плотник, — наша второсортная запасная фор-стеньга с подтесаной пяткой и немного подрезанными пяртнерсами стала лучшей грот-мачтой, какую можно пожелать. Боцман сейчас крепит ванты, и как только закончит, можно установить довольно изящную стеньгу.

— Вы чрезвычайно заняты, мистер Бентли, вы и ваша команда?

— Заняты, сэр? Пчелам до нас далеко.

Пчелам было до них далеко и на следующий день — во время ночного хождения по палубе Джек наткнулся на решение проблемы изменения внешности «Сюрприза». Чтобы закрыть широкие черные полосы, нужно несколько толстых слоев синей краски, а всех их запасов не хватит и на один слой для половины борта. Один слой сработает на белом, но бесполезен на черном. Но можно покрасить парусину. Краска отлично ложится на белую парусину, и было бы желание — а по белому полотну даже немного синей краски хватит.

Как только «бездельников» подняли вместе с первыми лучами солнца, Обри долго совещался с парусным мастером, пытаясь выяснить, что в парусной кладовой самое тонкое, белое и что меньше всего жалко. Придется пожертвовать несколькими кусками хорошей парусины номер восемь, но в основном они отобрали паршивую, тонкую материю, которой только брамсели или бом-брамсели чинить можно. «Сюрприз» продали со всем снаряжением, и эти паруса выцвели под солнцем и истончились до ниток в тихоокеанских тропиках во время последнего задания.

Когда палуба высохла — ничего кроме неизбежного боя не могло предотвратить уборку сияющего чистотой корабля — парусину растянули, обмерили, измерили снова, приложили к бортам, с великой точностью разметили, снова приложили к бортам и наконец-то разрезали и начали красить.

Под это занятие выделили тщательно прикрытый квартердек. С текущими волнением моря и требуемой скоростью и речи не шло о том, чтобы спустить люльки за борт, прибить ткань к бортам и красить ее на месте. Полубак слишком тесный, и в середине, с рострами и шлюпками на них, не повернешься, а шкафут постоянно занят. Ночью установилась переменчивая погода, но дул все еще достаточно сильный брамсельный ветер. Благоприятный ветер от норд-норд-оста зашел к весту, и чтобы удержаться на наиболее выгодном курсе, надо было идти в галфвинд (всего один румб позади траверза), для чего требовалось постоянно работать с брасами и булинями.

Так что когда Стивен поднялся на палубу, кормовая часть корабля оказалась необычно многолюдной и оживленной. Как обычно, он провел большую часть ночи, думая о Диане и разглядывая кристально ясные мысленные образы. Особенно тот, в котором она бросала лошадь через чудовищную ограду, перед которой многие мужчины повернули назад, а она пролетела через нее без остановки. Так что около двух часов ночи он прибег к своей обычной дозе, спал допоздна и вылез из койки осоловевшим.

Кофе его до какой-то степени оживил, и он бы посидел с ним подольше, если бы взгляд на часы не напомнил — прямо сейчас пора заняться своими обязанностями, присутствовать в лазарете, пока Падин, исполняющий обязанности санитара, колотит у грот-мачты в медный таз и поет:

Все больные собирайтесь,

В лазарет скорей спускайтесь.

Пусть он жутко заикался в обычной речи, но пел довольно неплохо.

Но для начала Стивен собирался взглянуть на небо, пожелать спутникам доброго утра и посмотреть, сопровождает ли их «Мерлин». Но он едва взобрался по трапу, едва заметил теплый день, ослепительный солнечный свет, ясное небо и груду ослепительно-белых парусов над головой, как крик всеобщего неодобрения смел улыбку с его лица.

— Сэр, сэр, сойдите с нее, сэр!

— Назад, доктор, Бога ради, назад!

— Он же сейчас в горшок свалится!

Новые матросы оказались столь же резкими, как и старые «сюрпризовцы», да еще и более грубыми — один из них обозвал Стивена «волом неуклюжим». Они быстро поняли, что намечается, и ничто не могло превзойти их решимости вступить в бой со «Спартаном» и их стремления подготовиться к бою, каким бы гипотетическим он ни оставался.

— Одерживай! — скомандовал Джек, схватив доктора за локти. — Не шевелись. Падин, Падин, сюда. Неси новые ботинки доктору, ты меня слышишь?

Прибыли новые ботинки. Стивен переобулся, уставился на выкрашенные в синий полосы ткани, растянутые до кормовых поручней, на суровые, но постепенно смягчающиеся лица, обращенные к нему и извинился перед Джеком: «Ох, как мне жаль. Не надо было смотреть на небо». А через секунду: «Падин, кажется, опять лицо?»

Оно самое. Щека у бедняги так распухла, что кожа лоснилась, а отвечал Падин лишь тяжкими вздохами.

Пробило пять склянок. Падин постучал в таз и задушенным голосом пробормотал привычные слова. Но хотя на «Сюрпризе» и имелся обычный набор ипохондриков, происходившее на палубе оказалось столь интенсивным, искренним и целеустремленным, что в лазарет не явился никто кроме самого Падина. Стивен и Мартин печально посмотрели на него. Они подозревали ретенированный зуб мудрости, но поделать ничего не могли. Так что доктор Мэтьюрин, замерив пульс Падина и снова заглянув ему в рот и в горло, отмерил щедрую дозу привычного лекарства, наложил на лицо повязку, похожую на кроличьи уши, и освободил пациента от несения службы.