Между томасовским цехом и доменным, там, где строится большой бункер, полицейским было труднее пробраться, чем Саиду. Все мешало им — рвы, куча глины, незнание местности, страх и скопление рабочих, в частности алжирцев… Здесь Саиду удалось оторваться от погони. Он обогнул доменный цех и, видимо, решил пробраться наискосок к литейному. Шарлемань бежит наперерез, стараясь, впрочем без особой надежды, обойти полицейских и очутиться между ними и Саидом… И Саиду удается проникнуть в литейный.
На заводе они его не поймают, думает Шарлемань. Но бежать по литейному — сущее безумие. Все равно что для мухи ползать по паутине! Повсюду расплавленный металл и огонь. Огонь здесь словно мохнатый, он окутан дымом и пылью, летящей от литейных форм, языки пламени обведены синей и зеленой каймой, в середине они болезненно багровые и напоминают цветом губы женщины, харкающей кровью. И носиться зигзагами среди изложниц, даже когда смерть преследует тебя по пятам…
К счастью, Шарлемань примчался слишком поздно, вслед за тремя полицейскими. Это позволило ему выиграть время, ибо Саид выскочил с другого конца литейного цеха, почти сразу после того, как в нем появились полицейские. Он тут же пустился назад к домнам. Так, может быть, они потеряют его след.
Но нет. То ли какое-то препятствие или человек преградили им путь, то ли они сразу увидели, что Саида нет в цехе, но полицейские тут же повернули обратно. Они вышли через ту же дверь. Теперь Шарлемань бежит между ними и Саидом, метрах в двадцати позади Саида, опережая полицейских метров на пять. Может быть, поэтому он немного меньше боится за Саида. Только бы тот не оступился и не угодил в огонь.
Похоже, Саид нарочно завлекает погоню в самые труднодоступные места, в знакомую ему заводскую чащу. В момент пуска плавки из домны огонь бежит по желобам, как ручейки в дождливый день, он бросается вам под ноги, точно свора орущих котов с выпущенными когтями, он кусает и гложет низ брюк и кожу башмаков. Если случайно человек ступит ногой в такой ручеек, он рухнет в него с высоты своего роста, подобно песчаной дюне, подмытой морскими волнами. А промежутки между двумя плавками еще опаснее, потому что они обманчивы. Раскаленный металл, оставшийся в желобах, лежит притаившись, как крот, не видимый в своем подземном коридоре. Он покрывается безобидной на вид коркой, по которой, кажется, можно бегать, как по льду в оттепель… Стена этой части цеха с солнечной стороны сложена не сплошной, а ажурной, надо думать ради вентиляции, и пол представляет собой ослепительную шахматную доску чередующихся теней и света, как бы огромные соты; когда бежишь, то со страху путаешься среди этих пятен, среди огненных канав и ячеек и просто солнечных бликов и инстинктивно перепрыгиваешь через них, как косуля через плетень… А если вдруг откатится, подскакивая, камешек, то с полу, словно багряный осенний куст, взлетает сноп искр и хлещет вас по рукам и по ногам…
Шарлемань остановился в дверях цеха, полицейские тяжело дышали ему в спину, все четверо смотрели на Саида, затем все снова побежали, огибая домну. И снова началась погоня, теперь Шарлемань был позади, а полицейские между ним и Саидом, только Саид уже далеко, так далеко, что он уже не бежит, а шагом входит в прокатный цех стана 250.
Нет, на заводе они не поймают его, разве что он сам погибнет, попав в огонь. Там, на стане 250, рабочие быстро вращают вокруг себя раскаленные докрасна стальные заготовки, как лассо. Эти брусья выходят из прокатного стана, как густая краска из тюбика, они ползут, извиваясь по земле, словно змеи, преследующие жертву. Но, быть может, Саиду, который уже не так спешит, удастся перескочить через них и наикратчайшим путем пересечь цех? А куда двинется он оттуда? В мартеновский? Бежать вдоль канавы с изложницами, как по доске над огненным разливом, словно ребенок, который, балансируя по краю тротуара, старается подольше сохранить равновесие? На заводе они его не поймают. Они уже и так много выиграли от того, что все развернулось так быстро и рабочие спохватились слишком поздно, когда погоня уже пересекла цех и умчалась далеко. Может случиться, что дело в конце концов обернется против преследователей… Неплохо бы их проучить, пусть знают, каково иметь дело с огнем…
Ну а что же с Саидом? Шарлемань перестал бежать, и полицейские тоже пошли шагом впереди него, может быть, боясь оступиться. А в это время вместо того, чтобы воспользоваться тем, что он ушел далеко от них, и юркнуть в другой цех, растворившись в его массе, Саид повернул от прокатного цеха к заднему запасному выходу с завода… Шарлемань собирает последние силы, снова пускается бежать и обходит полицейских, которые совсем останавливаются… Как же Саид не подумал о том, что там он может наткнуться на другую и притом совсем свежую команду? Шарлемань бежит сломя голову, сердце колотится в груди, в правом боку так колет, что хочется согнуться в три погибели, он бежит и сдавливает рукой нижние ребра, стараясь унять боль. Но вот Шарлемань слышит, как заскрипела дверь, грузно поворачиваясь на петлях, и как она с шумом захлопнулась за Саидом; кажется, будто от ее тяжести содрогнулась кирпичная стена, содрогнулось само солнце, отражающееся в бутылочных осколках, вмазанных по всей длине стены… Когда Шарлемань в свою очередь проскочил под скрип двери, которая с тем же гулким звуком захлопнулась за ним, он убедился, что не ошибся: там, за пределами завода, началась новая погоня. Он видит, как Саид мчится в надвигающихся сумерках по высоким травам Понпон-Финет, как он перепрыгивает через канаву и поворачивает как будто к острову… А может, он и прав, думает Шарлемань. К счастью, полицейская машина стояла не у самого выхода, а на углу справа, откуда можно было следить одновременно еще за одной дверью; полицейские и не подозревали, ликует Шарлемань, что эта дверь с незапамятных времен заперта на ключ и замок в ней проржавел, наверно, вконец… Пока полицейский фургон стронулся с места и подъехал к краю Понпон-Финет, пока он высадил своих пассажиров с автоматами наизготовку — сущее «коммандо», отродясь ничего подобного в этих краях не видели; Шарлемань успел опередить их метров на сто, сто метров выбоин и бугров, камней и жидкой грязи, кустарников, старой колючей проволоки, канав с застоявшейся водой и разрытой земли. Еще дальше от них Саид, он уже недалеко от дорожки, которая ведет к каменному мостику через речку. «Может, мне лучше остановиться, — думает Шарлемань. — Кто их там знает, вдруг им вздумается выстрелить мне в спину. Теперь уж им его не поймать. Хоть бы их сейчас громом разразило»…
Сам не зная зачем, он все же бежит дальше, несмотря на нестерпимое колотье в боку, несмотря на туман, застилающий глаза. Может быть, он вспомнил, как Корнет вот так же мчался среди ночи на пожар. Или Ахмед, который тщетно пытался скрыться и которого не спасла даже ночная темнота…
Так или иначе, он по-прежнему бежит вслед за Саидом, оба они скачут, точно деревянные лошадки на карусели, то вниз, то вверх на крутом спуске к Понпон-Финет.
Ибо вдруг происходит нечто необъяснимое. Из густой травы выныривает большая собака, преграждает дорогу Саиду, становится на задние лапы, поднявшись выше его, потом снова опускается на все четыре лапы и бежит перед ним по дорожке.
Это овчарка Марселя.
Марсель и сам появляется справа от Саида метрах в пятидесяти и зовет пса, не видя еще ни Шарлеманя, ни полицейских, которые полукругом скатываются но склону, тоже напоминая деревянных лошадок…
Но собака не слушает хозяина. Она снова повернулась к Саиду, вынуждая его остановиться, а когда он пытается бежать дальше, пес путается у него в ногах, мешает, словно отталкивая его плечом, и старается достать до его лица.
— Не бойся! — кричит Марсель. — Он играет! Остановись!
Может быть, овчарка узнала Саида. Она настроена явно миролюбиво и не собирается кусать его. И Саид бежит дальше как может, почти не отклоняясь от пути, не защищаясь от собаки, а только отстраняя ее. И все же расстояние между ним и Шарлеманем сократилось наполовину, когда он достигает дорожки, ведущей к мостику.
