В газетах написали, что произошла трагическая случайность. Трос лопнул, и субмарина пошла ко дну.

Никто не знает, как долго они там оставались живыми, в непроглядной темноте и ледяном холоде. Самое плохое – мои товарищи понимали, что спасение невозможно. Интересно, о чем они думали в последние минуты. Наверняка вспоминали меня и радовались, что я не с ними. Желал ли кто-нибудь из них оказаться на моем месте? Точно знаю, что мой лучший друг Дмитрий благодарил Бога за спасение моей жизни. Он всегда держал при себе фотографию той девушки, и я уверен, что в последние минуты он прижимал ее к сердцу.

Я часто лежу в постели, когда Мина давно спит, и прошу Дмитрия подать мне знак, что с ним все хорошо. Может, он, как та рыба, что мы с отцом вытаскивали из воды, попал в другой, прекрасный мир. На похороны Дмитрия родители и девушка собрали его самые любимые вещи и положили в могилу вместе с фотографиями. Во время похорон со всеми морскими почестями его мать не сводила с меня глаз. Я знаю, почему она так смотрела.

После похорон я рассказал девушке Дмитрия, что в то утро он сообщил нам о своем намерении жениться на ней. Она дала мне пощечину и больше со мной не разговаривала. Я не хотел ее обидеть; надеюсь, когда-нибудь она меня простит.

Хотя Мине известно, что мой лучший друг погиб, она знает не все. Когда-нибудь я ей расскажу. Если после этого она обнимет меня и поблагодарит Бога за мое спасение, я пойму, что должен на ней жениться, и, возможно, сразу же попрошу ее руки. Мы будем жить долго и счастливо где-нибудь в Квинсе или на Лонг-Айленде.

Я хочу отнести бодиборд в воду не ради себя, не ради моих товарищей, а ради Мины. Я хочу, победив страх, проплыть на нем вдоль гребня волны. Я хочу, чтобы море донесло до неподвижных тел друзей мою неиссякаемую любовь и рассказало им: я нашел девушку, которая станет моей женой, и должен попрощаться с ними, но никогда не забуду наши славные времена, во всяком случае, пока жив.

А больше всего мне хочется верить, что меня выбрали помогать на буксире не случайно. Я хочу думать, что на это есть причина. Я хочу верить в это больше, чем во что бы то ни было, ведь если все произошло случайно, значит, Бог умер, не успев довести до ума наш мир.

Когда он добрался до входа в старую шахту, было уже за полночь. Дождь стих. В лунном свете серебрились лужи. С мокрых прядей волос, прилипших ко лбу, капала вода.

В земле округа Эдмонсон ничего не добывали с тех пор, как Гражданская война расколола Кентукки на две части. Вход в шахту представлял собой переплетение балок, увитых плющом. На рельсах догнивали вагонетки, съеденные ржавчиной.

Воздух был плотный и влажный. Белые клубы пара от дыхания поднимались в темноту. Под ногами хрустели осколки битого стекла, похожие на упавшие звезды. Его ботинки – насквозь дырявые – были те самые, что она сняла с полки магазина много лет назад.

– Ты такой красивый, – сказала она тогда в магазине.

– Ты просто красавец в этих ботинках, – сказала она по дороге домой в тряском грузовике много лет назад.

Он пробирался мимо старых угольных ям, дальше в ночь, мимо призраков шахтеров, сплетничающих над кружками. Ему вспоминались фотографии, что она держала под кроватью, портреты предков на бумаге медового цвета. Уэльский хор, бородатые мужчины в мундирах, женские головы, выглядывающие из белых накрахмаленных кругов, изъеденные угольной пылью щеки на фоне свинцовых небес, первый автомобиль в городке, газовые фонари.

Переступив через рухнувшую стену, он продолжал идти, пока перемешанные с битым стеклом камни не сменил травяной ковер. Луг спускался к реке, будто потихоньку окуная свои сокровища в кипящую водяную струю. Остановился и прислушался. Тихий шепот реки. Его собственное дыхание. Ветер, колышущий влажные стебли травы.

Они пробыли вдвоем всю вторую половину дня, жадно впитывая друг друга после шестилетнего перерыва. Где бы он ни находился, округ Эдмонсон его не отпускал. Ее дом!.. Стрекот цикад, ароматы жаркой ночи, прозрачный, холодный пруд – все сговорилось его вернуть.

Теперь, стоя на пологом холме в преддверии нового дня, он отчаянно пытался освободиться от оков жизни, которой не захотел. А вокруг струились переливы ее голоса, словно бесконечная мелодия тающей сосульки.

Увидев его через шесть долгих лет, она почему-то обрадовалась. Она работала там же, где и раньше, и даже не попыталась изобразить удивление, словно все это время он был где-то рядом. Старенький пикап промчал их через городок. По улицам носились дети; она сбросила туфли и вела машину босиком. Когда автомобиль выбрался на проселок, коров и деревья на лугу окутал густой розовый туман. Проехав несколько миль по пыльной узкой дороге, они повернули во двор и остановились возле старой колченогой ванны, полной сухих листьев.

Несколько костлявых собак спрыгнули с крыльца и стали с громким лаем носиться вокруг машины.

Он посмотрел, как она босиком идет по дорожке, и двинулся вслед за ней к дому. За стеклянной раздвижной дверью ожидал целый выводок кошек, напряженно следящих за каждым его движением. Кошки рассыпались по полкам и ступенькам лестницы, одна взлетела на холодильник. Они поднимали лапы и поворачивали головы, словно удивительные механические игрушки. Оставшиеся на полу легли, свернувшись в клубочки, и стали прислушиваться, как хозяйка на кухне размешивает длинной ложкой чай со льдом.

Она крутила ложкой в стакане с чаем и пела. Потом он мешал чай, а она сидела и расспрашивала о его жизни. Ложка звенела в стакане, пока не наступила тишина, как будто со сладкого дна поднялось что-то невидимое и нежное, закрыв путь словам.

Ни он, ни она не завели семью, и складывалось впечатление, что почти ничего не изменилось. Много лет назад они обручились и хотели пожениться, но однажды он просто ушел. Причина ухода выветрилась из головы задолго до того, как он понял, что не в силах забыть эту девушку, что пересечь границу их близости невозможно.

На одинокой полке рядом с английскими романами в мягких обложках лежала старая кирка с инициалами ее дедушки, М.Л. Он подумал, что сидит на своем месте, на месте себя бывшего, того, который не пропадал на долгих шесть лет, и уже прикидывает, много ли удастся выручить за урожай табака и сколько помощников потребуется, чтобы его собрать и переработать.

Как легко было бы остаться и сделаться полновластным хозяином этого стула. Запросто привык бы к животным, через день-другой запомнил бы их клички и звал ужинать. Он бросил взгляд на крыльцо и оценил, как его поправить, мысленно подбирая необходимые инструменты.

Пришло время кормить собак, и он вызвался помочь – еще один способ создать видимость обычной жизни. Когда самая крупная собака поднялась с засаленного старого одеяла, он заметил там пару ботинок, слегка пожеванных, но целых. Взяв их в руки, вспомнил, как она выбирала их в магазине.

Она увидела ботинки у него в руках и отвернулась.

– Это не те ботинки.

– А выглядят точь-в-точь.

– Не те, милый. – Слова предательски дрожали, слетая с губ. – Они уже не твои.

Он натянул ботинки на ноги, а на их место щедрым жестом поставил свои. Дом окутали сумерки, стало слышно, как она поет на заднем дворе. С дерева свисали качели.

– Покачаемся? – грустно сказала она, влажно блеснув синью глаз.

Они качались, как последний раз в жизни, и конец ветки рассекал темноту над ними заскорузлым старческим пальцем.

Утро затопило луг светом, и он представил ее спящей на крыльце в кресле-качалке, золотистые локоны рассыпались по голым плечам.

«Это те самые ботинки, что она выбрала», – подумал он.

И прислушался, потому что старая шахта загудела от ветра, как будто там, в глубине, в темноте и молчании, земля вновь наполнилась богатствами и ждала неловких, но преданных рук человека.

После того как похоронили маму, Эдгар начал гулять в парке один. Совсем малышом мама катала его по этим дорожкам в коляске. После обеда она читала ему книги, и хотя он тогда еще не умел говорить, мама знала, что он слушает и запоминает ее голос. Когда она умерла, детство разверзлось у него под ногами.