– Нет, – отвечаю я бесцветным равнодушным голосом. Внутри меня мечутся мысли. Я не понимаю, что это было? Что я нашла в нем? Что притягивало меня? От чего я временно сошла с ума? Что бы это ни было, сейчас этого не существовало. Еще вчера я была переполнена противоречивыми чувствами к нему, а сегодня будто увидела его впервые. И ни—че—го

– Я пришел, – его тон становится извиняющимся.

– Я вижу. Проходи. Будешь чай?

– Конечно, пахнет даже на улице! – он продолжает смущенно улыбаться. Мне становится неловко, и я замолкаю.

Он снимает обувь. Руки не слушаются его, когда он пытается избавиться от кроссовок. В какой—то момент он теряет равновесие и чуть не падает.

– Присядь, – я указываю на стоящий рядом табурет.

– Спасибо, не надо.

Наконец, он справляется. Идет мыть руки, а я отправляю чайник на огонь. Мы молча сидим друг напротив друга. Вода не спешит превращаться в пар, а только он мог бы разбавить неловкость между нами. Сейчас, как никогда раньше, я чувствую относительность времени. Мне кажется, даже в кресле у стоматолога оно не тянулось столь медленно.

Когда из чайника наконец то слышится бурление, то я вскакиваю и с необъяснимой неповоротливостью пытаюсь накрыть на стол. Слова замирают внутри меня, не приходят на ум даже банальности, а молчание превращается уже в какой—то адский гул, в рой миллионов пчел.

– Бац! Клац! Блюм! – издают звуки швыряемые на стол приборы. Наконец я сажусь рядом и гул немного ослабевает, заглушенный шумом моих яростно двигающихся челюстей.

– Очень вкусно, – его голос неожиданно врезается в стену молчания. Я вздрагиваю, и проливаю чай на свое так лелеемое утром тело. Только сейчас я понимаю, что все еще голая! Я ужасаюсь этому. Бегу в ванную, поливаю ледяной водой свою покрасневшую ногу. Мне не настолько больно. Скорее, это предлог, чтобы восстановить рухнувшую от его голоса стену между нами. Я накидываю халат и возвращаюсь.

– Знаешь, сегодня я немного не в себе. И тебя я вижу словно в первый раз.

– Ты всегда встречаешь незнакомцев голышом? – его глаза на миг становятся очень колючими, хотя на лице играет мягкая улыбка.

Я молчу. Я не знаю, о чем мне говорить с ним. На моем лице появляется странное выражение— второй кирпичик в стене вслед за халатом. Из него льются слова, я молчу и улыбаюсь. Я уверена, что мы оба чувствуем: наши отношения закончены. И мы пьем чай на прощание.

16

У нас остается неделя. Неделя формальных встреч. Парадоксально, но я вижу в нем совершенно незнакомого человека, вызывающего легкий интерес. Моя влюбленность испарилась. Как будто я стянула с него маску, которую сама же и прилепила. Разорвала ее на мелкие кусочки, чтобы избежать соблазна вновь воспользоваться ей. Все мои острые чувства разрушились вместе с ее крахом.

Я спешу на встречу с необычайной легкостью. Я больше ничего не жду от него, и могу просто быть рядом. Болтать и смеяться. Или даже молчать. Просто смотреть на него. Или не смотреть. Я чувствую себя предельно свободной, будто путы ожиданий сковывали меня, но я не замечала этого до тех пор, пока не перерезала их.

Он ждет меня в кофейне, успевшей стать «нашей». Напряженный, как натянутая струна. Хмурый и сосредоточенный. Но, наткнувшись на мой взгляд, он смягчается. Будто и его ожидания от моего настроения не сбываются. И мы разговариваем. За спиной скоротечный нелепый роман, пронизанный фальшью. А перед нами непосредственная живая реальность, в которой есть мужчина и женщина, каждый с собственной жизнью. В которой нет больше попыток соединять наши «я» в «мы». И при этом, кажется, есть то, чего мы оба не хотим. Вспоминать то, что было между нами. Так или иначе говорить об этом.

Практически весь час мы обсуждаем кофе. Нейтральная тема, как нейтральная полоса, на которой мы оказались наконец—то, обнаружив границу между собственными государствами. Самый очевидный путь из стремительной близости проходит в нейтральную вежливость.

17

Обратный отсчет. Отношения еще живы, но уже точно известна финальная дата. Нам незачем встречаться так часто, точка поставлена, но мы вынуждены превратить ее в запятую, или в многоточие. С каждой нашей встречей я будто снимаю слой за слоем его годы. Мне больше не удается видеть перед собой мужчину, а лишь испуганного и пораненного подростка. Импульсивного и горделивого. Совсем не знакомого с самим собой. Я ощущаю себя намного старше. И даже само время течет для меня иначе. Я – плавная и медленная, а он – стремительный и резкий.

Энергия в наших отношениях угасает. Я – керосиновая лампа, безнадежно устаревшая, превращающая в чад остатки горючей жидкости, и не в его силах сделать мое пламя ярче. Но чем тусклее огонь, исходящий от меня, тем отчаяннее его усилия хоть как—то разжечь его, чтобы согреться самому. Он подкидывает туда сухие ветки, спички, листья, старые газеты, и уже почти в ярости от того, что все его усилия бесплодны. Он потерял собственное пламя, и отчаянно хочет согреться от внешнего источника тепла. Быть может, обнаружив, от чего я могу воспрянуть, он понял бы и собственное устройство, и мог бы вернуть себе свой огонек. Но осталось слишком мало времени. Оно беспощадно к нам двоим. Я поддаюсь времени, а он пытается его расширить. Ему кажется, что скорость действий как—то влияет на его течение.

Он зовет меня на необычное свидание. Предлагает добавить немного экстрима к нашей невероятной скуке. Он готов платить за яркие впечатления. Прыжок с парашютом, полет в аэротрубе, нырнуть с аквалангом: все, что угодно, лишь бы не слышать равномерного шелеста песка в песочных часах. Я отказываюсь, он бесится. То кричит, то уговаривает, то саркастично покусывает меня едкими словами. Я молчу, только мое сердце то ускоряет, то замедляет свой бег.

Я молчу, и мне кажется, что еще один день, и передо мной откроются двери моей темницы. Я очень быстро забываю о том, что это будет лишь переводом в другую тюрьму. Возможно, в строгач.

Последняя неделя с трудом разделяется мной на отдельные эпизоды. Каждый день похож на другой. Если что—то мертво, то это не оживить искусственно. Тряси, не тряси, а керосин все равно иссякает. Если только вкрутить назад фитиль, чтобы сберечь его до лучших времен.

Я механически зачеркиваю клеточки календаря, осталась последняя встреча.

18

– Привет

– Привет

– Сегодня последний день

– Да

– Мне надо уехать. Поедешь со мной?

– Не знаю. А куда?

– Это больше двух часов. Срочно по работе

– Надо подумать

– Или встретимся после, уже ночью. Решай

– Я напишу

Какая—то внутренняя обреченность сменяется волнением. То, что казалось банальной формальностью, обрастает важностью. Я неожиданно для себя понимаю, что хочу поехать. Что мне проще смотреть за окно машины, чем в его пустые глаза. Но одновременно с этим желанием приходит и чувство опасности.

Давно и глубоко уснувший внутренний голос кричит: «Не делай этого!». Я наливаю себе кофе, рассматриваю трещины на чашке, и будто погружаюсь в ареол тепла и спокойствия, мне становится безопасно и беспросветно скучно. Я вздрагиваю и стряхиваю с себя морок. «Замолчи!», – отвечаю в глубь себя, и наблюдаю, как мои пальцы печатают: «во сколько и где встречаемся?»

Он приезжает за мной после работы. Хмурый и сосредоточенный, глубоко погруженный в себя. Бросает на меня короткий взгляд и делает жест в сторону пассажирского сидения. Очень быстро мы оказываемся за городом, я плохо ориентируюсь в окрестностях, и сейчас мне все равно, куда именно мы едем.

– Ты так и будешь молчать? – в его тоне много нетерпения и плохо сдерживаемого бешенства

– Не знаю. У меня пока нет слов

– Мы больше с тобой не увидимся. Я думаю никогда. Тебе это до лампочки?! Ты хорошо повеселилась?! Завтра закроешь эту историю, и устроишь себе новую четырехнедельную вечеринку??